Парковая аллея поворачивала налево и спускалась вниз, где начиналась дорога к городу, а мы же пошли направо, по маленькой тропинке, выложенной мелкими камешками. Здесь повсюду были кусты шиповника, идеально подстриженные и ухоженные, очевидно, эта часть парка не была заброшенной. Шустер наверняка знал печальную историю дома у реки и умудрился даже её обернуть себе во благо, превратив старую хижину в излюбленное место для прогулок.

– Её избранник был молод и богат, и являлся так же единственным наследником отцовского состояния, и хозяином близлежащих земель, – продолжал Томас, с интересом оглядываясь по сторонам. Лиственницы сменились елями, кусты стали гуще, а оттого лес казался темнее. А какой здесь был воздух! Бог ты мой, какой чистый, какой приятный, лёгкий… Здесь даже дышалось по-другому. Не то, что в душном, давящем Лионе, где в окно то и дело залетали «чудесные» ароматы железнодорожного вокзала… Ах, даже вспоминать не хочется!

– Мы уже почти пришли, – тихонько сказал мне Арсений, довольно интимно склонившись ко мне. Думаю, он просто не хотел перебивать Томаса с его рассказом, поэтому шептал мне в ухо, но со стороны этот жест наверняка выглядел двусмысленно. Готова поспорить, что Габриель обратил на это внимание. Но оборачиваться и проверять я не стала, и, спрятав улыбку, сделала шаг вперёд, и вышла на аккуратную поляку неподалёку от небольшого водопада.

О, да, мы пришли. Я сразу узнала местность по картине, и, воссоздав ранее увиденные образы в своей памяти, пыталась наложить одно на другое, увидеть этот пейзаж глазами художника, понять, прочувствовать… Гранье, надо отметить, отреагировал точно так же: позабыв о своей Габриэлле, он встал вполоборота, и, склонив голову, неотрывно глядел на домик у бурлящей воды, пытаясь уловить игру света и тени. Кажется, он полностью ушёл в себя, таким отрешённым и чуждым ко всему земному он выглядел. Это тоже заставило меня улыбнуться.

– В один прекрасный день, возлюбленный той девушки, Матильды Хальскен, предал её, – сказал Томас с грустью, остановившись у входа в небольшой старый домик. – Он обещал на ней жениться, и своими обещаниями добился её благосклонности, но когда пришло время сдержать своё слово – он выбрал другую. Ту, что была богаче.

Чёртова история, старая как мир! Я поняла, что ещё немного, и не сдержусь, расплачусь. И вовсе не Матильда Хальскен тому виной, не считайте меня до такой степени сентиментальной! Просто, вспомнилось тут кое-что… Я стиснула зубы, изо всех сил стараясь сохранять непринуждённый вид, а предательская память под тихий и печальный голос Томаса подсказывала знакомые, и, казалось, давно уже забытые картины…

Светловолосый мальчишка с голубыми глазами, такими же чистыми и ясными, как это швейцарское небо над головой. Его улыбка, его нежные поцелуи, и его такое искреннее: «Я люблю тебя, Жозефина!» И наша первая ночь вместе. В ромашковом поле, среди белых цветов, венок из которых украшал тогда мои волосы… Мне было семнадцать лет, когда я отдалась ему. Всего семнадцать! Но тогда я чувствовала себя самой счастливой на свете, ведь я знала – у нас впереди светлое будущее, непременно, с собственным домом и кучей маленьких детишек. Он был богат. Он мог спасти меня от нищеты, которая грозила нашей семье.

Вот только, увы, он не стал этого делать. Как там сказал Томас? Когда пришло время сдержать своё слово – он выбрал другую. Ту, что была богаче. Тривиально, пошло, и до отвращения банально! Тысячи таких же историй я слышала от подруг, но почему-то они все казались чем-то далёким и отстранённым, ровно до тех пор, пока я сама не попала в эту ловушку.

Так что, бедная Матильда Хальскен, я сочувствую тебе всем сердцем, и понимаю тебя как никто другой!

Господи, какой позор, что это – на моих щеках? Неужели слёзы?! Я всерьёз испугалась, но вскоре успокоилась – это всего лишь вода. Мы подошли слишком близко к водопаду, и она теперь была везде: на моих волосах, на лице, на платье… Какое облегчение! Я всерьёз подумала, что расчувствовалась слишком сильно – заплакать на людях, ну не глупа ли я? Как хорошо, что это всего лишь холодные речные брызги!

– Что было потом? – Тихонько спросила Габриэлла у меня за спиной. Томас спохватился, что увлёкся пейзажем и взял слишком долгую паузу, потому поспешил завершить свою историю:

– Она не выдержала его предательства, и спрыгнула вот с этого самого моста, прямо в реку.

О, бедная Матильда! Я понимаю тебя, как никто другой. Машинально коснувшись страшных шрамов на запястье, я в очередной раз порадовалась, что надела платье с длинным рукавом и кружевные митенки, а затем подошла к самому краю обрыва, чтобы взглянуть вниз.

Мне, правда, было любопытно.

– Жозефина, осторожнее! – послышалось сзади. Я невольно обернулась. Это Габриель. Он назвал меня по имени? Надо же. Как мило! И почему из его уст это прозвучало как-то по-особому нежно, романтично? Или, возможно, так подействовало на меня очарование этого места?

– Не волнуйтесь, я вовсе не собираюсь прыгать следом за ней, – отозвалась я, и вновь вернулась к краю. Господи, какой величественной и красивой была эта горная река! И, вроде бы, совсем небольшая, но воды её бежали так уверенно и неумолимо… Точно само время, философски подумала я. Его тоже не остановить, как ни старайся.

– Красиво здесь, правда? – А это уже Нана, подошедшая вплотную ко мне. Она тоже не боялась высоты, и с интересом наблюдала за ревущей внизу рекой. – И история очень красивая, жаль только, что такая печальная!

А большинство известных мне любовных историй были печальными! Это как у Шекспира, в «Ромео и Джульетте». Право слово, не думаете же вы, что это произведение стало бы легендарным, если бы они в итоге остались вместе и жили долго и счастливо? Вот и я не думаю. У историй, берущих за душу, непременно должен быть несчастливый финал. Иначе она попросту не запомнится. Но это было моё сугубо личное мнение, и делиться им ни с кем я не собиралась, сохраняя свойственный мне оптимистичный настрой.

– Этот домик сохранили в память о бедной Матильде, – добавил Томас. – А сейчас влюблённые парочки превратили его в излюбленное место для свиданий. Не желаете ли зайти внутрь? Там довольно уютно.

И впрямь, уютно и на удивление чисто. Томас сказал, что по настоянию герра Шустера, прислуга из отеля два раза в неделю наведывается сюда с генеральной уборкой, по понедельникам и четвергам. Сегодня была среда, чистка и планировалась на завтра, так что помешать нам никто не мог.

Вас, конечно, уже ничуть не удивит, что я первым делом остановилась возле одной из картин, висящих на стене? Да-да, Жозефина редко когда могла пройти мимо хорошего произведения искусства! На картине была изображена девушка, сидевшая вполоборота, стыдливо прячущая в ладонях лицо. Стыдиться было чего – она была практически обнажена, если не считать белой простыни, закрывающей её прелести.

– Стефан Трауб, – произнёс Габриель, бесшумно подошедший сзади. – Швейцарец по происхождению, чудесные вещи пишет! Видели «Домик у реки» в фойе? Милая вещица, не так ли?

Он стоял так близко, что я чувствовала его дыхание на своей шее. Это ощущение будоражило, и у меня не возникло ни малейших сомнений, что Габриель нарочно затеял всё это. Я обернулась через плечо, взглянув на него с улыбкой, и решила послать ему один из тех самых взглядов, который означал, что я принимаю правила его игры.

Ладно, Гранье, будь по-твоему. Ты меня заинтриговал!

Бо-оже, Франсуаза меня убьёт…

– Взгляните-ка, здесь совсем недавно кто-то был! – Возглас Габриэллы, вставшей у окна, разрушил незримые нити между нами, и мы с Гранье, будто опомнившись от наваждения, одновременно повернулись к ней.

И я тотчас же замерла в полнейшей растерянности. У неё в руках была моя шляпка! Та самая, что я подарила Селине этим утром! Белая, с голубенькими ленточками, нет ни малейших сомнений в том, что это она! Ах, впрочем, чему я удивляюсь? Томас же сказал – этот домик ныне самое популярное место для свиданий у местной молодёжи, а Селина предупреждала, что собирается именно на свидание. И, похоже, поклонник здорово увлёк её, если она забыла такой ценный подарок на подоконнике в старом доме. А может, мы просто спугнули их, что куда более вероятно.