Поскольку Национальное собрание было избрано в принципе для решения вопроса о продолжении войны или заключении мира, то было бы логично, чтобы после выполнения своей печальной миссии оно перестало существовать. Однако у монархистов, которые преобладали в нем, были иные цели: они хотели задушить республику и обуздать Париж, который являлся как бы олицетворением республики.

Париж мучительно переживал позор прусской оккупации, когда его население узнало ужасные новости. Газеты, поддерживавшие Бордоское собрание, негодовали по поводу того, что Париж посмел выказать враждебность к пруссакам. Было предложено сделать местопребыванием Собрания не Париж, а какой-либо другой город. Кроме того, был внесен законопроект о просроченных платежах и о квартирной задолженности, угрожавший разорением торговцам и ремесленикам. Мир был ратифицирован. Эльзас и часть Лотарингии были отторгнуты от Франции. Предстояло уплатить 5 миллиардов франков. Оккупация парижских фортов должна была продолжаться до выплаты первых 500 миллионов, а оккупация восточных департаментов-до окончательной уплаты контрибуции.

Все это унижало, угнетало Париж. И как бы желая прибавить к стольким оскорблениям еще одно, Тьер назначил на пост командующего национальной гвардии того, кто сдал Орлеан, – генерала Орель де Паладина, которого Гамбетта вынужден был сместить из-за непригодности.

Париж знал этого генерала, который в письме к Наполеону III» опубликованном незадолго до этого, выражал сожаление, что его не было в Париже 2 декабря 1851 года, когда убивали парижан. И вот этого-то генерала-палача назначили командующим национальной гвардии! Сразу же по прибытии в Париж генерал созвал командиров батальонов национальной гвардии. Впрочем, он не добился большого успеха: из 260 командиров явилось только 30. Он прибыл, как заявил он, чтобы очистить армию от дурных элементов.

В то же время Тьер распространял в провинции лживые слухи о поджогах и грабежах в Париже. Виктор Гюго отказался от своего депутатского мандата после того, как Бордоское собрание оскорбило его.

Тьер писал герцогу Бройлю [58]: «Палата испытывает ужас перед Парижем». Она собиралась приблизить местопребывание правительства и Собрания к Парижу, но не располагать их в самом Париже. 9 марта депутаты обсуждали вопрос о переезде Национального собрания в какое-нибудь другое место, только не в Париж, который они считали, по выражению одного монархиста того времени, «центром организованного бунтарства». В конце концов было решено 427 голосами против 154 перенести местопребывание Собрания в Версаль.

Париж был официально лишен звания столицы.

Реакционные меры обрушивались на население Парижа одна за другой. Решение лишить Париж звания столицы, принятое в Бордо 10 марта, было дополнено в тот же день запрещением издания шести республиканских газет и принятием закона Дюфора о просроченных платежах.

В силу этого закона коммерческие векселя, выданные до или после закона 13 августа 1870 года об отсрочке платежей ввиду войны, векселя, срок которых истекал апреля 1871 года, подлежали оплате. Коммерческие векселя, выданные в период с 13 августа по 12 ноября 1870 года, подлежали оплате через семь месяцев после истечения срока. Что касается векселей, срок которых истекал между 13 ноября 1870 года и 12 апреля 1871 года, то они могли быть предъявлены ко взысканию с июня по 2 июля.

Это означало фактически разорение многочисленных должников. Поэтому многие торговцы, фабриканты и коммерсанты заявили резкий протест, но, несмотря на это, закон Дюфора был оставлен в силе. Сверх того правительство представило законопроект, позволявший взыскивать задолженность по квартирной плате, образовавшуюся вследствие войны.

Это неизбежно должно было привести к наложению ареста на имущество и к принудительному выселению многих квартиронанимателей. Эти антинародные меры были дополнены отменой жалованья национальным гвардейцам [59], что должно было ввергнуть многих парижан в полную нищету.

Так цинично проявлялась реакционная сущность политики Тьера, направленной не только против трудящихся масс, но и против средних слоев. Все это наполняло радостью мерзкую каналью Жюля Фавра. 10 марта в письме к Тьеру он выражал свою радость по поводу решения Собрания, а также по поводу запрещения издания шести республиканских газет, добавляя при этом:

«Мы полны решимости покончить с укреплениями Монмартра и Бельвиля и надеемся достигнуть этого без кровопролития.

Сегодня вечером военный суд, разбирая дела второй очереди обвиняемых по делу о событиях 31 октября, заочно приговорил Флуранса, Бланки и Левро к смертной казни, а Валлеса, присутствовавшего на суде, к шести месяцам тюремного заключения.

Завтра утром я отправляюсь в Ферьер, чтобы согласовать с прусскими властями множество частных деталей».

Из этого письма явствует, что задуманная Тьером операция с целью захвата пушек, которые национальная гвардия установила в безопасном месте, вот-вот должна была начаться.

Париж жил как в лихорадке. Перед лицом усилившихся репрессий Центральный комитет национальной гвардии все более укреплял свои позиции. Национальная гвардия превращалась, по выражению одного историка Коммуны, в «общество по страхованию от государственного переворота». Центральный комитет был начеку.

В связи с такой ситуацией делегаты национальной гвардии (офицеры и гвардейцы), которые уже собирались 4 и 10 марта, собрались снова 13-го. И на этом собрании представители 215 батальонов из 270 утвердили создание Федерации национальной гвардии и организовали Центральный комитет, в который должны были войти по четыре делегата от каждого округа.

Пруссаки оставили Версаль, где в роскошной Зеркальной галерее они провозгласили прусского короля Вильгельма I германским императором 14 марта Тьер обосновался в префектуре департамента Сена и Уаза. Именно здесь он занялся подготовкой наступления на парижский народ, который все более решительно выражал свое недовольство.

По прибытии в Версаль, куда вслед за ним должно было последовать Собрание, заседание которого было назначено на 20 марта, Тьер счел необходимым убедиться, что со стороны Парижа нечего опасаться. С этой целью глава исполнительной власти отправился 17 марта в Париж, где он собрал своих министров вместе с командующим Парижской армии генералом Винуа и командующим национальной гвардии генералом Орель де Паладином.

Тьер полагал, что 300 тысяч национальных гвардейцев, которых Трошю отказался использовать в боях во время осады, не смогут оказать серьезного сопротивления «солдатам порядка» [60]. Он рассчитывал, что с 15- 20 тысячами солдат регулярной армии он сможет обуздать Париж. Но при оценке сложившейся ситуации он не учитывал двух важных факторов. С одной стороны, он не замечал того, что почти вся национальная гвардия, охваченная пламенными патриотическими чувствами и стремлением к политическим и социальным преобразованиям, сплотилась воедино вокруг своего Центрального комитета. С другой стороны, он не замечал того, что солдаты регулярных войск, составлявшие парижский гарнизон, в значительной степени разделяли умонастрое

ния жителей Парижа и готовы были поднять ружья «прикладами вверх».

Тьер обещал Собранию, что оно сможет открыть свои заседания в Версале 20 марта, не опасаясь «мятежа улиц». Поэтому он спешил – он хотел с этим покончить. Все было пущено в ход, чтобы спровоцировать парижан и толкнуть их на борьбу.

17 марта было расклеено обращение к жителям Парижа за подписью Тьера и его министров. В нем говорилось:

«С некоторого времени под предлогом борьбы с пруссаками, которых уже нет более в стенах вашего города, злонамеренные люди захватили часть города в свои руки, возвели там укрепления и поставили караул, заставляя и вас принимать в этом участие, подчиняясь приказу некоего тайного комитета; этот комитет желает один распоряжаться частью национальной гвардии, не признавая, таким образом, власти генерала д'Ореля, столь достойного возглавлять вас, и хочет образовать свое правительство…