— Ну, завели, — шепнула Ольге Наташа Никитина, — и камера их не записывает, и мы не слушаем, жуем, а они все вещают на своем суконном.

— А я предлагаю поднять бокалы за процветание Колымской земли! — подскочил вдруг со стула Вася Терехин. — И лично за ваше здоровье, Иван Прокофьевич! Без вашего мудрого руководства область бы не добилась того, чего добилась!

— Блин, напиться, что ли, успел? — толкнула Ольгу локтем Никитина. — Просто мутит от такого подхалимажа.

Ольгу вдруг тоже замутило. Она отхлебнула минералки из фужера — вроде отпустило.

— Оль, ты что-то побледнела совсем. Тебе опять нехорошо?

«Почему опять? Да что же это?» Тошнота снова подкатила к горлу, и Ольга, зажимая рот руками, выскочила из-за стола, толкнув Васю Терехина под локоть — жидкость из Васиного бокала выплеснулась ему на живот, — выбежала за дверь, на улицу, едва успела забежать за угол домика, и ее вырвало.

«Да что же это такое? Отравилась, что ли? Заболела? Опять подхватила кишечный грипп? Не похоже, тогда рези были, а сейчас просто тошнит».

— Оля, Оля, ты где, — услышала она голоса, быстро вытерла лицо носовым платком и пошла обратно к крыльцу. На крыльце стояла Наташа Никитина, рядом с ней — Суханов.

Оль, что с тобой. — Наташа смотрела на нее с сочувствием, Суханов — с тревогой. — Опять тебе плохо? Ты, случаем, не беременна?

— Игорь, — попросила Ольга, — отвези меня домой. Пожалуйста.

Глава 6

— Ты беременна? — тихонько спросил ее Суханов.

Они ехали обратно в Магадан. Вдвоем, не считая водителя. Губернатор махнул рукой на квелую журналистку и отпустил с ней Суханова. Машина подвернулась очень удачно — зачем-то в Магадан должен был ехать рудничный микроавтобус. За новыми рабочими, что ли, Ольга не пыталась выяснить. И теперь они сидели рядом на заднем сиденье. И она прижалась лбом к сухановскому плечу и дышала куда-то ему в подмышку. А он приобнял ее за плечи и тихонько дул ей на затылок, отчего шевелились волосы и по затылку бегали мурашки.

— Нет, Игорь. У меня больше не может быть детей.

— Жаль. Я уже успел сочинить, какой у нас с тобой будет сын, — мечтательно сказал Суханов, а потом спохватился: — Оль, прости, я, кажется, сказал что-то не то.

— Да ничего, я с этим уже смирилась. Слушай, Суханов, а я ведь почти ничего о тебе не знаю!

— Спрашивай, я все расскажу.

— Ты женат?

— Уже нет.

— Уже?

— Да. Я ведь почему не смог прийти тогда в Москве? Я на суд ходил. Забыл совсем, с тобой обо всем забыл, да Марго позвонила, напомнила.

— Марго — это твоя жена?

— Да, бывшая.

— А почему суд? У вас дети?

— Нет, Марго никогда не хотела ребенка. Она бизнес-леди, такие не рожают.

— Всякие рожают. Так почему суд?

— Марго хотела отобрать у меня квартиру.

— Отобрала?

— Частично. Мы поделили ее по суду.

— Суханов, а ты что, крохобор?

— Нет. Просто у нее уже есть одна квартира. И бизнес. А она захотела еще.

В салоне автобуса повисла тишина, и Ольга почувствовала, как напряглось и затвердело плечо под ее лбом. Тогда она потерлась макушкой о сухановский подбородок и попросила:

— Расскажи, а?

И Суханов рассказал. Как женился молодым, сразу после мореходки. Встретил девушку на набережной в Севастополе, влюбился и замуж позвал, а она согласилась. Как гордился красавицей женой, которая оказалась москвичкой и от которой пришлось уехать через два месяца семейной жизни в комнате в коммуналке на Чистых прудах. Марго была похожа на Людмилу Гурченко в «Карнавальной ночи», и ее фото висело у Суханова в каюте над кроватью. Первый рейс продлился полгода, они с Марго обменивались письмами-радиограммами, и он дни считал до встречи с женой. Встретился, завалил подарками и затащил в постель почти на сутки. В промежутках между приступами секса Марго разбирала его подарки и выспрашивала, что сколько стоит. Потом сделала подсчеты и, отправляя Суханова через три месяца в следующий рейс, дала четкую инструкцию: на всю валюту купить колготки и презервативы с усиками. Заканчивались восьмидесятые годы, за границей это барахло стоило копейки, а в Москве — полновесные рубли.

— Маргусь, — возразил тогда Суханов, — у меня же таможня все конфискует.

— А ты спрячь, — пожала плечами жена, — у вас же там полно всяких закутков.

— Маргусь, это же контрабанда.

— Слушай, Суханов, а ты что, так всю жизнь и собираешься прожить в моей коммуналке? Всю жизнь с Васильевыми график дежурства по кухне согласовывать, ждать, пока их орава ванную освободит? Хочешь всю жизнь мордой в их ссаные пеленки тыкаться? И слушать вопли их очередного младенца?

Васильевы занимали остальные три комнаты коммуналки, пока их было пятеро — двое взрослых и трое детей. Мама-Васильева рожала их подряд, друг за другом и, похоже, не собиралась останавливаться — опять ходила беременная. Поэтому вся квартира была хронически обвешана детскими пеленками, распашонками, колготками. Ванная была частенько занята, в ней то стирали белье, то купали какого-нибудь Васильевского отпрыска. Двое старших Васильевых, трех и полутора лет, бегали по коридору, младший, восьмимесячный, по коридору ползал. Дети были смешные, очень симпатичные, с потешными, сияющими улыбками мордашками. И очень ухоженные. На взгляд Суханова, они не слишком мешали — квартира ведь огромная, с потолками в три метра, с большой кухней и просторной ванной. Да и у них комната — тридцать метров. Чего злиться-то?

Но Марго злилась, детьми брезговала — Суханов сам видел как-то, как она осторожно, будто через змею, перешагнула через ползающего по коридору младенца-Васильева, — и мечтала об отдельной кооперативной квартире. И считала, сколько колготок и презервативов она должна для этого продать.

Суханов сдался тогда и стал возить ей это контрабандное барахло. И прятать его научился. Невелика, кстати сказать, оказалась наука — контрабанду возили все, включая капитана. И все скидывались на взятку прикормленному таможеннику, который всегда осматривал на судне одни и те же места.

Во время своих рейсов Суханов вел дневники, куда записывал всякие смешные разности, которые то и дело случались на корабле или на берегу. Дома он как бы заново переживал свой рейс и превращал его в короткие смешные рассказы, которые складывались в полноценную книжку. Марго, пока он сидел над бумагами, вовсю торговала колготами и презервативами. И делала это так успешно, что уже через два рейса они внесли первый взнос за кооперативную «двушку» в районе метро «Полежаевская». «Двушка» сожрала и его гонорар за первую книгу, но все требовала регулярных денежных инъекций. Только его зарплаты не хватало — Марго ее вносила целиком, жила на свою, а Суханов все равно был в плавании, — и Игорь продолжал свои колготочно-презервативные экспедиции. Ему тоже везло. В последнем рейсе на борт поднялся новый, не знакомый таможенник и устроил такой шмон на корабле, что собрал обильнейший урожай пряжи, сигарет, зажигалок, тех же колгот и всего прочего, что так небрежно попрятала команда, не ожидавшая опасности. А Суханов, похоже, ожидал. Иначе почему он вдруг не поленился спуститься в трюм и «утопить» пакет с товаром в зерне, предварительно обмотав его толстой леской и привязав свободный конец лески к боковой скобе? В трюм новый таможенник и не сунулся — хватило добычи с поверхности. Скандал тогда случился на все пароходство! Капитана чуть из партии не поперли — спасли связи, отделался строгачом, Суханову «на вид» поставили. Команду даже отстранить хотели от международных рейсов, но как-то улеглось все, рассосалось. Времена уже были горбачевские, преддверье демократии. И все равно в последний раз свою контрабанду Суханов вез в таком мандраже, так перенервничал, что дома сказал Маргоше:

— Хватит, не могу больше, я инфаркт получу с этими колготами.

— Ладно, — согласилась та, — на последний взнос хватает. В следующий раз приедешь уже в новую квартиру.