Вероятно, уже по привычке я и в Борисоглебской школе сразу нашел людей, которые служили мне примером. Таких людей оказалось трое: начальник школы комдив Померанцев, командир эскадрильи комбриг [13] Чумак и инструктор Нимцевич. Все они были отличными летчиками, требовательными, строгими и отзывчивыми командирами.

В Борисоглебске, между прочим, произошло первое испытание моих ног, которым так досталось в последующие годы летной службы. В одно из футбольных состязаний - а физподготовка была у нас очень развита - меня ударили по ноге. Думал, что немного похромаю и все само пройдет. Но капитан команды заставил пойти в санчасть, так как вскоре предстояла очередная игра. Там перевязали ногу и наложили примочку, но в спешке взяли не ту жидкость, которая нужна.

К ночи нога сильно разболелась. Решил сам снять повязку, разбинтовал - и вместе с компрессом слезла кожа. Пришлось снова забинтовать ногу. Она распухла так, что не влезала ни в какой ботинок. А тут как раз начались полеты на спецификацию. Надел спортивный туфель и побрел на аэродром. Увидев меня в таком «спецобмундировании», командир эскадрильи не разрешил мне даже подойти к самолету. И сколько я его ни просил, он не допустил меня к полетам.

- Попадет туфель под педаль - разобьетесь. А кто отвечать будет?

Это значило, что мне придется пропустить спецификацию и, следовательно, я не смогу попасть в истребители. Что же делать? Крепко привязав туфель бечевкой, я стал ожидать у главного входа начальника школы. Он меня знал как старшину звена. Терпеливо дождался вечера, когда Померанцев, проверив все подразделения, уходил домой.

- Разрешите обратиться, товарищ комдив.

Начальник школы остановился.

- Что такое, Белоусов?

Честно рассказав о своей беде, я, не жалея слов, нарисовал мрачную картину жизненных неприятностей, которые меня ожидают, если мне не разрешат завтра участвовать в полетах. Говорил я, видимо, убедительно, и Померанцев в конце концов уступил:

- Ладно, летите в туфле, только привяжите ее понадежнее. [14]

Забинтовав ногу покрепче, явился на аэродром.

Командир эскадрильи, тщательно скрывая удовлетворение моей настойчивостью (он хорошо относился к тем, кто любил летать и рвался в истребительную авиацию), отчитал меня перед всем строем и предупредил:

- Если хоть раз вильнешь на пробеге, сразу отстраню от полетов, и тогда уж никто тебе не поможет.

Так я и ушел в этот полет: одна нога в сапоге, другая в туфле. Предупреждение командира эскадрильи и большое желание все выполнить даже лучше, чем обычно, сыграли свою роль: машина не вильнула на пробеге, полет прошел отлично.

* * *

Пролетели два года занятий в летной школе. Я довольно уверенно летал на разведчике «Р-5», истребителях «И-3», «И-4» и «И-5». Выдерживать большую нагрузку нам, конечно, помогала физическая подготовка. Все курсанты не только занимались физкультурой в отведенные учебным планом часы, но и в свободное время. Большинство из нас были значкистами ГТО, членами спортивных секций.

Училище я закончил с хорошими результатами. Как было принято в то время, успешно закончившим программу при распределении предоставляли право выбора места службы. Вместе с друзьями я назвал одну из частей Краснознаменного Балтийского флота, стоявшую под Ленинградом. Назначили меня командиром звена в эскадрилью, которой командовал Долгов, ныне генерал-майор авиации.

Сразу после приезда в часть я принял звено. Познакомился с подчиненными: лейтенантом Аркадием Свиридовым и пилотом Владимиром Янковским. Оба любили летать. (Тот и другой стали впоследствии хорошими офицерами-воспитателями и сейчас командуют авиационными подразделениями.) Но все же вопросы, которые я себе задавал еще в училище - как учить и воспитывать подчиненных, - не давали покоя. Как сделать, чтобы летчики понимали меня с полуслова? Как строить с ними отношения? [15]

И я вспомнил всех своих начальников. Я уважал Померанцева, Чумака, а еще раньше Хлебникова и слесаря Дробина, потому что они все умели делать лучше, чем я, и знали больше меня. У них был большой жизненный опыт. А вот у меня такого опыта нет. Я с подчиненными почти одногодок. Чем же я могу завоевать их уважение, чему я могу их научить? А мне очень хотелось добиться, чтобы все летчики, техники и механики звена выполняли свои воинские обязанности, мои приказания не формально, только потому что этого требует устав, а с охотой, с душой.

Выход был один - самому служить во всем примером, научиться все делать лучше, чем подчиненные, а по возможности, лучше, чем и другие командиры звеньев нашей эскадрильи. С этой точки зрения я снова и снова проверял свои действия и поступки.

Я учился у наиболее подготовленных командиров. Особенно старательно перенимал опыт командира отряда Ивана Романенко (сейчас генерал-майор, Герой Советского Союза). Он мне нравился своим умением работать с людьми, объективно и спокойно оценивать действия подчиненных, говорить правду в глаза. А я порой стеснялся открыто сказать человеку о его ошибках и потом жалел об этом.

Об умении держать себя с подчиненными мне напомнил однажды и командир эскадрильи Долгов. Произошло это после вылета на отработку бреющего полета. Мы взлетели звеном. Вначале все шло хорошо. Звено летело на заданной высоте и скорости. Посматриваю на ведомых: оба идут на своем месте. Прибавил еще скорость и уменьшил высоту. Смотрю прежде всего на младшего - пилот держится молодцом. Сразу видно - есть у него огонек, желание доказать, что и он может хорошо летать. Потом посмотрел, как идет мой второй ведомый. Оказывается, его уже нет на месте. Где же он отстал? Начинаю поиск, отворачиваю машину то немного влево, то вправо. Пилот понял, в чем дело, и показывает вверх. (Радиоустановок в то время на истребителях еще не было.) Так и есть: машина лейтенанта летит выше нас тысячи на полторы.

Разворачиваюсь домой… Сели. Ждем. [16]

А командир эскадрильи уже спрашивает, где же третий самолет.

- Отстал, - отвечаю.

- Почему?

- Не знаю еще. Вот сядет, спрошу у него и доложу вам.

- Командир звена, - говорил Долгов, - все должен знать вовремя. Почему отстал летчик в воздухе? Вы же видели его?

Слова правильные. Проглотил я молча этот справедливый упрек и жду, когда приземлится летчик. Едва машина закончила пробег, иду навстречу. Стараюсь быть спокойным, а внутри все кипит.

- Почему отстал, где пропадал?

- Мотор что-то барахлил.

Тут же приказываю технику звена проверить, что случилось с мотором. А затем продолжаю разговор и незаметно для себя все повышаю голос, особенно после того, как техник доложил, что мотор работает нормально.

- Говоришь, что мотор начал в воздухе барахлить, так зачем полез на полторы тысячи метров? Нужно было, как положено, немножко набрать высоту и идти на аэродром. А ты сел даже позже нас. Чего висел, красовался? Ну, отвечай, я хочу знать правду. Ведь ты все звено подвел!…

Конечно, мой крик мало помог делу.

Несколько позже Долгов подозвал меня к себе и говорит:

- Ну зачем ты кричал на летчика? Ведь крик показывает не силу твою, а слабость, обижает подчиненного. Если он провинился - накажи, но так, чтобы он понял свою ошибку. Умей убедить подчиненного, что нужно делать так, а не иначе, укажи ему путь исправления ошибки.

Этот и ряд других советов командира эскадрильи и командира отряда помогали мне постепенно овладевать основами высокого искусства воспитания и обучения подчиненных. Я стал еще внимательнее присматриваться, как работают с летчиками и механиками более опытные командиры. Дела в звене пошли лучше. [17]

Командир бригады допустил меня к полетам на новых, только что полученных самолетах. А летали в тот день лишь командиры отрядов и эскадрилий. Я и мои летчики поняли это как поощрение всему звену. Мы с еще большим старанием начали изучать новую машину, ее особенности. Долгов заметил это. И, видимо учитывая силу психологического воздействия примера командира на летчиков, он приказал мне подняться на новой машине и выполнить на ней ряд фигур.