Начались танцы, вернее вихляние в твисте. Чем хорош этот твист — целый гурт мужиков может плясать с одной женщиной. Так что наличного прекрасного пола хватило на всех — выбивали каблуками так, что, казалось, щепа летела от половиц. Я влез в гурт, стараясь не упустить из виду всех интересующих меня особ. К моему удивлению, Верховода тоже пошел выплясывать — да как! Он напоминал кабана, вошедшего в раж. Но была в нем какая-то тяжеловесная грация и экспрессия.

Я все пытался подобраться к Уале, чтобы шепнуть ей, когда и где встретимся, но напротив упорно выплясывал трезвый Сыч, сверля меня глазами и всякий раз преграждая дорогу. «Сбить его под шумок, что ли?» — подумал я и вдруг заметил, что Касянчук, а вслед за ним Рацуков незаметно исчезли. Значит, злодей взят под жесткий контроль. Рацуков упорно не выпускает его из виду. Капстач свое дело знает.

Добравшись до выхода, я вывалился наружу в распахнутые двери и сразу очутился в прекрасном мире северной ночи, уже по-осеннему холодноватой, хорошо отрезвляющей.

Темноты не было. Над тундрой стояло зыбкое сияние, в котором хорошо различались строения, блестела гладь озерка, слегка парившего в холоде ночи.

Нигде никого. Но когда я вывалился, то краем глаза заметил смутно мелькнувшую тень у одинокой дощатой кабины-парилки. Закурив, я беззаботно направился туда, ступая как можно тише. Впрочем, эта предосторожность была излишней — мягкий мох пружинил под ногами, словно поролон.

Пройдя тем же беззаботным шагом мимо дощатой кабинки я увидел, что за ней никого нет, но изнутри слышались тихие голоса. Быстро метнувшись в сторону, я прижался к тонкой дощатой стенке. Слышимость стала отличной.

— …а чего с собой-то не взял? — спросил чей-то голос.

— Как передашь, кругом глаза. Кто знал, что подвернется такой момент…

— Ладно, в городе. Сколько?

— Как всегда, десять кусков. Дело-то — будет закрыто? Концы не высунутся?

— А кто ведет. Ты меня за дурака не держи.

— Но заявление Уалы…

— Кто ей поверит? Истеричка… Она…

Послышались чьи-то тяжелые шаги, фырканье. Голоса смолкли, а я как можно быстрее отбежал от дощатой будки, стал, покуривая, будто любовался северной ночью. «Вот тебе и Рацуков, вот тебе и железный ловец злодеев», — бухало в висках.

— Сейчас я вам покажу, — раздался сзади сиплый голос, и, обернувшись, я увидел подходившего Сыча, умудряющегося топать даже по мху. Сообщник? Следил за мной, а что видел? — Сейчас покажу.

И, неожиданно взяв меня под руку, он повлек куда-то в темноту. Пройдя несколько шагов, остановился. У ног что-то булькало, и я разглядел деревянный колодец, в котором бурлила и густо парила вода.

— Вот! Кладем десяток яиц в сетку и опускаем — через несколько минут готовы вкрутую.

— А для чего варить-то здесь? — тупо спросил я.

— Как для чего? — очки его восторженно блеснули. — А легенду вы слышали?

Я понял, что передо мной редкостный остолоп. Сразу отлегло от сердца — если кто и мог усыпить подозрения тех, кто засел в парилке, то только этот балбес. Я дружески взял его под руку, как он меня до этого.

— Ну-ка, ну-ка! Это интересно, — и повлек его к парилке, а потом вынудил остановиться рядом с ней. И добровольный экскурсовод, захлебываясь, поведал мне длинную историю о том, как раненый охотниками олень прибежал к источнику, лег в него и так исцелился. Окрестный народ был настолько поражен чудом, что тоже стал окунаться в озерко, — и что же? Параличные восставали, слепые прозревали…

Я терпеливо слушал эту белиберду, злорадно представляя, как обливаются потом в парилке злоумышленники — от страха, бессильной злобы и от душившего их пара, какими словосочетаниями обкладывают энтузиаста. Это была моя маленькая месть. Большая еще предстояла.

В домике распахнулась дверь, и донесся мужественный неповторимый голос любимого барда:

Мы сразу же пошли назад. В домике для гостей обстановка резко изменилась. Все рассыпались вдоль стен, а посреди тесного зальчика под визжащую магнитофонную музыку и хриплый рев плясала Уала. Закрыв глаза, устремив вверх лицо с блуждающей сомнамбулической улыбкой и сплетенные руки, она летала по кругу, смуглая, с рассыпавшимися воронова крыла волосами. Она то замирала на мгновение, то в бешеном порыве устремлялась куда-то, будто хотела взлететь, и с последними тактами бурного финала взлетела-таки на стол, прошлась по нему, а потом, остановившись на краю, вдруг рывком устремила в угол тонкую руку с напряженно вытянутыми пальцами:

— Убийцы! Убийцы! Убийцы!

А в углу как раз стоял Верховода со своей всегдашней кислой, но в то же время блаженной улыбкой, окруженный свитой. У него от неожиданности отвисла челюсть и сами собой свалились темные очки. Я увидел его закисшие глазки-щелочки и вдруг понял, кого он напоминает: капитан-директора плавзавода Винни-Пуха, синемордого, опухшего, с такими же глазками-щелочками, где ничего нельзя прочитать. Только тот никогда, не носил черных очков, вот почему сходство не сразу бросалось в глаза.

— Убийцы! Убийцы! — продолжала кричать Уала, топая ногами. К ней сразу бросились Пилипок, культурный деятель и еще кто-то, схватили и, отбивающуюся, унесли.

Наступила неловкая тишина, как всегда после скандала. Кто-то подбирал с пола бутылки и разбросанную закуску, кто-то расставлял опрокинутые стулья.

— Не надо было давать ей пить, — благодушно вещал жирный голос. — Как хлебнет да пойдет танцевать, что-нибудь да учудит.

Верховода, нашарив очки на полу, тут же повернулся и ушел, за ним потянулись прихлебатели. Под шумок появился Рацуков — на него было жалко смотреть: мокрый, будто в одежде плюхнулся в озерко. Зыркнув глазами туда и сюда, тоже исчез. Остались немногие.

— Видал? — дохнул на меня сбоку Вадим. — Уалу в работе видал? Во-от… Она такая. Все ей нипочем.

— Куда ее поволокли?

— В палатку. Пьяная в дупель. Ничего, в палатке быстро проспится, там свежий воздух.

Странно, когда она успела нахлебаться? Ведь я видел: держала себя в узде. Значит, кто-то спровоцировал, пока я слушал дурную лекцию Сыча об умирающем олене…

Под бравурную музыку оставшиеся зашевелились, пересмеиваясь, снова рассаживались. Вадим поднял наши опрокинутые стулья, и опять напротив меня очутились блестящие очки Сыча. Повинуясь внезапному порыву, я спросил:

— А вы чем тут занимаетесь?

— Как чем? — он даже удивился. — Работаю директором этого комплекса. Приступил к обязанностям.

Я с чувством пожал через стол вялую ладонь директора комплекса:

— Рад был познакомиться. Вашу лекцию никогда не забуду. Ее нужно отпечатать в типографии самым крупным петитом.

— А вы знаете, — он сразу оживился, — мы и планируем…

— Итак, дорогие гости, приступим к своим обязанностям. Сейчас пьем только за дружбу! За дружбу! — раздался зычный голос Пилипка.

Я был озабочен только одним: где же найти Уалу. Если отключилась, то придется теперь ждать утра.

Ну что ж, нам не привыкать ждать.

Переночевали с Вадимом тоже в какой-то палатке, а утром, пронятые дрожью до костей — за ночь все тепло вытекло наружу, — вылезли.

— Скорее к озерку, — процокотал он. — Там согреемся.

На дне еще не потревоженного озерка виднелся каждый камешек, каждая прядь изумрудных водорослей. Вода густо парила. И опять это удивительное погружение в сон — плывешь невесомо и оглядываешь четко-нереальный мир таинственного дна.

Раздался сильный плеск, рядом прорезало воду чье-то стремительное тело. Меня обхватили за шею, чье-то лицо прижалось к моему. Совсем близко я увидел дикие раскосые глаза…

Мы вынырнули разом и услышали гогот Окрестилова:

— Уалочка-а! Не утопи моего друга. Он и так утонет, если ты захочешь…