— Отмякла погодка, — появился Вадим, протирая очки. — Теперь надолго будет тишь. Ну-ка, дай бинокль. Ага! Так оно есть — нас встречают. Пилипок. Видишь черная фигура мечется по берегу и размахивает руками?

— Кто это?

— Директор совхоза.

— А как он узнал?

— Еще вчера позвонил ему.

Мы тепло простились с капитаном, со всей командой судна, совершавшего свой губительный рейс по побережью.

Пилипок встретил нас с распростертыми объятиями. Высокий, стремительный, в мятой кепочке из крашеной в коричневое нерпы, в распахнутом пальто, директор мне понравился. Он работал на контрастах: вот только что кричит, по-военному командует, рассекает — и вдруг спохватится, улыбнется мягко, извинительно.

— Рассаживайтесь — и поехали! — скомандовал он, указывая на два самосвала и автоцистерну, что стояли на берегу.

— Куда?

— В экскурсию по селу.

— Погоди. Где танцевальный ансамбль? Где Уала? — требовательно спросил Вадим. — Узнал?

— Они в Нешкан поехали, потом будут на Горячих ключах. Траур у нее.

— Петрович?

— А то кто же…

Вадим сказал:

— Такси отпусти. Нам пройти интересно. Матвей еще не бывал, пусть посмотрит.

— Ну ладно, — Пилипок махнул рукой машинам: — Пока занимайтесь.

По селу бродили большие лохматые собаки, бегали замурзанные ребятишки, у домов на вешалах вялилась красная рыба, пламенея развернутым нутром.

— Бригада ловит гольца на озере, все село снабжает и район, — пояснил Пилипок. — Отменный голец, лучший на Севере.

Он подошел к ближайшим вешалам, отчекрыжил большим складным ножом шмат аппетитно сочившейся жиром мякоти и протянул.

— Угощайтесь.

Мякоть гольца была непередаваема на вкус — нежная, малосольная, ее можно было есть без хлеба.

— М-да… — проурчал Вадим, обсасывая пальцы. — Даже жалко употреблять без…

— Это будет, — бросил на ходу директор. — Деликатес! А раньше собак этим кормили.

— И сушеной красной икрой. Им-то нечего было жаловаться, — он пнул ближайшего пса, обнюхивавшего его ноги.

Так, озираясь, добрели до зверофермы — главного богатства села, как пояснил всезнающий Вадим. В клетках метались пугливые изящные зверьки. Голубой песец — мечта всех модниц. Собственно, они не голубые, просто белые шерстипки у них зачернены на концах. Это оттеняет воздушность меха, придает ему объемность. «Все беды зверей от женщин. Сколько животных мучаем и уничтожаем в угоду этим жадным созданиям… Мужчина убил какого-то овцебыка, мясо съел, шкуру напялил — и доволен. Много ли ему надо? А женщины… То им крокодила подай для сумочки, то ягуара для накидки, то песца на шапку. Давай-давай, поворачивайся, мужичок, зарабатывай гроши, благополучие, ну и ласку тех же женщин…»

Широкий проход разделяет клеточный городок на две части. Справа клетки стоят низко, почти на самой земле, а слева они подняты на высоких сваях.

— Вот эти, свайные, называются шеды, в них песцы зимуют. А низкие — летние, зимой их сплошь заносит снегом.

— Куда же песцы деваются? Уплотняют их, что ли?

— Осенью забиваем. Оставляем только производителей. Из-за клеток появилась девушка в цветастом платьице и танцующей походкой пошла им навстречу.

— Тоня Рагтына, заведующая, — представил ее Пилипок. Нежно-розовое лицо девушки зарделось, черные раскосые глаза робко глянули на нас. Какая же она заведующая? В пятом классе учишься? — так и подмывало меня спросить. Но когда она заговорила гортанным голоском, сразу стало ясно — специалист. Толково рассказала о делах зверофермы, получении приплода, рационе зверей, специально разработанном так, чтобы мех стал пышным и крепким.

Приняв меня и Вадима за высокую комиссию, она рассказала, какая беда постигла звероферму. Половина самочек в нынешнем году не принесла приплода — произошло так называемое саморассасыванне плода.

В биологии это явление хорошо известно. Каждый вид животных внутренними методами борется против собственной перенаселенности, нехватки кормов и других коммунальных неудобств. У кроликов, крыс, белок в обычные сроки не появляется потомство — плод рассасывается в организме. Но самый трагический метод у леммингов. Раз в несколько лет они идут неудержимой многомиллионной лавиной по тундре к морю и топятся в холодных волнах. Мне не приходилось этого видеть, но очевидцев встречал, и от их рассказов мороз продирал по коже.

На выходе из фермы я остановился. Мучила одна мысль.

— Вы упомянули, что скармливаете зверькам пушновит, который способствует росту волос… — я окинул красноречивым взглядом розовую проплешину в кудрявой шевелюре Вадима, о таких говорят: на чужих подушках вытерся. — Если его будет потреблять лысый человек, вырастут у него волосы?

Вадим напрягся. Она ответила деловито:

— Я бы не советовала это делать.

Он разочарованно вздохнул.

Некоторое время шли молча. Окрестилов мечтательно протирал очки.

— Прелестна, прелестна, — проблеял он. — Как тундровый цветок. И депутат! Замужем?

— Побаловался один механизатор и — в кусты, хотя кустов тут нет. А Тоня нянчится с ребенком.

— Что механизатор?

— Растворился. Даже алиментов не платит.

— Надо привлечь стервеца! — закипятился Вадим.

— Местные, как правило, на алименты не подают. Гордые. К тому же считается, что ребенок благо, чего же из-за блага судиться? Обычай!

— Для таких стервецов такой обычай действительно благо…

Я молчал, лихорадочно соображая. Несколько дней напряженной работы над бумагами, оставленными моим предшественником, не пропали даром. Там я обнаружил один листок, исписанный заказами, цифрами, адресами клиентов. Со стороны обычная бумажонка, а для меня это был ключ. Шифром, известным каждому толкателю, на листке была выписана цепочка преступных связей. Несколько фамилий, характеристики, предположения. Там значилась и Тоня Рагтына, депутат, застенчивая заведующая зверофермой наша знакомая. Правда, против ее фамилии стоял знак вопроса.

Видимо, Петрович уже подбирался к загадке рекламационных актов, но что-то его остановило. Навсегда.

Вот почему я отправился в поездку по побережью, но отнюдь не в увеселительную, как полагали мои беззаботные друзья, с пеной у рта обсуждавшие сейчас достоинства местных девушек.

Вдруг вдали раздались крики:

— Кит! Кит на берегу!

— Ага, — оживился директор. — Наконец-то вытащили. Китобоец «Звездный» шлепнул и бросил на якоре у берега — волна гуляла. А сегодня спокойно, вот и приволокли.

Туша кита аспидно-черным лоснящимся холмом возвышалась на желтом песке берега. В спине ее зияли продольные бело-розовые разрезы. Сделаны они для того, чтобы внутри не образовывались продукты гниения, газы: морская вода прополаскивала и промывала мясо кита, пока он качался на якоре. Кожа усеяна глубоко въевшимися круглыми раковинками баланусов, морских желудей, ошибочно называемых иногда китовыми вшами. Они сидят поодиночке и целыми стадами. Подойдя ближе, видишь, как они раскрывают и закрывают свои створки, обеспокоенные отсутствием воды. Могучее животное, на котором они поселились, причиняя ему тяжкие мучения, мертво, а они еще живут. Но часы их сочтены. Такова участь всех паразитов, примазавшихся. А выбрали бы на дне камешек поскромнее, жили бы весь свой ракушечий век. Нет, лихой езды захотелось, изобилия и блаженства придворного лизоблюда! Доездились…

В ушных отверстиях копошатся и вши — бледные, плоские, когтистые твари, словно привидевшиеся в приступе «белочки». Хорошо, что они мне так ни разу и не привиделись…

Китов я не раз видел издали, плавая на судах, но для того чтобы понять все величие этого зверя, нужно увидеть его вблизи. Невольно возникает ощущение могучих стихийных сил — тайфунов, землетрясений, северных сияний.

Раздельщики в высоких резиновых сапогах орудуют широкими, похожими на алебарды кривыми ножами на длинных рукоятках. Сначала делают множество поперечных разрезов у хвоста с обеих сторон. Острые лезвия в умелых руках двигаются легко, со скрипом разрезая упругую кожу с середины туловища. Под черным в сантиметр слоем — нежно-желтоватое сало. Раздельщики, ступая по разрезам, как по ступенькам, поднимаются на спину кита. Отделяют полупудовые куски красного, волокнистого, пористого мяса, цепляют их крючьями и бросают в кузов стоящей рядом автомашины, которая издали у туши кита кажется игрушечной.