— Что с тобой, Констандин? — спросил Думитру, поворачиваясь в седле и слегка нагнувшись к нему.
— Ничего, госп'младший лейтенант… Хочу скорее добраться в долину…
Протянутой рукой он показывал в центр села, где горизонт дымился за пеленой всклоченного ветром тумана. Думитру тоже посмотрел на этот белый дым, застилавший всю долину, но не очень-то понял, о чем идет речь. Он пожал плечами и пришпорил коня. Констандин ускорил шаг, чтобы не отстать. Чем ниже они спускались, тем прозрачнее становилась пелена тумана, тем явственнее проступало все вокруг. Справа и слева от дороги все было разорено, опустошено.
Колонна вступила в хутор, и сержант с побледневшим лицом и сжатыми кулаками вбежал в пустой двор, покрытый слоем золы. Вокруг в беспорядке были разбросаны наполовину сгоревший хозяйственный инвентарь, утварь. Дом сгорел совсем недавно, на оставшихся стоять стенах были видны темные следы пламени. Позади обрушившийся сарай еще дымился изнутри, куча пепла шевелилась, словно живая, под порывами ветра.
Колонна остановилась на обочине дороги, некоторые солдаты сели отдохнуть, другие подошли к поваленному забору, глядя на сержанта, метавшегося по сожженному подворью. В углу двора, возле оставшейся целой собачьей конуры, на приколе которой болтался обрывок цепи, на подушке сидел с непокрытой головой согбенный старик с выцветшими глазами и затуманенным взглядом.
— Дедушка Васылие, это я, Констандин! Кто поджег дом? Кто это сделал? Где отец, мать?
— Кому же то сделать? Хортисты. Вчера вечером, когда проходили здесь, — пробормотал дед дрожащим голосом. — Твоего отца взяли две недели назад и увели. Когда фронт подходил к нашим краям… Тогда и других забрали. Будто бы застрелили их потом, но, может, ты отыщешь отца теперь. Мать убежала, наверное, она в имении…
Потом старик поднялся и долгим взглядом окинул Думитру, остановившего коня в воротах, других солдат, собравшихся у забора, колонну людей, лошадей и орудий на дороге.
— Сходи за матерью, дедушка Васылие, поищи ее, скажи, что я был дома, что здоров и что отца я найду, даже если надо будет перевернуть вверх дном весь мир!..
Констандин повернулся спиной ко всем, будто не хотел, чтобы его видели, и закрыл лицо ладонями. Потом подошел к Думитру и зашагал рядом с ним к дороге. Он снова сел в кэруцу на зарядный ящик и молча глядел на сожженные дворы. Колонна тронулась дальше. Послышался топот лошадей, скрип упряжи, свист кнутов, восклицания возниц. После короткой суматохи снова установилась тишина. Солдаты молчали, но в душе у них кипела ненависть к врагу. Они не осмеливались смотреть друг на друга, что-то говорить. Все шагали с ожесточением в сердце, с потемневшими лицами. Только время от времени слышалась ругань возниц.
По ту сторону Сомеша снова била артиллерия. Мины и снаряды образовывали огромные воронки, в которых мог уместиться целый дом. Суру, лошадь командира роты, вела себя все беспокойнее. Дождь усиливался. Колеса орудий глухо скрежетали по гравию и увязали в более песчаных местах. Лошади упирались. Небо было закрыто туманом, словно чья-то невидимая рука простерла над людьми вуаль, чтобы укрыть их.
«Наши снова пошли в наступление», — подумал Думитру, пришпоривая коня. Другие лошади встревожено навострили уши и время от времени поднимали головы, трясли гривами. Они тоже знали кое-что, чувствовали смерть нюхом, но главным образом их пугало ее грохотание вдали.
Вскоре они добрались до помещичьего дома, где располагался КП полка, и остановились. Младший лейтенант взбежал по ступенькам и вошел к командиру. Орудия, накрытые грязными брезентовыми чехлами, с которых стекала вода, замерли, подняв в сторону линии фронта стволы. Солдаты столпились вокруг нескольких скирд соломы. Констандин, печальный, подошел к входу в дом и остановился, опершись рукой о колонну парадного подъезда, глядя куда-то в пустоту, будто видел там только ему одному предназначенные образы. И орудия на дороге тоже смотрели в небо, будто в другой, далекий мир.
— Ну что скажешь, Василе? — послышался чей-то голос. — Вроде приутихли?
— Да, — с неохотой ответил другой, тоже глядя в сторону фронта, откуда теперь доносились только отдельные глухие разрывы. — Кончилась, наверное, атака. К вечеру, думаю, и мы попадем в мясорубку. Черт его знает, доведется ли нам увидеть завтрашний день!..
— А ну хватит вам каркать! — прикрикнул на них Никулае, дуя на мокрые пальцы и пристраивая свой багаж с приборами на широком крупе своей лошади Ильвы. — Если опрокинем их к ночи, не остановимся до самой границы, до Карея.
— А что, если дойдем до границы, остановимся идя как? — осмелился спросить другой солдат. — Я слышал, что под Арадом наши по пятам гитлеровцев давно вступили в Венгрию.
— Хм, да и мы не остановимся, — уверял сержант, продолжая заниматься своим делом. — А вы что думаете? Мы будем сидеть на границе, в то время как другие пойдут вперед, да? Пока фашисты не поднимут руки, будем крошить их и гнать хоть до самого края света, — начал горячиться Никулае.
— Да, но дело затянется.
— Э, насколько мне известно, через день-два мы их выбьем из нашей Трансильвании… Чтобы все румыны могли вернуться по своим домам… Потом посмотрим, что и как, — назидательно продолжал сержант.
— Воздух! — послышался вдруг крик.
— К орудиям! — крикнул Констандин и рванулся от подъезда на дорогу.
Расчеты зенитных орудий метнулись по своим местам, словно подброшенные пружиной. Одни стали лихорадочно сдергивать брезент, другие уже подбегали со снарядами. И, перекрывая короткие команды сержантов, послышался шум мотора немецкого самолета, шедшего со стороны фронта.
Все произошло в несколько мгновений, так что, когда «стервятник» со свастикой на крыльях пытался спикировать на них, орудия сверкнули огнем, обрамив его облачками взрывов. Два орудия, поворачиваясь, вели огонь, угрожающе вздымая свои стволы к небу. Вражеский самолет попытался повернуть, вырваться из огненного кольца, но это ему не удалось. С дымящимся крылом самолет несколько секунд плыл, как огромное кадило, под низким небом, оставляя после себя серые и черные полосы дыма, потом скрылся за холмом и наконец врезался в землю.
— Сбили! — хмуро сказал Констандин.
Он снял ногу с педали. Потом широким шагом направился на свое прежнее место у парадного подъезда, как будто ничего не случилось. Только теперь там были и Думитру, и командир полка майор Санду. Майор сделал несколько шагов навстречу сержанту, протянул ему руку, а другой по-дружески похлопал по плечу, В глазах Констандина промелькнула искра света, первая за этот день. Он стоял пятки вместе, носки врозь, как когда-то во время инспекторского смотра, подняв голову вверх. Потом по-уставному отдал честь и отошел. Достав из кармана пачку сигарет, взял одну, прикурил, наблюдая, как один солдат из его расчета, прихрамывая, бесцельно вертелся вокруг длинного и черного ствола, который еще дымился наподобие потушенной свечи.
Глава десятая
Еще немного — и Трансильвания будет освобождена. Под нажимом советских и румынских войск фронт стремительно приближался к границе Румынии. Фашисты отчаянно цеплялись за каждую пядь земли. Строили укрепления, траншеи, принуждая работать почти все население зоны.
Участок фронта, на котором предстояло наступать подразделению Думитру, был трудным, с голыми холмами и изрезанными оврагами долинами. Река Красна извивалась, устремляясь к просторам венгерской равнины. Сёла редки, деревьев мало. Черная земля раскисла от дождей и будто разгневалась, не желая терпеть, чтобы по ней ступала нога человека. Танки и орудия застревали. Эсэсовцы с темными пистолетами в руках ругались на нилашистов, требуя отчета, почему затягиваются сроки работ, а те, в свою очередь, избивали и расстреливали румын, пригнанных сюда из скопированных сел и городов.
Какой-то высокий, худощавый юноша бросил лопату и попытался выкарабкаться из траншеи, заполненной грязной водой. В момент, когда он уже был на парапете, старшина нилашистов ударил его в бок, и он вытянулся на земле во всю длину, разбросав в стороны ноги. Потом очень медленно, будто хватаясь за воздух, поднялся на ноги. За ним другие, подростки и старики, несколько женщин, подгоняемые руганью и ударами охранников, выбрались наверх, словно из могил, и построились в колонну на проходящем рядом шоссе.