Кажется, он и впрямь огорчен, взволнован и огорчен. Кто знает, может быть, этот ханжа и фарисей в эту минуту искренне верит тому, что говорит.
Зайденцопф ненадолго умолкает. А когда вновь начинает говорить, голос его исполнен глубокого неподдельного возмущения.
— И по какой же цене вы взялись выполнить этот заказ? Я спрашиваю — по какой? Наверное, по десять марок за тысячу или по девять пятьдесят, а то и по… — Он обводит взглядом их лица. — А то и по девять марок. А мы получили бы на две марки больше. Шестьсот марок заработка несведущие люди просто-напросто выбросили в окно, пустили по ветру. Я вас не упрекаю, но подумайте сами — что вы наделали! Ведь вы сбили цену на несколько лет вперед!
Бюро зашевелилось, но Зайденцопф уверенно продолжает:
— И что станется с вами самими по прошествии этих полутора месяцев? Никакой работы не будет, а уж всякие попечительства, благотворительные общества и приюты — ведь это мы и есть, мы с ними тесно спаяны и ведем все переговоры. Все справки, расследования, запросы идут через нас… — Он качает головой и вдруг рычит, как разъяренный лев: — На коленях к нам приползете, выть и скулить будете: «Отец Зайденцопф, дайте нам кров над головой, накормите нас! Бога ради, помогите, отец Зайденцопф, не подыхать же нам!» Но тогда уж мы…
Что именно они сделают, уже никто не слышит, последние слова тонут в общем шуме. Почти все бросают работу, выскакивают из-за столов и, захлебываясь словами, нервно ловя ртом воздух, выплескивают ему в лицо давно копившуюся ненависть:
— Шкуродер проклятый, отъелся за наш счет!
— А ты сколько платил нам за тысячу? Четыре пятьдесят!
— А кто нас пугал: не хотите, не надо, вышвырну вон, безработных и без вас пруд пруди!
— Врезать гаду промеж глаз! (Енш.)
— Лучше вывесить за ноги из окна! (Эзер.)
— Правильно, там он по-другому запоет! (Куфальт.)
— Тихо! — перекрывая общий галдеж, кричит Маак. И еще несколько раз: — Тихо!
Протиснувшись сквозь плотную, отчаянно жестикулирующую группу, столпившуюся вокруг бледного, но не слишком испуганного Зайденцопфа, он говорит:
— А теперь уходите!
— И не подумаю! — орет тот в ответ. — Я хочу вас усовестить! И внушить: вернитесь а наше лоно, и мы вам все простим…
— Взяли! — командует Маак Еншу.
Они хватают Зайденцопфа за руки и ведут его к выходу. Но тот продолжает выкрикивать:
— Кто в течение трех часов вернется, будет тут же принят! Кто вернется первым, будет назначен помощником господина Яуха!
Дверь захлопывается, с лестницы еще доносятся неразборчивые угрозы. Маак и Енш возвращаются.
— Вот так! — говорит Маак, и его белое, как мел, лицо нервно подергивается. — Вот так! — Поглядев вокруг, он добавляет:
— За работу! Нам нужно успеть сделать положенные десять тысяч. Сегодня это тем более необходимо! Разговоры отставить!
И еще раз обводит глазами всех по очереди. Остановив взгляд на Енше, он ободряюще кивает ему. А потом говорит тихо, но внушительно:
— А может, кому-то охота принять предложение папаши Зайденцопфа? Так пожалуйста! Но тогда уж сразу!
Все принимаются за работу.
В обеденный перерыв только и разговору что об этом визите. Все страшно гордятся, что сумели выставить самого Зайденцопфа, недавнего властителя их судеб…
— Ему только того и надо, чтобы мы ввязались с ним в спор!
— Воображает, что может вправлять нам мозги!
— Жди-пожди, чтоб мы вернулись!
— Не мы будем выть и скулить — сам первый завыл!
— Ловко вы его выставили! Хватка, как у заправских фараонов! Раз — и нету Волосатика!
— Вряд ли опять сюда сунется!
— Это еще вопрос! Скорее всего, сунется. Триста тысяч адресов! Да он за таким заказом высунув язык побежит!
— Наверно, теперь Яух явится!
— Эх, здорово было бы! Я бы со смеху помер!
— Нет, Яуха Марцетус вряд ли пошлет, не хуже нас знает, чего тот стоит. Пес он и есть пес!
— А что, если Марцетус сам к нам заявится?
Все растерянно умолкают.
И кто-то один не очень уверенно говорит:
— Навряд ли. Больно уж важная птица.
— Почему же? Очень даже возможно.
— Конечно, все на свете возможно. Только не верится.
— И мы опять отмолчимся. Никто ему не ответит, он и уйдет.
Но на все лица уже легла тень сомнения.
— Да, Марцетус… Только бы не пришел. Этот ханжа — хитрая бестия.
— Пора за работу, друзья! — напоминает Маак. — Время подпирает, так что давайте в темпе!
Машинки только застрекотали, только разогнались, как вдруг все разом запнулись и — тишина!
Все взгляды прикованы к одной машинке, к той, за которой никого нет. Одно место пустует!
Все обводят глазами комнату, словно стараясь найти того, чье место пустует. Но не находят.
И кто-то издает протяжный свист.
— Эй! Эй! Человек за бортом!
— Где Загер?
— За пивом пошел!
— Будущий помощник заведующего!
— Заведующий помощник будущего!
— Ну, погоди же, собака!
— Эй! Эй! Человек за бортом!
— Друзья! — начинает Маак и умолкает, запнувшись.
— Плевать я хотел на таких друзей! — вдруг срывается на крик бешеный Енш. — И на дружбу со всякой сволочью! Мразь! Вон дверь! Куфальт, открой ее, распахни ее шире! Вот так! А теперь — ну-ка, все спиной к двери, лицом к стене! И подальше друг от друга, чтоб не касаться! Глаза прикрыть руками! Кто откроет, схватит по морде! Ну, быстро! — Он уже вопит во все горло: — Вон отсюда, падлы, скоты, трусы проклятые! Убирайтесь, никто не смотрит на ваши подлые рожи, уматывайте, пока целы и никто не видит! Выкатывайтесь по-тихому! Вон!
Молчание. Все стоят лицом к стене, закрыв глаза, и молчат. Не скрипнула ли половица? Кажется, кто-то ушел? А может, тихонько прокрался, так что никто и не слышал! Где ты, детская доверчивость, где вера в ближнего? Все пошло прахом. Енш шумно дышит, накаляясь, и наконец не выдерживает:
— Ты уже смылся, Монте? И тебя ждет у них теплое местечко!
— Дурак набитый! — тявкает Монте.
Значит, Монте покуда тут.
И Енш уже не рычит, а басисто и раскатисто рокочет в ответ:
— Сознайся уж — небось на меня глаз положил, красавчик!
Безудержный хохот, — и все вновь обретают зрение, и новыми глазами глядят на солнце, на окружающих: нет, больше никто не удрал, кто был, тот и остался.
— Ладно, — буркает Енш. — Завтра утром еще поглядим, может, за ночь кто передумает. Я больше никому не верю.
— А я никогда и не верил.
— Все люди — сволочи!
— Знаешь что, — говорит Маак Еншу. — Будет лучше, если с сегодняшнего дня ты возглавишь нашу контору. У тебя лучше получается.
— Что правда, то правда, Маак, — соглашается Енш пренебрежительным тоном. — Ты слишком тонко воспитан. Я всегда считал: кто тонок — у того просто кишка тонка. А наша жизнь — сплошное дерьмо. Значит, так: за работу! Куфальт, садись за машинку. И поднапрягись, понял?!
— Понял, — кивает Куфальт.
— А как же я? — заныл Монте. — Не могу же я один разложить десять тысяч!
— Вот и убирался бы, пока дверь была нараспах! — отмахивается Енш. — Ну ладно, ладно, не устраивай сцен. Вечером навалимся всем скопом и поможем. За работу!
И работа кипит.
Куфальт, вновь оказавшийся за машинкой, такой новой и такой прекрасной, поистине счастлив. Счастлив, но встревожен.
Счастлив, ибо пальцы сами пускаются порхать над клавишами, едва только глаза успевают прочесть адрес на карточке, и порхают без ошибок и задержек. Куда подевалась прошлая ночь? Забыта, растаяла, он просто переедет на новую квартиру, и все. Все кончено. Лиза, все кончено? Жизнь, слава богу, так устроена, что все время возникает что-то новое, нет нужды цепляться за старое: что ушло, то прошло!
Чистые конверты у него, как и у всех, лежат на столе аккуратно перевязанными пачками по сто штук. Куфальт срывает бандерольку, его сосед, Фассе, сделал то же самое раньше, опередив Куфальта на три-четыре конверта. А когда Куфальт покончил с этой сотней, у Фассе оставались несделанными еще несколько штук. О, Куфальт нынче в хорошей форме! Странно, но факт: никогда ничего не знаешь заранее. Сегодня у него должно бы все идти вкривь и вкось, а все, наоборот, получается удачно. Он счастлив.