— Завтра ваши муки кончаются, — говорит директор. — И я хочу спросить, не могу ли я чем-то вам помочь?

В теперешнем своем состоянии Куфальт готов согласиться со всем, что предложит ему директор Греве, но о чем того просить, не знает — несмотря на то, что очень нуждается в помощи. Поэтому он просто выжидательно смотрит на директора.

— Какие у вас планы? — спрашивает тот. — Ведь у вас же есть какие-то планы на будущее?

— Я и сам не знаю. Надеюсь, родственники все-таки ответят на мое письмо.

— Вы с ними регулярно переписываетесь? — И поясняет, дабы избежать недоразумений: — Ведь вы знаете, я не читаю писем здешних обитателей. Это обязанность пастора.

— Регулярно? Да нет. Но последние три месяца я писал им в каждый почтовый день.

— И они не ответили?

— Пока нет.

— Ваши родные — люди обеспеченные?

— Да.

— А если они так и не ответят, — конечно, они еще могут ответить, но все же, если ответа не последует, — не собираетесь ли вы просто взять и приехать к ним?

— Нет-нет! — испуганно восклицает Куфальт. — Ни в коем случае.

— Хорошо. И вы всерьез хотите работать?

— Больше всего мне бы хотелось, — выдавливает Куфальт, запинаясь, — поехать куда-нибудь, где никто ничего про меня не знает. Я подумывал о Гамбурге.

Директор с сомнением покачивает головой.

— Гамбург… Огромный город…

— Боже мой, господин директор, я в самом деле сыт по горло. Меня ничто больше не соблазнит.

— Вы имеете в виду соблазны большого города? Нет, Куфальт, я не о них. Вернее, в маленьких городках они точно такие же. Но безработица в Гамбурге, естественно, куда страшнее. У вас никого там нет, кто бы мог вам помочь? Здесь я еще мог бы, пожалуй…

— Нет, пожалуйста, только не здесь. Все те же лица…

— Хорошо, хорошо. Вероятно, вы правы. Но что ждет вас там? Как вы себе представляете свою жизнь в Гамбурге?

— Не знаю еще. К бухгалтерии и кассе меня, конечно, не допустят. И вообще мне будет нелегко устроиться, раз у меня в послужном списке пяти лет как не бывало…

— Да, — соглашается директор. — Пожалуй.

— Но я умею печатать на машинке. Может, стоит купить машинку и печатать адреса на конвертах за сдельную оплату? А впоследствии открыть машинописное бюро? Я хорошо печатаю, господин директор.

— Значит, машинки у вас нет? А деньги есть?

— Только то, что здесь заработал.

— И сколько же?

— Думаю, марок триста. Ах, господин директор, вот если бы вы распорядились, чтобы мне при выписке сразу выплатили всю сумму! Чтобы мне не пришлось каждую неделю таскаться в благотворительный комитет за очередной порцией?

Директор колеблется.

— Я буду экономить на всем, господин директор! — умоляет Куфальт. — Не потрачу зря ни пфеннига. Только бы не являться за своими же деньгами в этот комитет! — И добавляет едва слышно: — Мне так хочется и с этим покончить.

Директор не умеет отказывать, когда его просят. И говорит:

— Хорошо. Вопрос решен. Я распоряжусь, чтобы вам выдали все, что вы заработали. Но, Куфальт, ведь на эти триста марок вам придется жить два, а то и три месяца, так что о покупке машинки и речи быть не может.

— А в рассрочку?

— Нет, в рассрочку не получится. Ведь вы не можете рассчитывать на постоянные доходы, из печатанья адресов, может, ничего и не выйдет. Так чем же…

— Мои родственники…

— Сбросим их пока что со счетов. Так чем же вы займетесь?

— Я… еще… не знаю…

Голос директора набирает силу:

— И сколько времени вы не прикасались к машинке? Пять лет? Даже больше пяти? Ну тогда поначалу вам трудновато придется, много не заработаете…

— Я могу за час напечатать сто адресов с гаком.

— Вернее — могли. А теперь вряд ли. Вам кажется, что вы здоровы. Вам кажется, что раз вы здесь выполняли две нормы, то и на воле горы свернете. Но здесь вас ничто не отвлекало, Куфальт, а там на вас навалятся и все заботы, и все соблазны. Вы ведь отвыкли от общения с людьми. А тут и кинотеатры, которые вам недоступны, и кафе, которые вам не по карману. Трудно вам будет со всем этим справиться, Куфальт. Главные трудности у вас впереди.

— Да, — соглашается Куфальт. — Все верно.

— Вы достаточно долго пробыли в этих стенах, Куфальт. Видели, сколько народу вернулось?

— Много, очень много.

— Вы должны быть сильнее, чем они все. И часто вам будет казаться, что игра не стоит свеч. Ради чего? Все равно, мол, в люди мне не выбиться. Но ведь кое-кто все-таки выбивается. Для этого, Куфальт, нужно одно: взять себя в руки и держаться, изо всех сил держаться.

— Да, господин директор, — послушно кивает Куфальт.

Стены комнаты окрашены в мягкий коричневатый цвет. Окна здесь — не просто отверстия в наружной стене, они завешаны гардинами, белыми кисейными гардинами в нежно-зеленую полоску. На полу — настоящий ковер.

— Вы сейчас — словно больной, долго пролежавший в постели, вам придется заново учиться ходить, шаг за шагом. А тому, кто долго пролежал в постели, на первых порах необходима опора — либо палка, либо поводырь. Хотите еще сигарету? Хорошо.

Выждав несколько секунд, директор продолжает:

— Вы сейчас, наверное, думаете: пускай себе говорит, что хочет, уж как-нибудь и сам справлюсь. Но это — на самом деле — очень трудно. Пока пристроитесь… Вы ведь раньше никогда не жили без твердого жалованья? Вот видите! Пока вы пристроитесь, деньги у вас кончатся. Что тогда делать?

— Выходит, мне в самый раз просить, чтобы меня тут оставили, — говорит Куфальт, улыбаясь через силу. — Выходит, у меня сейчас руки вроде обрублены.

— Не обрублены, — поправляет его директор, — а парализованы или, вернее, не двигаются. Хочу вам кое-что предложить. Есть в Гамбурге такой дом, куда вы можете пойти, там принимают на жительство безработных торговых служащих, в том числе и отбывших тюремный срок. При этом доме есть машинописное бюро. Вы сможете там работать, как и во всяком другом бюро, и за это получите комнату и стол. Если заработаете больше, чем положено платить за полный пансион в этом доме, деньги положат на ваше имя в банк. Вам не придется расходовать заработанные здесь у нас деньги, и если будете добросовестно трудиться, ваш счет даже возрастет. А как только вернете себе уверенность в своих силах и найдете какую-то другую работу, съедете из этого дома. Причем в любой день, когда захотите, Куфальт.

— Понял, — говорит Куфальт, проворачивая в голове эти сведения. — А там живут сплошь такие, как я, отсидевшие свое?

— Да нет, — отвечает директор. — Насколько я знаю, и просто безработные тоже.

— И я запросто могу туда явиться?

— Совершенно верно. Вы будете там как бы заново учиться ходить, только и всего. Само собой, в этом доме имеется своего рода устав, да и роскоши там особой ожидать, очевидно, не приходится, но ведь вы не избалованы.

— Да, — облегченно вздыхает Куфальт. — Чего нет, того нет. Что ж, очень хорошо. Так я и поступлю.

Он сидит, уставясь в пространство перед собой. Сотенная в носке жжет, нога горит и чешется, как от сыпи. Он борется с собой. Его так и подмывает отдать ассигнацию директору и сказать: «Вот, возьмите это, я хочу начинать жизнь с чистыми руками». Тот поймет и не станет его ни о чем расспрашивать. Но Куфальт так и не решается это сделать, получится чересчур демонстративно, как будто он таким жестом хочет отплатить директору за его доброту. Но зато уж у себя в камере он сразу разорвет сотнягу в клочки. Это уж как пить дать.

— Хорошо, — подводит итог разговору директор. — Тогда все ясно. И если что-то не заладится, напишите мне.

— Непременно. Я вам очень благодарен, господин директор. Спасибо вам за все.

— Ну хорошо, — еще раз говорит директор и встает. — А теперь я отведу вас к пастору. В его обязанности входит извещать приют о новых постояльцах.

— К пастору? — переспрашивает Куфальт. — Так этот ваш «дом» — церковный приют? — Куфальт говорит это сидя, он не в силах встать.

— Отнюдь, с чего вы взяли? Хотя руководит им пастор. В этом доме полная свобода вероисповеданий. Там и иудеи, и христиане, и вообще неверующие. — Директор добродушно смеется, чтобы его успокоить.