Я послал машину за главным хирургом армии. Он приехал через три часа, когда операция уже была закончена. Гангрена развивалась так быстро, что откладывать ампутацию нельзя было ни на минуту. Но через несколько месяцев полковник Лубеньский умер в госпитале от воспаления легких.
Могилы, могилы… Много их было на нашем пути. Магнушевский плацдарм и Анин, Сыпнево и Чаплинек, Хажино и Карлсхоф, Ленитц и Шванте — повсюду мы оставляли маленькие кладбища.
Умершим в госпитале мы отдавали последние почести и хоронили с соблюдением всех формальностей (вели нумерацию могил, составляли планы кладбищ и т. п.), чтобы после войны можно было найти останки и в случае необходимости перенести их в другое место.
18 апреля вместе с передовой группой батальона переправляюсь через Одер. Понтонный мост подвергается ожесточенным налетам гитлеровской авиации. Развертываем госпиталь на левобережном плацдарме в имении Карлсхоф. Сразу же поступает большое число раненых из полков, ведущих наступление. С нетерпением ждем второй эшелон батальона, который уже давно должен быть на месте. Узнаем, что переправа разрушена и мы должны обходиться имеющимися силами. Тут мы убедились, что при столь скромных штатах батальон нельзя разбивать на части. Мы перестали владеть положением, тяжелораненые слишком долго ждут операции, а эвакуировать их немедленно без оказания помощи (что в принципе запрещено, но в этой обстановке было бы единственно разумным выходом) также не представлялось возможным. Врачи выбиваются из сил, а поток раненых не уменьшается. Так продолжалось почти двое суток. За время существования нашего санбата это был первый случай, когда качество нашей работы (я не стыжусь в этом признаться) было ниже всякой критики.
Наконец прибывает второй эшелон. Можно возобновить эвакуацию раненых. Постепенно положение нормализуется. На следующий день передаем раненых в госпиталь и двигаемся вслед за наступающими войсками. Каждый день — новые немецкие города и поселки. Но Карлсхоф не забудется никогда.
Я всегда сам выбирал место для размещения нашего батальона. С начальником штаба поручником Адамом Михалевским мы выезжали вперед и в намеченном командованием районе старались найти такое место, где кроме палаток можно было бы использовать имеющиеся здания (лучше всего, разумеется, больницы, а также школы и даже сараи). Мы устанавливали места размещения всех подразделений, а затем или возвращались, чтобы привести колонну, или ждали ее прибытия. Такой порядок значительно ускорял начало работы на новом месте.
Перед тем как дать приказ о передислокации, я собирал командиров подразделений, ставил им задачу, сообщая при этом маршруты и распределяя транспортные средства (в принципе каждое подразделение имело постоянно прикрепленные машины, но часто приходилось вносить изменения). Каждому водителю давалась схема маршрута, так что возможное отставание от колонны не было таким уж страшным. Водитель не мог заблудиться и всегда присоединялся к остальным нашим машинам. И еще одна деталь: перед каждым отправлением я выстраивал личный состав у машин и в течение нескольких минут ставил задачу, а также напоминал о принципах соблюдения дисциплины на марше. Затем следовала команда приготовиться к маршу — и все разбегались по своим машинам. Такие построения стали у нас одним из многочисленных элементов политико-воспитательной работы, которой руководил мой замполит майор медицинской службы Ганецкий, а с сентября 1944 года и до окончания войны — капитан Соловьев.
И снова деревня Шванте, где мы останавливались всего несколько дней назад. Отдых. Утром 9 мая в соседней деревне и в лесу неподалеку от нас, где разместилась какая-то часть, начинается беспорядочная стрельба. Что случилось? На запад снова пробиваются остатки разгромленных гитлеровских частей? В сопровождении автоматчика мчусь на трофейном «оппеле» в разведку. Может быть, это не совсем разумно, но разве командир должен подвергать опасности только своих подчиненных, посылая их в неизвестность? У околицы деревни видим группы польских и советских солдат, которые стрельбой из автоматов салютуют в честь победы.
Это был конец войны!
3 июня 1945 года. Возвращаемся в Польшу. Местом работы нам назначили территорию бывшего гитлеровского лагеря смерти Майданек. Среди нас были люди, у которых в этом лагере погибли ближайшие родственники. Не скажу, чтобы им было приятно жить и работать в тех самых бараках. Я обращался с просьбой о переводе медсанбата к командующему Люблинским военным округом генералу В. А. Радзивановичу, но безрезультатно. Не время предаваться чувствам. Борьба продолжается. Солдаты 3-й пехотной дивизии гибнут в боях с бандами реакционного подполья. И не только в боях. Группа солдат из нашего санбата, посланная в лес за дровами, возвращается без водителя Борковича: бандиты застрелили одного из лучших наших шоферов.
Вскоре после этого я покидаю медсанбат. Новым командиром назначен майор медицинской службы Халфен. С грустью прощаюсь с товарищами, с которыми прошел весь боевой путь 3-й пехотной дивизии, с которыми делил опасности и невзгоды, горести и радости. Радуюсь, что у бойцов дивизии о нашем батальоне остались хорошие воспоминания.
В 1963 году меня пригласили на полковой праздник 7-го Колобжегского полка. Сколько же наших пациентов я встретил там! Один благодарит за мастерски сделанную операцию. Другой с восхищением рассказывает, что где-то под Берлином ему лечили зуб и пломба держится до сих пор, третий тепло вспоминает медсестру Дзядович, которая, как мать, заботилась о нем в госпитальном взводе.
Воспоминания, воспоминания… О людях, которые спасали жизнь другим, рискуя собственной. О людях нашего медсанбата.
Врачи и фельдшера, медсестры и санитары, водители и повара, снабженцы и писаря, одним словом, все те, кто сейчас живет и вместе с нами строит новую Польшу, могут гордиться тем, что их труд не пропал даром. Они могут гордиться тем, что 3-я пехотная дивизия имени Ромуальда Траугутта, в состав которой входил наш медсанбат, вписала славные страницы в историю народного Войска Польского.
Полковник Юзеф Червиньский. Прорыв
Ночь на 27 мая 1944 года на исходе. Соединение полесских партизан — более пятисот пятидесяти бойцов-поляков под командованием десятка офицеров и около ста пятидесяти советских партизан — после ночного марша по заболоченным лугам приближается к опушке леса. Измученные люди идут медленно. Они идут так уже шестую ночь, почти без еды, неся оружие, боеприпасы и раненых, преодолевая болота, часто под обстрелом противника.
Однако цель их последнего партизанского марша уже близка. Колонна выходит на лесную просеку. Вдоль нее тянется несколько линий телефонных проводов. Значит, фронт близко. Через четверть часа передовые группы партизан достигают противоположного края леса. Светает Среди деревьев и кустарников видны блиндажи. Партизаны врываются в них, но там никого нет. Заметив необычное движение в своем тылу, немцы на всякий случай скрылись. В блиндажах — телефоны, пулеметы, боеприпасы. Партизаны уничтожают все, что можно быстро вывести из строя. Роты высыпали из леса. За опушкой луг, а за ним широкая река. Это Припять. Партизан отделяют от реки три ряда заграждений из колючей проволоки и несколько широких мелиорационных каналов. Пока кругом тихо, слышны только приглушенные голоса партизан. В них чувствуется радость: все считают, что уже добрались до линии фронта, что еще совсем немного — и они окажутся на советской стороне. Беспокоит только широко разлившаяся река. Проводник утверждает, что где-то здесь есть переправа. Теперь как можно быстрее к реке. Роты перемешиваются, бойцы бегут в сторону реки. Под ударами прикладов валятся заграждения, некоторые партизаны бросают на проволоку шинели и тяжестью собственного тела обрывают ее со столбов. Уже почти рассвело. Немцы приходят в себя и открывают пулеметный огонь. К скороговорке пулеметов присоединяется басовитый гул орудий и минометов. Партизаны еще быстрее бегут к Припяти. Внезапно с противоположного берега начинают стучать пулеметы. Поднимается паника. Кто-то кричит, что там тоже немцы. Как потом выяснилось, отряд разведчиков, посланный накануне установить контакт с советскими частями и предупредить их о нашем прорыве, задания не выполнил. Советские солдаты, увидев перед собой большую группу людей, одетых главным образом в немецкие мундиры, решили, что гитлеровцы пытаются форсировать Припять, и открыли огонь. Командир соединения и офицеры стараются навести порядок. Раздаются команды, партизаны открывают по немцам огонь. На лугу — сущий ад. Рвутся немецкие снаряды и мины, вздымая фонтаны грязи, падают убитые и раненые, все чаще слышатся стоны и крики о помощи. Но вот первые партизаны добираются до противоположного берега, и огонь с той стороны прекращается. Еще через несколько минут на позиции гитлеровцев обрушиваются залпы советской артиллерии. Огонь гитлеровцев ослабевает.