А вот что писал о первых месяцах большевикской власти ещё один свидетель тех событий — еврейский общественный деятель И.М. Бикерман: «Русский человек никогда не видел еврея у власти; он не видел его ни губернатором, ни городовым, ни даже почтовым чиновником. Были и тогда, конечно, и лучшие и худшие времена, но русские люди жили, работали и распоряжались плодами своих трудов, русский народ рос и богател, имя русское было велико и грозно. Теперь еврей — во всех углах и на всех ступенях власти. Русский человек видит его во главе первопрестольной Москвы, и во главе Невской столицы, и во главе Красной Армии. Русский человек видит теперь еврея и судьёй и палачом. А власть эта такова, что поднимись она из последних глубин ада, она не могла бы быть ни более злобной, ни более бесстыдной. Неудивительно, что русский человек, сравнивая прошлое с настоящим, утверждается в мысли, что нынешняя власть — еврейская и что потому именно она такая осатанелая» (Сборник «Россия и евреи», 1924 г.). А почему евреи в России так осатанели? В этом немного выше мы уже пытались разобраться. А может об этом спросить современного выдающегося деятеля России — Сатановского, специалиста по истории, политологии и своему народу?
В принципе, всё было окончательно понятно после разгона Учредительного собрания в январе 1918-го, хотя, если судить по дневникам знаменитого ученого Вернадского — он несколько лет не мог понять, осознать происшедшее в октябре 1917-го. Если во второй еврейской террористической войне в России (революции) 1901-1907 гг. революционные евреи угрожающе шагали по Петрограду, Киеву и другим городам и издевательски кричали «неразумным» русским: «Мы вам дали Бога, — дадим и царя!», то теперь этот лозунг был уже неактуален, евреи в России были уже царями, одним большим коллективным царем, на верху с двуглавым Бланком-Лениным и Бронштейном.
Для христианина любой христианской ветви всегда было уважение к евреям, в крайнем случае, за то, что они дали им Иисуса Христа и двенадцать апостолов, и пели «Боже храни Царя!», обращаясь к Иисусу Христу. Теперь ситуация в этом ракурсе была сложная. И на что А. Блок намекнул в своих стихах:
Как свершилось, как случилось?
Был я беден, слаб и мал.
Но Величий неких тайна
Мне до времени открылась,
Я Высокое познал.
Он, по-моему, пытался объяснить в поэме «Двенадцать»:
Гуляет ветер, порхает снег.
Идут двенадцать человек.
Винтовок черные ремни,
Кругом — огни, огни, огни.
В зубах — цигарка, примят картуз,
На спину б надо бубновый туз!
Свобода, свобода,
Эх, эх, без креста!
Тра-та-та.
Революционный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!
Товарищ, винтовку держи, не трусь!
Пальнём-ка пулей в Святую Русь —
В кондовую,
В избяную,
В толстозадую!
Эх, Эх без креста.
Тра-та-та.
И опять идут двенадцать,
За плечами — ружьеца.
Лишь у бедного убийцы Не видать совсем лица.
- Эх, Эх!
Позабавиться не грех!
Запирайте этажи,
Нынче будут грабежи!
Отмыкайте погреба —
Гуляет нынче голытьба.
И идут без имени святого Все двенадцать — вдаль.
Ко всему готовы,
Ничего не жаль.
Трах-тах-тах!
Трах-тах-тах.
Так идут державным шагом —
Позади — голодный пёс
Впереди — с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз —
Впереди — Иисус Христос.
В отличие от Василия Розанова Александр Блок прекрасно понимал, чем может закончиться его публичное мнение. Блока сразу не расстреляли. В Центрожиде даже не сразу всё поняли, и им даже понравился революционный бодрый пафос. А мелкие, несознательные фашисты — стали даже радостно петь куски поэмы на улицах:
Товарищ, винтовку держи, не трусь!
Пальнём-ка пулей в Святую Русь —
В кондовую,
В избяную,
В толстозадую!
Эх, Эх без креста.
Но «прогрессивная» красная богема, которая, кстати, и при царе припеваючи жила — сразу всё поняла, и после публикации поэмы «Двенадцать» в апреле 1918 года «прогрессивные» сразу подвергли Блока остракизму, он стал чужим — изгоем, без продовольственного пайка. Александр Блок был доволен, что его поняли: «Марксисты — самые умные критики, и большевики правы, опасаясь «Двенадцати», — говорил поэт. «Сущий чёрт» — З. Гиппиус даже попыталась в той же форме защитить Центрожид от Блока:
По камням ночной столицы,
Провозвестник Божьих гроз,
Шёл, сверкая багряницей,
Негодующий Христос.
Темен лик Его суровый,
Очи гневные светлы.
На веревке, на пеньковой,
Туго свитые узлы.
(«Шёл», май 1918 г.)
Всё нормально — всё по Божьему, — это Божья гроза для России, кара, объясняла доступно З. Гиппиус, и новый лобастый Спаситель России от царизма только успевает завязывать очередные кровавые узелки.
Новоявленный Мессия-Спаситель со своими «апостолами» в начале заседал в Петрограде в Смольном, а затем переехал в Москву в Кремль, оставив присматривать за Петроградом своего апостола Розенфельда-Каменева. И даже когда из самого Кремля Луначарский по просьбе М. Горького просил отпустить на лечение за границу умирающего А. Блока, — он был категорически против, он хотел быть уверенным, что этот умник, написавший:
Но тот, кто двигал, управляя
Марионетками всех стран, —
Тот знал, что делал, насылая
Гуманистический туман:
Там, в сером и гнилом тумане,
Увяла плоть, и дух погас.
умрёт в муках у него на глазах, и наслаждался медленной смертью поэта, да и Ленин сыграл в судьбе поэта свою гибельную роль. К тому же обнаружились страшные, антисемитские дневники Блока. Проблема была в том, что Блок был слишком знаменит, чтобы запросто его застрелить. В своем исследовании В.А. Солоухин писал: «В мае Блок ещё ездил в Москву, где были организованы его вечера. По возвращении приступ повторился, и Блок уже не воспрянул, он слёг в постель. Своей матери он пишет: «Делать я ничего не могу, всё болит, трудно дышать».
В своё время я разговаривал об этом с академиком медицины, главным хирургом Института им. Склифосовского, профессором Борисом Александровичем Петровым, (который) рубанул: «Не знаю, что думают ваши литературоведы. Больше всего это похоже на яд. Его отравили».
Ходатайство Горького и Луначарского рассматривалось на Политбюро (!) 12 июля под председательством В.И. Ленина. Решили — на лечение за границу Блока не выпускать. Они, как вы, наверное, догадываетесь, боялись, что европейские медики поставят правильный диагноз, обнаружат, и объявят всему миру, что Блок отравлен».
З. Гиппиус ещё долго хвасталась, — когда Блоку было очень плохо от голода, холода и болезни, то он всё равно смотрел на неё — красавицу влюбленными глазами, но она идеологического врага (с её слов) не могла простить! (А помните в предыдущей книге, — что она вместе с Гершензоном и Эфросом про смерть В. Розанова выдумала?). И эта негодяйка ещё умудрилась на подобных мемуарах заработать немалые деньги на Западе.
Потом ленинские специалисты по пропаганде попытались осуществить коварный выверт, чтобы не объясняться, и чтобы народ особо не задумывался над поэмой, и чтобы поиметь от этого знаменитого умника пользу — после смерти назвали Блока «красным певцом», «певцом революции», из поэмы «Двенадцать» нагло сделали гимн революции, и таким образом украсили себя, как орденом, знаменитым загубленным ими поэтом. Этот подлый прием не нов, — в середине 19-го века такое уже вытворял «прогрессивный» критик Писарев. Когда И.С. Тургенев написал просветительский роман «Отцы и дети», однозначно осуждая грядущего бомбиста, нигилиста Базарова, то Писарев умудрился из никчемного грызущего ногти на грязных руках и потерявшего всякий смысл жизни интеллигента Базарова сделать героя «нового времени», и убедить многих, что Тургенев, якобы, так и задумал показать бунтаря-героя, распропагандировать. А уж как после этого большевикские и советские идеологи эту идею «развили».