Как же? «Человек, созданный по образу и подобию божьему», оказывается «потомком обезьяны»? Противники Дарвина оскорбились. А Дарвин, заканчивая свой труд о происхождении человека, писал: «Что до меня касается, я бы скорей желал быть потомком храброй маленькой обезьянки, которая не побоялась броситься на страшного врага, чтобы спасти жизнь сторожа, или потомком старого павиана, который, спустившись с горы, вынес с триумфом молодого товарища из толпы удивленных собак, чем быть потомком дикаря, который наслаждается мучениями своих неприятелей, приносит кровавые жертвы, убивает своих детей без всяких угрызений совести, обращается с своими женами, как с рабынями, не знает никакого стыда и предается грубейшим суевериям».

Неплохой, хотя и неполный пророческий портрет «культурных дикарей» современности — фашиствующих расистов, преследующих недлинную науку, сжигающих на кострах книги и готовых истребить новые и новые миллионы людей, повинных лишь в том, что они сопротивляются или могут в будущем сопротивляться эксплуатации! Любопытно, что, стремясь как-нибудь приукрасить свое звериное лицо, расистские мракобесы искажают учение Дарвина о борьбе за существование в мире животных и растений и развивают учение о якобы призванных властвовать «избранных расах», самой природой предназначенных для угнетения представителей «низших рас». Расисты сознательно обращают при этом главное внимание на десятистепенные различия в физическом облике и строении людей разных рас. Они пытаются подкрепить свои бредовые идеи о «высших» и «низших» расах обращением к истории, к разному уровню культурного и социального развития разных народов мира. Расисты умалчивают при этом, что наука доказала одинаковый уровень психических и умственных способностей у людей всех без исключения народов земного шара, независимо от уровня развития их страны, что раз и навсегда доказывает вздорность любых расовых теорий. Опираясь на знание законов общественного развития и используя их, революционный пролетариат преобразует общество и, строя социализм, а затем и коммунизм, уничтожает не только классовое, но и национальное неравенство, способствует быстрому развитию ранее отсталых наций до уровня передовых. Практика строительства социализма наглядно опровергает измышления расистов.

Не откликаясь на нападки и враждебные выпады своих противников, Дарвин настойчиво, самоотверженно продолжал свою работу и успел до конца своих дней обогатить науку еще рядом новых трудов, которые подкрепляли новыми убедительными доказательствами его материалистические идеи, революционизировавшие биологию.

Материалистическое мировоззрение Дарвина ширилось, углублялось и привело, по его собственному признанию, к неверию. Религии с ее верой в сверхъестественное творение Дарвин противопоставил науку, вскрывающую законы природы, т. е. «доказанные естественные последовательности явлений ее».

Там, где религия говорит о божественном предначертании раз и навсегда для всего в природе, наука выявляет определенные причины, обусловившие возникновение и последовательные изменения каждого отдельного природного явления. «Я нахожу, — писал Дарвин, — чудовищным утверждение, будто религия не направлена против науки».

Недаром обрушивались на Дарвина, а заодно и на всех честных ученых и католическая, и протестантская, и православная церкви, докатившиеся до поддержки захватнических войн и до помощи фашизму.

В свое время дореволюционная православная церковь остро враждебно относилась к дарвинизму. Верховный руководитель ее, святейший синод с сановным изувером Победоносцевым во главе, не останавливался ни перед какими средствами, чтобы воспрепятствовать распространению книг и идей Дарвина. «Духовная цензура» особенно свирепствовала в тех случаях, когда речь шла о научных книгах для широких читательских кругов. Синод накладывал своего рода анафему на популярную естественно-историческую литературу, не допуская ее в церковноприходские и земские школы и народные библиотеки[22].

Отголоски борьбы против Дарвина докатились и до наших дней. Они прорываются то там, то здесь. Вспомним хотя бы знаменитый «обезьяний процесс»[23], имевший место уже в двадцатые годы XX века в Америке…

Как можно характеризовать дарвинизм в целом?

Дарвинизм прежде всего материалистическое учение о природе, опирающееся на факты, почерпнутые из недр самой природы, на ее явления и закономерности, а не на догадки и допущения сверхъестественного порядка.

Дарвинизм рассматривает природу исторически, как нечто исполненное динамизма, непрерывных постепенных изменений, приводящих к нарождению нового.

Дарвинизм откинул прочь (Энгельс говорит: «Отправил к черту») учение о целях природы, он отверг телеологию, с помощью которой некоторые ученые пытались объяснить относительную целесообразность организации и жизни живых существ.

Дарвинизм покончил в естествознании с теологией, объясняющей явления живой природы божественной волей.

Своим анализом искусственного отбора в животноводстве и садоводстве и увязкой его с естественным отбором дарвинизм связал теорию с практикой и в значительной мере расчистил путь к победе человека над живой природой.

Не менее существенно, что дарвинизм дает яркий материал, объективно иллюстрирующий диалектику природы: единство таких противоположностей, как наследственность и изменчивость; многочисленные примеры перехода количества в качество; естественный отбор, ведущий одновременно и к утверждению жизни и к отрицанию ее; чрезмерная плодовитость большинства растений и животных, ведущая к борьбе и смерти, но в то же время являющаяся и средством, обеспечивающим вид от вымирания… Разве все это не является прекрасной иллюстрацией диалектики природы?

«Когда меня презрительно критиковали или не в меру расхваливали, — пишет Дарвин, — лучшее успокоение находил я в том, что говорил самому себе: „Я трудился, как только мог, упорно и исправно, а большего от человека нельзя и требовать… Я это выполнил по мере своих способностей, и критики могут говорить, что им угодно, — они меня в этом не разубедят“». «Я убежден, — пишет Дарвин в автобиографии, — что поступил правильно, посвятив всю свою жизнь упорному служению науке, и не чувствую за собой какого-нибудь большого греха, но часто сожалел, что не принес более непосредственной пользы своим собратьям».

Как прекрасно звучат эти слова в устах величайшего ученого, «величайшего революционера в науке»!

Трудолюбие Дарвина, та любовь, тот энтузиазм, с которыми он относился к научным занятиям, его поразительная честность мысли, та утонченная научная совесть, которую он проявлял всегда и всюду на протяжении многолетней научной деятельности, его свободное, независимое отношение к вопросам, которые для большинства либо являлись запретным плодом, либо держали в тисках их застывшую на устарелых взглядах мысль, — все это дает нам право считать Дарвина величайшим ученым. Но, будучи достойным подражания образцом ученого, он в то же время был и человеком редкой душевной красоты. Об этом свидетельствуют не только все близко знавшие его друзья, но и те, кто сталкивался с ним случайно, ненадолго. «Величайший ученый — самый приветливый из людей», — писал Тимирязев после свидания с Дарвином. В обращении его с людьми чувствовалась «очаровательная простота и добродушный юмор», никакого намека на высокомерие или заносчивость, столь свойственные некоторым выдающимся ученым.

Скромность, не имеющая ничего общего со «смирением паче гордости», скромность в отношении к себе и своим трудам полнозвучно отразилась в целом ряде его самооценок. «Я не обладаю ни быстротой соображения, ни остроумием, — пишет Дарвин… — Память моя обширна, но несколько туманна… Я обладаю здравым смыслом в такой же мере, как всякий успешно ведущий свое дело доктор или адвокат, но не более того… Мое имя может рассчитывать на несколько лет известности» — таков суд Дарвина-человека о Дарвине — мировом, бессмертном ученом. И самое большее, что первый позволяет себе сказать о последнем, сводится к следующим памятным словам: «Мои успехи в жизни, как человека науки, зависели, насколько я могу судить, от сложных и разнообразных умственных качеств и условий. Из них самыми важными, несомненно, были любовь к науке, безграничное терпение при долгом обдумывании какого бы то ни было предмета, трудолюбие в наблюдении и собирании фактов и порядочная доля изобретательности и здравого смысла. Достойно удивления, что при таких умеренных способностях, какими я обладал, я мог в значительной мере повлиять на убеждения людей науки по некоторым важным вопросам».