Осколками в левое плечо и спину был ранен и лейтенант Чеслер, но продолжал управлять катером, уводя его от прямых попаданий бомб. Он чувствовал, как теплая кровь стекала по телу и как безжизненно повисла левая рука. И хотя он знал, что когда-нибудь и его может настигнуть осколок или пуля, не мог себе представить, как это вдруг он не в силах будет поднять руку. Руку, которой он, маневрируя телеграфом, не раз спасал свой катер. Но теперь это реальность. И надо не только не потерять сознание, но и перехитрить, обмануть противника, победить его в неравном бою и сохранить людей и катер.
Катер на полном ходу уклонялся от атак противника и уходил от преследования. Метким выстрелом комендор Бураков поджег низко спикировавший «юнкерс», но все реже стали стрелять пушки и пулеметы катера. Пулеметчик матрос Барабаш взрывной волной был сброшен за борт и утонул. К пулемету подполз и упорно стал бить из него истекающий кровью с перебитыми ногами боцман Захаров. [198]
За кормой уже был виден Херсонесскии маяк, а слева по борту катера поднимался высокий берег. Места эти давно были знакомы Чеслеру. Вон там, за каменной высокой скалой, незаметный вход в милую сердцу Балаклаву, а здесь, у тупого мыса, размытый у уреза воды скалистый берег. Сюда-то и направил свой катер Чеслер.
Море глубоко размыло каменистый берег, образовав огромный грот. В этом подземном убежище легко могло поместиться несколько катеров, поставленных лагом. «Подземная база» - прозвали ее моряки, частенько укрывавшиеся здесь от преследования авиации.
На самом малом ходу катер втянулся в подземный грот, Чеслер заглушил моторы: надо было закрепить швартовы за выступы скал, но на катере не слышно было звонкого голоса боцмана. Мичман Захаров лежал мертвый на правом борту у пулемета.
Неутомимый механик Гусев снова поднялся на верхнюю палубу и перевязал лейтенанта Чеслера. Легкораненые матросы уже наводили порядок на верхней палубе, смывая морской водой кровь и следы пожара. Бережно подняли и перенесли тело Захарова на корму, положили его лицом к военно-морскому флагу, выставили почетный караул и приспустили флаг.
Перевязанный Чеслер устроился на мостике: здесь было легче дышать, здесь он чувствовал вокруг себя товарищей.
А Гусев снова работал с матросами, заделывая пробоины в корпусе катера. Четыреста тридцать две большие и малые пробоины насчитали матросы.
С наступлением сумерек, когда дневной свет перестал проникать в подземное убежище, лейтенант Чеслер, превозмогая боль, вывел катер из грота и лег курсом на Севастополь. На траверзе мыса Херсонес по морскому обычаю со всеми почестями был похоронен в море мичман Захаров.
Уже наступила ночь, когда катер вошел в Севастопольскую бухту. Контр-адмирал Фадеев, выслушав доклад еле державшегося на ногах Чеслера, приказал отправить его немедленно в госпиталь.
Умолк грохот дневного боя, и из всех убежищ и укрытий появились люди.
Ночь зажигала звезды, звенели ведра и котелки, матросы несли воду из колодцев, жадно пили и умывались. Низко, наполняя небо ровным могучим гулом, в сторону [199] передовой проходили самолеты: это дальняя авиация с Кавказа шла громить передний край и тылы врага. А над городом стояло зарево: не затухая, горели развалины Севастополя.
Поздно ночью двадцать восьмого июня я возвращался с кораблей, стоявших в Камышовой и Стрелецкой бухтах. В мои обязанности входил инструктаж командиров кораблей об обстановке на подходах к Севастополю и на переходе морем.
В эти дни непрерывно в течение шестнадцати часов в сутки рвались бомбы. Немецкая авиация господствовала в воздухе, и днем стоянка кораблей в севастопольских бухтах была почти невозможна.
Доложив начальнику штаба Морозову о выполнении задания, я с Иваном Ивановичем вышел из подземелья. Мы сидели возле КП, курили и разговаривали.
Над бухтой стояла невозмутимая луна. Ее жидкий свет расстилал от развалин голубые тени, кругом были только одни руины и глубокие воронки, не видно было ни живого деревца, ни зеленой травы. Тяжелый, горький запах гари и дыма и специфически острое дыхание близлежащего подземного госпиталя, заполненного ранеными, приходили вместе со свежестью ночного воздуха. Даже близость моря и очарование голубой ночи не могли скрасить тяжелых картин разрушений.
Уже далеко за полночь, когда казалось, что ночь пройдет спокойно, поднялась, все сильнее разгораясь, ружейно-пулеметная стрельба.
Наш пост наблюдения доложил: от берега, занятого немцами, по всей Северной бухте противник поставил дымовую завесу. Слабый ветер нес этот дым к южному берегу бухты, на Корабельную сторону. Загрохотали разрывы снарядов, мин и авиационных бомб. Гитлеровцы начали громить южный берег Северной бухты, который стал теперь передним краем, в районе выходов к многочисленным балкам. Там стояла сплошная пелена пыли, дыма и огня.
Под прикрытием дымовой завесы двигались катера и шлюпки с немецкими войсками к южному берегу Северной бухты.
Южный берег обороняла поредевшая бригада морской пехоты Потапова и разрозненные части моряков. Обнаружив движение десантных катеров и шлюпок, наша артиллерия открыла огонь, ее поддержал бронепоезд «Железняков», он базировался в туннеле у Килен-балки. Но была острая нехватка боезапаса: у Потапова оставалось всего [200] по десять снарядов на орудие. И все-таки семнадцать лодок и катеров с десантом были утоплены.
Но десант в Северной бухте был только частью замысла противника. Около трех часов ночи, когда шел ожесточенный бой по отражению десанта, наблюдательные посты у мыса Феолент доложили, что обнаружили в море движение кораблей в сторону Севастополя.
Береговая батарея «№» 18 включила прожектор, в изменчивом голубоватом свете вдруг возник корпус большой моторной шхуны; луч медленно пошел влево и осветил вторую шхуну, за ней третью, четвертую, пятую… Резко и тревожно зазвонили телефоны. Сигнальщики докладывали:
- Двенадцать вражеских моторных шхун идут в направлении Херсонесского мыса.
- Десант?!
Получив донесение, контр-адмирал Фадеев приказал начальнику штаба Морозову выслать катера-охотники для отражения десанта и снял трубку прямого телефона к командующему флотом, но в это время раздался характерный гул залпов береговой батареи.
На этот раз артиллеристы береговой батареи стреляли по противнику, обнаруженному в море. Наконец-то им пришлось вести огонь по вражеским кораблям! Ведь на береговых батареях флота и орудия и приборы - все рассчитано для боя на море. И батарея № 18 под командованием старшего лейтенанта Дмитриева показала, на что она способна. Пятнадцать минут продолжался энергичный и меткий огонь. Одна за другой тонули моторные шхуны, груженные десантными войсками; только трем из них удалось уйти в открытое море.
Глава двадцать восьмая
Ранним утром двадцать девятого июня немецко-фашистские войска возобновили решительные атаки на всем фронте, направив главный удар вдоль Ялтинского шоссе.
Атаки фашистских войск поддерживались крупнейшими силами танков, беспрерывным артиллерийским огнем и массированными ударами авиации. Несмотря на упорное сопротивление частей 386-й стрелковой дивизии и 8-й бригады морской пехоты, оборонявших позиции, фронт обороны в полосе Ялтинского шоссе был прорван. Во второй половине дня немцы овладели хутором Дергачи и развивали [201] наступление на станцию Инкерман и по направлению к горе Суздальской.
Героически, отчаянно дрались бойцы Приморской армии; их поддерживала группа «илов» и истребителей подполковника Дзюбы и капитана Губрия. Артиллерия, расходуя последний боезапас, вела огонь по пехоте и танкам фашистов. Но к исходу дня многие пушки подвижной артиллерии уже не имели боезапаса, их отвели к Камышовой и Стрелецкой бухтам. Потери в течение дня были большими, и к вечеру двадцать девятого июня в стрелковых дивизиях оставалось по нескольку сот человек, а в бригадах морской пехоты Жидилова, Потапова и Горпищенко еще меньше.