Тарп достал из кармана бумажник, но все еще не открывал его.

— А куда ты собираешься пойти, Прюитт? — спросил он. — В солдатский клуб? В «Ритцу»? В «Тихий океан»? В «Новый Сенатор»? В «Новый Конгресс» к миссис Кайпфер? Я везде побывал и знаю их всех. Слушай-ка, Прюитт, я дам тебе маленький совет: в «Ритце» есть новенькая. Что скажешь, Прюитт? Как насчет этой девочки, а?

Большинство игравших с интересом прислушивались к тому, что говорил Тарп, и весело хихикали. Тарп подмигивал им и самодовольно улыбался, радуясь тому, что завоевал внимание аудитории.

Прю по-прежнему молчал. Его лицо краснело против воли, он чувствовал это и в душе проклинал себя на чем свет стоит.

Тарп снова рассмеялся и еще раз подмигнул играющим, обещая им взглядом веселую сценку. Его длинный с горбинкой нос приближался к лицу Прюитта с каждой новой волной смеха. С каждой новой улыбкой длинные уголки его рта приподнимались, и все лицо становилось похожим на какой-то замысловатый знак вопроса. Прищуренные темные глаза внезапно загорались, начинали искриться, наполнялись бесстыдным любопытством и оскорбительным смехом. Тарп кривлялся перед присутствующими как заправский комедиант.

— Хэй! — еще раз насмешливо воскликнул Тарп, оскалив зубы. — Если ты придешься девочке по вкусу, то тебе вовсе не надо занимать деньги. Можешь даже заработать на этом, она создаст тебе рекламу. Но хочешь?

В сарайчике раздался дружный смех. Старина Тарп развеселил их. Даже игроки в кости перестали греметь костяшками.

— Я слышал, что эта девочка любит таких, как ты, — продолжал насмешливо Тарп. — Ну как, хочешь попробовать, а? Может, ты не испытывал такого за всю свою жизнь. Я слышал, что некоторые ребята наживают себе на этом целые состояния. Может, тебе это поправится, кто знает! Эй, ребята, посмотрите на него, как он краснеет… Посмотрите, красный, как невинная девочка. Ты в самом деле хочешь занять у меня денег, Прюитт? Или ты просто морочишь мне голову? А может, теперь деньги тебе ужо не нужны?

Прю стоял молча, сдерживаясь с большим трудом. Он должен был молчать, если хотел получить деньги. Деньги у Тарпа были. Он содержал свой притончик, еще когда О’Хейер только начинал свой бизнес. Но О’Хейер так повел дело, что быстро подмял всех под себя и оказался наверху. Поэтому Тарп ненавидел и боялся этого афериста. Они были непримиримыми врагами. И, несмотря на это, Тарп, получив те небольшие суммы, которые он собирал в качестве процентов с должников, и те большие, которые попадали в его карман в результате содержания игорного притона, шел с ними в середине месяца в сарайчик О’Хейера и проигрывал их там за покерным столом. После наплыва игроков в день получки наставало затишье, сарайчик Тарпа пустел, а сам он вместе с другими выигравшими сидел у О’Хейера и с азартом играл на большие ставки, возбужденно ругаясь и неизменно проигрывая. И ненавистный О’Хейер, этот расчетливый и хладнокровный математик, загребал в свои карманы всю прибыль, которую Тарп получал от содержания своего сарайчика.

Наконец Тарп дал Прю двадцать долларов. Он дал их после долгой паузы, заполненной юмором на южный, ку-клукс-клановский, лад; паузы, в течение которой вокруг искривленного в насмешке рта Тарпа не раз появлялись белые линии подозрительности и недоверия, потому что Тарп обдумал за это время целую тысячу возможностей, которые, по его мнению, мог использовать этот вроде бы на первый взгляд честный и правдивый парень, для того чтобы провести и надуть его, Тарпа. Прю, конечно, производил впечатление честного человека, но… никогда нельзя ни на кого надеяться, и Тарп Торнхилл убеждался в этом но однажды… Тарп Торнхилл считал, что честных людей вообще не было, нет и никогда не будет. После оскорблений и насмешек в адрес Прю, откровенных подозрений притворного сожаления о том, что он, кажется, не может дать такую сумму, Тарп великодушно вручил Прю целых двадцать долларов, то есть ровно столько, сколько Прю просил, разумеется, под двадцать процентов и с предупреждением, чтобы Прю не вздумал выкинуть какой-нибудь хитроумный трюк, когда настанет время отдать долг.

Переодеваясь для увольнения в город и кладя двадцать долларов в карман, Прю все еще чувствовал на себе вонючее дыхание Тарпа, которое не смоешь никаким душем… Прю размышлял, что хуже — когда тебе в лицо ударяет струя вонючего дыхания Тарпа или когда на тебя брызгает слюной Айк Гэлович. Прю начал смутно сознавать, что он попал в прехорошенькую часть…

Одеваясь, Прю подумал также об унижении, которое мужчина готов терпеть только ради женщины; об унижении, на которое он не пошел бы ни в каком другом случае…

Глава двадцатая

Милт Уорден тоже собирался прекратить игру. Играя, он думал о том же, о чем и Прю, — о женщине, но о другой.

Сегодня вечером ему предстояло встретиться с Карен Холмс. Встреча была назначена в «Моане», в деловой части города. Всякий раз, когда Уорден отрывал глаза от карг и поднимал их вверх, его взгляд останавливался на помятом лице Мэйлоуна Старка. На лице Уордена при этом появлялось такое выражение, какое бывает у человека, когда он видит свою оторванную взрывом снаряда и лежащую неподалеку руку. Вид Старка возмущал Уордена и, что еще хуже, мешал ему сосредоточиться на игре, потому что заставить себя не смотреть на него он не мог. Два из трех последних проигранных конов Уорден наверняка выиграл бы, если бы не смотрел то и дело на эту отвратительную рожу. Эти глаза и губы, думал Уорден, тоже ласкали нежное тело Карен, которое он, Милт Уорден, хорошо сейчас представлял себе и которое Старк несомненно представлял себе не хуже. А в том, что эти проклятые ручищи Старка обнимали тело Карен, Уорден нисколько не сомневался, как бы ему ни хотелось думать иначе. Уорден не сомневался в этом, потому что Старк после того раза не обмолвился о Карен ни одним словом; Старк, к сожалению, не принадлежал к числу артистических натур, которые выдумывают разные истории и выдают их за действительность. Совершенно очевидно, что Старк не рассказывал этой истории никому, кроме Уордена, иначе теперь все говорили бы только об этом. А это значит, что Старк не был хвастуном.

— Рассчитай меня, — сказал он сдающему. — Вот девяносто семь долларов серебром, я уже подсчитал, — добавил он.

— Ты не возражаешь, если я подсчитаю еще раз сам, Милт? — спросил сдающий, широко улыбаясь.

— Какого черта мне возражать! Пожалуйста, подсчитывай. Я просто хотел, чтобы ты знал, что я уже подсчитал.

Сдающий громко засмеялся.

— Возьми и мои деньги, — сказал Джим О’Хейер, широко зевая. — Я сделаю небольшой перерывчик и посмотрю, как у меня идут дела. Просто стряхни их в ящик, я возьму оттуда потом.

— О’кей, босс, — с готовностью ответил сдающий сержант. Деньги Уордена он придвинул к себе, а деньги О’Хейера ссыпал в ящик, который уже был заполнен красными фишками и серебряными монетами.

— Все будет здесь в полной сохранности, когда ты вернешься, Джим, — заверил сдающий с гордой почтительностью. Уорден видел, как, продолжая сдавать карты при помощи большого пальца левой руки и одновременно передвигая стопку денег О’Хейера правой рукой, сдающий проворно засунул под ладонь десятидолларовую бумажку. Смахнув деньги в ящик, его правая рука с «прилипшей» к ладони сложенной десятидолларовой бумажкой скользнула по поверхности стола к колоде карт в левой руке, а затем, после того как всем было сдано но одной карте, правая рука потянулась к нагрудному карману гимнастерки «за сигаретой».

О’Хейер в этот момент вешал свой дорогой козырек от солнца на гвоздь в стене позади себя. Широко улыбаясь, Уорден закурил сигарету и поднес горящую спичку сдающему сержанту. Прикуривая, тот не ответил на улыбку, но многозначительно посмотрел Уордену в глаза.

Уорден от души рассмеялся, отбросил горящую спичку в сторону и направился вслед за О’Хейером к выходу. Выйдя из сарайчика и глубоко вдохнув свежий воздух, они остановились и с наслаждением затянулись ароматным дымом сигарет. Молча, со свойственной ему сосредоточенностью математика, как бы подсчитывая что-то в уме, О’Хейер смотрел невидящим взглядом на тонкий слой ржавчины, выступившей па рельсах железной дороги.