— Боже! — проговорила Альма. — Боже! Боже у ой!

— Выключи, пожалуйста, свет, когда я буду выходить.

— Хорошо, я выключу, — со ступенек, ведущих в кухню, ответила ему Жоржетта, ответила твердо, но с нескрываемой радостью.

Она спустилась по ступенькам и подошла к выключателю у задрапированной двери. Он щелкнул замком, вышел и затворил за собой дверь.

Глава пятьдесят первая

Снаружи дом казался совершенно темным, как будто в нем не было ни одной живой души. Прю постоял с минуту — счастливый и довольный — и снова посмотрел на дом, все еще чувствуя, что хмель в голове не прошел, хотя примерно с трех часов он в рот не брал ни капли спиртного.

Прюитт был уверен, что через пару дней Альма успокоится. А потом он получит увольнительную и приедет к ней. Ее слова об отъезде в Штаты казались ему теперь несерьезными.

Служба в армии имеет и свои плюсы. Она обеспечивает тебе разлуку с любовницей ровно на столько, на сколько это нужно, чтобы ты ей не надоел.

Пройдя квартал, Прюитт остановился, вынул револьвер из-за пояса и переложил его в карман брюк. Затем двинулся дальше. Револьвер и патроны тяжелым грузом висели на бедрах, затрудняя ходьбу. Но зато так оружие под рукой. Правда, Прюитт надеялся, что оно не потребуется. Как бы то ни было, этим вонючим полицейским, будь их хоть целый наряд, не удастся взять его и помешать ему добраться до своей роты. Так он решил.

Лучше всего идти по улице Сьерра и затем свернуть в Каймуки. Через улицу Вильгельмины идти ближе, но на Сьерра большинство домов стоят близко к проезжей части, и примыкающие к домам гаражи тоже, а все дворы обнесены кирпичными или каменными стенами. Здесь гораздо больше темных закоулков и укромных местечек. А уж Каймуки минует — там и беспокоиться нечего. Выйдя с Каймуки, он пересечет авеню Ваяли, а там — Ваяльский пустырь.

Ваяльский пустырь представляет собой участок монотонно однообразной, бесплодной — без единого дерева — земли, несколько возвышающийся над окружающей местностью, как бы сжатый с двух сторон взморьем и шоссейной дорогой. Покрытый только мелким кустарником и песчаными холмами, этот земельный участок нашел себе только одно применение — в качестве площадки для игры в гольф. Там, где авеню Ваяли, пересекающее Каймуки, встречается с авеню Кеалаолу, оно меняет свое название и становится шоссе Каланианаоле, которое ведет к мысу Макапуу, а образующийся таким образом треугольник между двумя авеню и взморьем и называется Ваяльским пустырем. Прюитт знал этот пустырь как свои пять пальцев. Если пойти через пустырь, то придется пересекать шоссе дважды, поскольку на своем восточном участке шоссе подходит почти к самому берегу. Но зато он хорошо знал это место, тут-то он наверняка проскочит — поэтому стоило рискнуть дважды пересечь шоссе.

После этого единственным опасным местом будет только гать через топь по эту сторону мыса Коко. Гать здесь метров примерно восемьсот в длину, и спасти его здесь может только быстрый бег. А после этого считай, что дело в шляпе.

В этом месте все позиции вдоль побережья принадлежат седьмой роте, и он мог бы свернуть на любую. Но Прюитт не хотел сворачивать в сторону береговых позиций. Он хотел попасть только на командный пункт, расположенный у залива Ханаума.

Путь через пустырь напомнил Прюитту долгий, полный диких кошмаров путь к дому Альмы, после того как он убил Фэтсо. Кругом ни звука — он слышал лишь свое дыхание и легкое шуршание песка под башмаками. Он был совершенно один — в каком-то звуконепроницаемом и темном до черноты мире, похожем на глубокую угольную шахту. Нигде ни огонька. Ни светящихся окон. Ни уличного освещения. Ни неоновых огней на ночных кабаках. Ни даже автомобильных фар. Гавайи вступили в войну. И Прюитт был рад, что возвращается в строй.

Только раз он заметил вдали на шоссе патрульную машину с затемненными фарами, которая медленно катила на запад в противоположном направлении. Это сразу повергло его в состояние какого-то необъяснимого волнения. Па минуту Прюитт остановился и стал наблюдать за машиной. Он был предельно осторожен, когда пересекал Ваяли в первый раз, очень долго выжидал, пока не удостоверился, что на шоссе ничего подозрительного нет.

Оп проявил подобную же осторожность, когда подошел почти к самому концу пустыря, где нужно было второй раз пересечь шоссе. Пустырь доминировал над окружающей местностью, и Прюитт мог видеть далеко в обе стороны. Если бы где-нибудь на расстоянии одного-двух километров и появилась патрульная машина с включенными фарами, то он легко заметил бы ее.

С включенными фарами… А с выключенными — он вряд ли заметил бы. Но он не предполагал, что у патрульных машин фары могут быть выключены, и в этом был его просчет.

Машина стояла примерно в тридцати метрах слева от него прямо посредине шоссе.

Когда он с обочины шоссе шагнул на асфальт, на машине включили освещение: две затемненные фары и точечный прожектор, светивший тоже затемненным светом. Только тогда Прюитт увидел машину. Его поймали прямо в центр луча. Если бы он пересекал шоссе хотя бы метров на сто ближе или метров на пятьдесят дальше, его, может быть, и не услышали бы, хотя он и не очень старался идти бесшумно.

Его первой инстинктивной мыслью было бежать, но он подавил в себе это желание. Ничего хорошего это не принесло бы. Он был почти посредине шоссе, по обе стороны которого лежала ровная открытая местность. Кроме того, у него оставалась надежда, что он сможет как-то отговориться, а уж если нет, тогда попытается убежать.

— Стой! — услышал он чей-то дрожащий от волнения голос.

Но он и так уже стоял не двигаясь. Он вдруг вспомнил ту ночь, когда его вот таким же окриком остановил Уорден, целясь в него из бутылки, — это было на аэродроме Хиккем, и ему захотелось дико расхохотаться. Ай да ребята, ай да молодцы! Ну и ловкачи! Притаились и сидят с выключенными фарами. Ну что ж, приходится признаться: перехитрили по всем статьям.

Медленно и осторожно патрульная машина — это был «виллис» — подъехала и остановилась метрах в десяти от Прюитта. В ней сидели четверо перетрусивших военных полицейских. Он видел испуг на их лицах. Все четверо были в шлемах и с нарукавными повязками. Тот, что сидел рядом с водителем, не спускал глаз с Прюитта, держа над ветровым стеклом автомат.

— Кто идет?

— Свой.

Двое, сидевшие на заднем сиденье, начали неохотно, медленно вылезать из машины, все время держа пистолеты наготове: на стандартный вопрос был дан явно стандартный ответ.

— Подойди ближе, — писклявым голосом сказал тот, кто был ростом повыше. Подождав чуточку, он откашлялся.

И вот он, то есть Прюитт, задержанный своими же для выяснения его личности, медленно подходил к ним и думал о том, что сейчас, за какую-то короткую минуту его долгого и трудного пути, из-за хитрости с их стороны и глупости с его, все вдруг повернулось так, что они держат его судьбу в своих руках. Вот чем кончилось то, что началось почти год тому назад. Тогда он был старшим горнистом Хаустона. Потом последовала целая цепочка событий, которая привела его в гарнизонную тюрьму. И вот теперь он в руках четырех незнакомых ему людей, которые ничего не знают ни о нем, ни о его злоключениях.

— Стой! — снова скомандовал большой полицейский, внимательно разглядывая Прюитта. Его напарник, не опуская автомата, тоже уставился на Прюитта.

— Порядок, Гарри, — сказал старший наряда стоявшему рядом с ним капралу. — Это свой, солдат. Выключи прожектор.

Рослый полицейский и его напарник подошли к Прюитту.

— Какого черта ты здесь шатаешься, парень? — негодующе произнес старший наряда, сержант по званию. — Мы тут из-за тебя струхнули. Нам позвонили с шестнадцатой позиции и сказали, что кто-то ходит по пустырю. Мы думали, целый батальон парашютистов спустился сюда.

Теперь Прю понял. Кто-то видел его силуэт на фоне приглушенного света от фар патрульного «виллиса», за которым он следил, стоя на пустыре.