В Афинах как раз около этого времени положение Пе­рикла начало заметно колебаться. С тех пор, как он освобо­дился от соперников в управлении государством, он пере­стал считаться исключительно с интересами неимущей части населения. Демагогия всегда была для него только средст­вом к достижению власти; теперь, когда цель была достиг­нута, его политика приняла более умеренный характер. Этот поворот привлек к нему симпатии состоятельных и образо­ванных классов; даже такой консервативный человек, как историк Фукидид, не задумывается отозваться о правлении Перикла с восторженной похвалой. Зато среди масс Перикл потерял значительную долю своей популярности. Здесь все более распространялось убеждение, что в борьбе за расши­рение народных прав самый плод борьбы был постепенно утрачен. Можно ли было даже назвать демократией государ­ство, в котором одному и тому же человеку из года в год предоставлялось неограниченное право распоряжаться воен­ной силой и финансами и по собственному усмотрению ру­ководить отношениями к союзникам и другим державам?

Во главе оппозиции снизу стоял богатый кожевник Кле­он из городского дема Кидафенея, человек без всякого серь­езного образования и по грубости характера настоящий вы­скочка, но в то же время одаренный энергией, не останавли­вавшейся ни перед чем, и тем природным красноречием, ко­торое вдохновляет массы и увлекает их за собой. Сама по себе эта оппозиция была бы не очень опасна, но она нашла многочисленных сторонников среди состоятельного класса, который никогда не мог простить Периклу того, что он пер­вый сделал демос руководящей силой в государстве и при­учил его жить и веселиться на общественный счет.

Сюда присоединялось еще то, что Перикл обращал на религиозные и социальные предрассудки своих сограждан меньше внимания, чем это было разумно в его положении. Он был приверженцем нового умственного направления и находился в тесных сношениях с его корифеями; а большин­ство афинян, и не одна только чернь, относилось к этим лю­дям с величайшим недоверием, не без основания опасаясь, что они разрушат старую веру в богов. Еще больший со­блазн представляли отношения Перикла к Аспасии, в кото­рой общественное мнение видело только гетеру и которая, кроме того, также принадлежала к кружку просветителей. Против этого-то кружка и были направлены первые нападе­ния врагов; сам Перикл стоял слишком высоко, чтобы пря­мая борьба с ним могла обещать какой-нибудь успех. Пре­старелый философ Анаксагор был привлечен к суду по об­винению в безбожии и принужден был покинуть Афины. В том же преступлении и, сверх того, в совращении свободных женщин к безнравственному образу жизни была обвинена Аспасия, и, только пустив в ход все свое влияние, Перикл мог спасти ее от обвинительного приговора. Затем очередь дошла до Фидия. Обвиненный в утайке части золота и сло­новой кости при изготовлении статуи богини Афины, он был заключен в темницу, где умер еще до суда. Метек Менон, который донес на него, был постановлением Народного соб­рания освобожден от податей, что было равносильно осуж­дению Фидия. В то же время это был удар и против Перикла, который, в качестве комиссара, руководил постановкою ста­туи и, следовательно, был ответствен за израсходованные на нее суммы; но до формального обвинения Перикла дело на этот раз еще не дошло.

Перикл чувствовал, что почва под его ногами колеблет­ся, и решил отклонить приближающуюся грозу наружу. Первым его шагом в этом направлении было заключение союза с Керкирой в 433 г. С тех пор он систематически стремился к разрыву с пелопоннесцами; осада Потидеи и „мегарская псефисма" были открытыми вызовами Спарте и ее союзникам. И когда, вслед затем, в Афины прибыло спар­танское посольство, которое должно было заявить протест против нарушений договора, Перикл всем влиянием своего все еще безграничного авторитета и своего должностного положения воспротивился тому, чтобы Спарте была сделана хотя бы малейшая уступка. При тогдашней группировке партий в Спарте отмены „мегарской псефисмы" было бы достаточно, чтобы предотвратить грозящую бурю, потому что остальные требования спартанцев — именно, чтобы афиняне отказались от Потидеи и дали свободу Эгине—едва ли имели серьезный характер и формально были совершенно незаконны, так что сами спартанцы скоро оставили их. Че­тырнадцать лет назад Афины купили мир гораздо более до­рогой ценою, и все-таки их могущество не потерпело ущер­ба; если теперь Перикл заявлял, что достоинство государства не позволяет отменить „мегарскую псефисму", то это была только фраза. Но этот язык был отлично рассчитан на стра­сти толпы, и в Афинах ему почти всегда был обеспечен ус­пех. Требования Спарты были, по предложению Перикла, отвергнуты; зато Афины выразили готовность передать спорные вопросы на рассмотрение третейского суда. Этим они с формальной стороны становились вполне на почву до­говоров, но после всего, что произошло, ответ афинян дол­жен был показаться пелопоннесцам насмешкой. Где можно было найти третейского судью, если вся Греция делилась на сторонников той или другой из враждующих партий? Пере­говоры были прерваны, и Пелопоннес начал готовиться к войне.

Несомненно, что война между двумя передовыми дер­жавами Греции, между демократией и олигархией, рано или поздно должна была сделаться неизбежной. Но то, что она вспыхнула именно в эту минуту, было делом рук Перикла. Нельзя сказать, чтобы момент был выбран удачно. Как раз теперь Афины были совершенно изолированы; единственное государство, на поддержку которого они могли бы рассчи­тывать, — Аргос — было еще на десять лет связано догово­ром со Спартой. Кроме того, целая треть афинского сухо­путного войска была занята во Фракийской войне. И помимо всего этого, каждый лишний год мира был бы неоценимым благодеянием для Афин и Эллады. Все это Перикл знал, ко­нечно, не хуже всякого другого; если он все-таки стремился к войне, то к этому побуждали его, очевидно, соображения внутренней политики, и общественное мнение Греции очень ясно сознавало это[94] Перикл никогда не отличался разборчи­востью в выборе средств, и как в начале своей карьеры он содействовал возбуждению социальной борьбы в Афинах, так он теперь зажег в Греции междоусобную войну.

Ближайшая цель Перикла была достигнута; теперь все зависело от того, сумеет ли он провести войну с успехом. Сам он говорил об этом в Народном собрании с большой уверенностью, и, без сомнения, таково было его искреннее убеждение; он не довел бы дела до войны, если бы не был уверен в победе. Действительно, Афины все еще располага­ли огромными силами. Их власть распространялась на все острова Эгейского моря к северу от Крита, исключая лишь Мелос и Феру; на фракийском берегу им еще и теперь, после отпадения Потидеи и Олинфа, была подчинена большая часть Халкидики и все греческие города от Стримона до Босфора, затем почти все греческие города Азии от Калхедона до Книда. На западе в союзе с Афинами были Закинф, Керкира, мессенское население Навпакта, акарнанцы и амфилохийцы, Регий и Неаполь в Италии, Леонтины и Сегеста в Сицилии. Ежегодный доход государства составлял около 600 талантов — сумма, какой, за исключением Персии и, может быть, Карфагенской республики, не получало в то время ни одно государство. Из остатков бюджета образовал­ся запасный капитал в 6000 талантов. В арсеналах Пирея на­ ходилось 300 триер; кроме того, Афины располагали флота­ми Лесбоса, Хиоса и Керкиры; и еще важнее, чем количество кораблей, были испытанные достоинства афинского флота, с которым в этом отношении не мог сравниться ни один флот в мире. Менее значительны были сухопутные силы Афин. Правда, по количеству населения Афинская держава превос­ходила Пелопоннесский союз более чем вдвое, и те 13 тыс. гоплитов и 1000 всадников, которых выставляли сами Афи­ны, могли смело выдержать сравнение с любой греческой армией, исключая, может быть, лишь спартанскую и фиванскую. Зато население малоазиатских и островных городов было крайне невоинственно и, что было еще важнее, — со­вершенно ненадежно в политическом отношении. Следова­тельно, главной сухопутной силой Афин являлась их собст­венная милиция и отряды их клерухов с Лемноса, Имброса, Скироса и Орея; они не имели никакой возможности выста­вить тяжеловооруженное войско, которое если не качествен­но, то хотя бы только количественно могло бы сравниться с армией Пелопоннесского союза.