Если до сих пор красноречие было делом врожденного таланта и художественного чутья, то теперь начали доиски­ваться, на чем основывается влияние речи и нет ли средств заменить или усилить природный талант систематическим обучением. Вопрос был так естественен, что после Персид­ских войн этим предметом одновременно занялись в различ­ных частях греческого мира. В Сицилии Эмпедокл положил основание теории красноречия, которую позже развил его ученик Горгий из Леонтин. Последний прославился особен­но благодаря своим торжественным речам; этим он поставил ораторское искусство во мнении нации наряду с поэзией и создал себе средство для проведения в общество своих поли­тических и философских идей. В то же время в Сиракузах Коракс и его ученик Тисий создали теорию судебного крас­норечия, к чему внешним поводом послужило учреждение народных судов после падения тирании (466 г.); они же из­дали первые учебники риторики. Развитию искусства дока­зательства, диалектики — этой важнейшей составной части греческой риторики — большие услуги оказал ученик Парменида, Зенон, которого Аристотель называет даже творцом диалектики. В том же направлении и еще с большим успе­хом действовал в это же время Протагор. Он первый выста­вил положение, что о каждом предмете можно высказать два опровергающих друг друга мнения и что каждое из них можно защищать с тем же субъективным правом. Новое ис­кусство скоро получило широкое распространение во всей Греции, особенно в Афинах, с тех пор как Афинский народ­ный суд сделался высшею судебной инстанцией всего союза. Здесь учили Горгий, Протагор, Тисий, а вскоре и сами Афи­ны стали производить таких выдающихся ораторов, как Ан­тифон из Рамна, Критий, Андокид из Кидафенея и историк Фукидид.

Занятия риторикой скоро должны были привести к на­учному изучению орудия речи, языка. И в этой области пер­вый шаг был сделан великим Протагором. Он первый разли­чил части речи, определил род существительных, времена и наклонения глаголов и создал существующую до сих пор грамматическую терминологию. Он старался решить и во­прос о том, присущ ли язык человеку от природы, или он есть плод культурного развития, и с большой проницатель­ностью высказался за последнее объяснение. Отсюда он де­лал вывод, что филолог имеет право исправлять аномалии языка; впрочем, в этом отношении он слишком увлекся но­визною предмета и высказал много неосновательных поло­жений. Преемником Протагора был Продик из Кеоса, ока­завший большие услуги особенно синонимике. В конце сто­летия Гиппий из Элиды и Демокрит из Абдеры занимались физиологией звука. Эти филологические исследования при­вели, в свою очередь, к научному изучению литературы, прежде всего — к критике и толкованию Гомера, которым также, по-видимому, положил начало уже Протагор. Он на­шел вскоре многочисленных последователей, между кото­рыми наиболее замечательны Стегимброт из Фасоса, фило­соф Демокрит и поэт Антимах из Колофона. Около того же времени Главк из Регия дал в своем сочинении „О древних поэтах и музыкантах" первый опыт историко-литературного исследования.

Еще раньше стали изучать политическую историю. Пер­воначально греческая историография была не чем иным, как продолжением генеалогического эпоса, стихотворная форма которого, стеснявшая свободу рассказа, была отброшена в конце VI столетия. В то же время пробудилась критика. Не то чтобы люди уже умели отличать миф от истории; но именно потому, что миф казался исторической правдой, пи­сатель считал себя вправе устранять противоречия и нелепо­сти предания, другими словами — рационализировать мифы. Так, Гекатей (около 500 г.) во введении к своим „Генеалоги­ям" говорит: „Так говорит Гекатей из Милета: Я описываю это так, как считаю верным. Ибо рассказы греков, по моему мнению, большею частью смешны" Такие же мифографические сочинения составили в течение V века Дионисий из Милета, Акусилай из Аргоса, Ферекид из Лероса, Гелланик из Митилены. Мировые события эпохи Персидских войн заставили обратиться к изучению исторического времени. Первую попытку в этом роде сделал, насколько нам извест­но, Харон из Лампсака, который около 450 г. в форме хро­ники своего родного города изложил всемирную историю с точки зрения гражданина Лампсака, вроде того, как в визан­тийское время Малала из Антиохии писал свою всемирную хронику. Но это сочинение скоро затмила история Персид­ских войн, которую вскоре после 430 г. издал Геродот из Галикарнаса, — первое широко задуманное и пространное ис­торическое сочинение, которое вообще было написано. По представлению Геродота, Персидские войны были только одним из эпизодов многовековой борьбы между Европой и Азией, первым поводом к которой послужило похищение Ио из Аргоса финикийскими мореплавателями. Однако он с большим тактом оставляет в стороне мифический период и начинает свой рассказ с покорения ионийских городов царя­ми Лидии; кончается его „История" битвою при Микале и последовавшим вскоре после нее завоеванием Сеста, кото­рые положили конец владычеству варваров над азиатскими греками. По композиции его труд еще совершенно напоми­нает эпос: действующие лица высказывают свои взгляды в прямой речи, многочисленные эпизоды дают случай вплести в рассказ важнейшие события древней истории Греции и Востока и изобразить нравы варварских народов, обитавших на восточном берегу прибрежья Средиземного моря. Свой материал Геродот собирал чрезвычайно тщательно; он пред­принимал далекие путешествия — в Египет, Финикию, к Черному морю, может быть, даже в Вавилон. Широко поль­зовался он и существующей литературой. Но его мировоз­зрение — в общем еще гомеровское: он все сводит к прямо­му вмешательству богов и поэтому не старается естествен­ным образом объяснить взаимную связь событий.

Младший современник Геродота, Гелланик из Митилены, о генеалогическом сочинении которого мы уже говори­ли, задался целью изложить всю историю греческого народа от мифических времен. При этом он обращал особенное внимание на хронологию, и его обыкновенно считают осно­вателем этой отрасли исторической науки. Критическое от­ношение к своим источникам было ему так же чуждо, как и Геродоту; миф и для него был историей. В основу своей хронологической системы он положил список жриц храма Геры близ Микен, который в своей подлинной части, может быть, действительно восходил до сравнительно отдаленного времени, но произвольно был продолжен до глубокой древ­ности. На основании этого списка Гелланик и мог сообщить, например, что сикелы переселились на названный их именем остров в третьем поколении перед Троянской войной, когда Алкиона была 26-й год жрицею. Чтобы вставить в эту хро­нологическую рамку отдельные события, особенно мифиче­ского времени, он пользовался счетом по поколениям, с ко­торым он должен был хорошо освоиться при своих генеало­гических изысканиях. Таким образом, он определил год воз­вращения Гераклидов — 1149, разрушения Трои — 1209, вступления на престол Кекропса — 1606, — даты, которые в общем остались руководящими для греческой хронологии позднейшего времени. Кроме этого главного труда, Гелланик написал еще несколько мелких сочинений, из которых заслуживает упоминания хроника Афин как первая попытка изложить историю этой умственной столицы Греции.

Вообще в это время усердно занимались историей. Так, лидянин Ксанф около этого времени написал историю сво­его народа на греческом языке; Гиппис из Регия изложил историю основания колоний в Италии и Сицилии, Антиох из Сиракуз в обширном сочинении обработал историю запад­ных греков от древнейших времен до Пелопоннесской вой­ны. Напротив, „Путевые записки" Иона Хиосского, были, по-видимому, не специально историческим сочинением; ис­торические сведения служили здесь, как позже в „Диалогах" Платона, только рамкой, причем автор довольно свободно обращался с исторической истиной и в особенности много места отводил анекдотам.

Но все эти труды по историографии затмило сочинение Фукидида о великой войне между Афинами и Пелопоннес­ским союзом. Происходя из знатной афинской семьи, близ­кий родственник Кимона, автор всю жизнь вращался среди руководящих кругов Афин и достиг высшей государствен­ной должности — стратега. Его изгнание после потери Амфиполя (выше, с.434), — изгнание, из которого он вернулся только после окончания войны и падения демократии, дало ему возможность лично ознакомиться и с враждебными Афинам государствами Греции; оно же дало ему досуг для литературной работы. Родившийся около 460 г., он принад­лежал уже к тому поколению, которое прошло через школу риторического и философского просвещения, процветавше­го в Афинах с середины этого века. Поэтому он свободен от всех предрассудков; в истории он видит результат деятель­ности этических и политических факторов, рядом с которы­ми не остается места для вмешательства сверхъестественных сил. Правда, и он не избег той ошибки, в какую неизбежно впадает всякий, описывающий события, в которых он сам принимал активное или пассивное участие; сквозь его пове­ствование повсюду просвечивают его политические симпа­тии и антипатии, и его „История" отнюдь не может быть на­звана объективным изображением описанного в ней перио­да. Но если это недостаток, то он сторицей искупается живо­стью представления, которое мы получаем, глядя на события глазами современника и человека партии. Он внимательно изучал и древнюю историю, и этим изысканиям мы обязаны тем мастерским очерком культурного развития Греции, ко­торый он предпослал своему труду в качестве введения и который не имеет себе равного во всей уцелевшей историче­ской литературе древности. При этом он пользовался такими методами исследования, руководился в критике такими принципами, которые еще и теперь или, вернее, теперь снова господствуют в нашей науке. Власть мифа отчасти тяготеет еще и над Фукидидом; в общем и он еще смотрит на содер­жание эпоса как на историю. Но многие ли из современных ученых имеют право упрекать его за это? Если понимать под историей нечто большее, чем простое изложение фактов или построение хронологической системы, то отцом истории на­до признать Фукидида.