Она как будто всегда была, эта музыка, и я ее сразу узнал, хоть не слышал никогда. Мне даже почудилось, будто у меня внутри оставалось специально для нее пустое место и она теперь в эту пустоту входила. Наверное, все это как-то называлось, только слова не вспоминались никак… А музыка отодвигалась от нас все дальше, пока ее совсем не стало слышно. Теперь она, наверное, была где-то далеко, а мы трое сидели в пустой комнате.

Степан Трофимович убрал пластинку.

— Мне тут один говорит — пластинки продавать: деньги, мол, на усилитель будут. «Вы, — говорит, — будете иметь прекрасную частотную характеристику». Чудак, ей-богу. Можно подумать, музыка из частотной характеристики получается… Ну, что ещё слушать будем?

Час, наверное, слушали. Юра Степану Трофимовичу говорит:

— Здорово! А у нас-то почти и нет ничего. Точно, Витек?

— Конечно, — отвечаю, — ездишь, ездишь, а толку никакого.

— Мальчишки… — Степан Трофимович со стулом к Юре придвинулся. — Мальчишки, да это ж замечательно просто! Вы, конечно, популярную музыку собираете? Только как же это вы? Ведь дорого, чертовски дорого!

Я чувствую, что он как-то все по-своему понимает. Только объяснить хотел, Юра говорит:

— Так мы пока кассеты коллекционируем, Степан Трофимович. Ездим, ищем, а везде одно и то же.

В общем, он Юрин телефон взял.

— Будет что-нибудь — позвоню.

На улице я спрашиваю:

— Ты чего? Какие мы коллекционеры?

— Ну видел же ты, Витек, как дед обрадовался. А представляешь — я бы ему все как есть рассказал… Не смог я, Витек. Не смог, и все тут.

Из автобуса вышли, прощаемся. Юра вдруг улыбнулся:

— «Частотная характеристика»… Нет, это тебе не Пигузов. Слышишь, Витек, а музыку-то искать надо.

Странная у меня жизнь пошла. В списке адресов я уже половину вычеркнул, а новой музыки не было совсем. Люди отличались только адресами. Я мог заранее сказать, что мне дадут переписывать, какая аппаратура будет в квартире и как хозяин будет выспрашивать, нет ли новых дисков. «Такие люди есть, — говорили мне. — Всё добыть могут. Ну абсолютно всё». На уроках Ленка Базылева пихала меня острым локтем: «Витька, не спи, ты сегодня уже третий раз спишь».

Как уроки делал — непонятно.

С Ваньчиком мы виделись только в школе. Он рассказывал мне про Бориса Николаевича, но в лаборантскую больше не звал и про мои дела не спрашивал.

Один раз в большую перемену я искал Ваньчика, чтобы позвать на улицу. Он исчез сразу после урока, и я поднялся к кабинету физики. Он там и на переменках крутился. Я голову просунул в дверь и позвал.

— Ага! — крикнул Ваньчик из лаборантской.

— Здорово, мужики!

Оборачиваюсь — Ляшин из седьмого «а».

— А Борис Николаевич где?

Ваньчик говорит:

— К уроку вернется.

Ляшин меня в сторону тянет.

— Слушай, Кухтин, хорошее дело надо сделать. Вы у Бориса каждый день вкалываете?

Я на Ваньчика оглядываюсь, а Ляшин торопит:

— Ну чего ты, заснул, что ли?

Ваньчик ко мне шагнул.

— Ну я каждый день хожу, а что?

— Слушай, Леха, он у вас в классе задачи для контрольной на карточках раздает? Ну белые такие бумажки с номерами! Что он их, домой, что ли, носит? Нет, верно ведь. Вместе-то в темпе найдем. Он куда-нибудь после уроков выйдет — и найдем. Я их в соседнем классе перепишу, а ты, Иваницкий, на место положишь. Не следит же Борька за вами. Вышел, вошел — не на уроке ведь.

Я Ляшину в переносицу уставился и смотрю, как будто там кино. На некоторых такой приемчик очень действует. Он заморгал, как будто в глаза попало.

— Ну чего, чего?

Лешка часы снял и в карман сунул.

— Катись.

— Чего-чего?

— Катись, понял? Только очень быстро катись.

И правда, быстро укатился. А Ваньчик смотрит на меня и смеется:

— Гипнотизер.

Перемена, жаль, кончилась, так на улицу и не успели.

В тот день мы с Лехой долго по домам расходились. То он меня немного проводит, то я его. Разговаривали. Я только около своей парадной про Юру вспомнил. Сразу звонить побежал, ведь два дня уже не виделись.

— Приходи, — говорит. — Сейчас прямо приходи. Деньги возьмешь. Вчера Трофимыч звонил, что-то такое нашлось у дедушки. Он меня сегодня ждет, а я не могу. К маме надо в больницу. Нехорошо там, понимаешь?

Он меня в квартиру впустил — и сразу на кухню.

— Сейчас, — говорит, — вместе выйдем. Курагу вот упакую, и пойдем. Весь город я за этой курагой обегал.

«Нине Анатольевне Ступиной». Юра буквы красным обвел, чтоб видно было.

— День сегодня не впускной, Витек. Вдруг не прорвусь, хоть передача ей будет.

Из дома только вышли, дверь сзади как грохнет.

— Витя, Кухтин!

И Базылева несется. Ну как будто ждала, когда мы выйдем. Я уж думал — беда какая-нибудь, а она перед нами остановилась и спрашивает:

— Ты, Витька, номера по физике записал?

На Юру смотрит, а мне про номера говорит.

— Вспомни, Кухтин, что тебе стоит, а то я, кроме физики, уже все сделала. Вот честное слово!

Юра говорит:

— Не могу я, ребята, ждать, вы со своими номерами разбирайтесь, а я пойду.

Он уходит, а Ленка про номера свои забыла, стоит и смотрит. Он две парадных прошел — Ленка как крикнет:

— Привет Нине Анатольевне, Юра! От меня привет!

Я говорю ей:

— Ты чего, Ленка, у нас и физики-то завтра нет, успеешь ещё.

Рукой махнула.

— Конечно, успею. Знаешь, Витя, у Юры все очень плохо.

— Чего ж, — говорю, — хорошего — мать в больнице.

— Нет, нет, все плохо. И мама, и все. Ты ничего не знаешь?

— Нечего мне, Базылева, знать. Я сейчас к одному отличному деду иду. Хочешь, пошли, а то ты со своей физикой совсем зациклилась. Только знаешь что, Ленка, быстрей шагай.

Я, как Юра тогда, не стал ждать, пока он откроет.

— Здравствуйте, Степан Трофимович.

— Обязательно, обязательно добрый вечер! И голос вроде знакомый. Я ведь вас знаю, да? Вы ведь руками махать не будете?

Я Ленке подмигнул: говорил же — дед что надо.

Он свой крючок наконец откинул.

— Витя! Вот так гость.

На площадку посмотрел.

— А Юра, где Юра?

Ленка говорит:

— Здравствуйте. Юра не мог, вам привет от Юры.

Мы между стеллажами за ним идем, он к Ленке оборачивается.

— Я, знаешь, так и думал, что они ещё придут. Они музыку хорошо слушали.

И опять нас в комнату тянет. В середине комнаты у стола посадил, а сам стоит и за плечи меня держит.

— И чаю, как в тот раз, да, Витя?

Ленка говорит:

— Мы дома знаете сколько чаю пьем? Так чайник на огне и держим.

А сама на Трофимыча во все глаза глядит. Понравился ей дед.

Я в жизни столько чаю не пил. Ложкой в стакане кручу, а сам думаю: как начать-то? Степан Трофимович нас баночками с вареньем со всех сторон загородил. Ленка уже, по-моему, изо всех попробовала. Ну нисколько не стесняется.

— Замечательное варенье. У меня мама так не умеет.

Я его спрашиваю:

— Это вы все сами варите?

Он засмеялся:

— А ты думал, что старик только пластинки слушать может? Нет, брат, у меня, между прочим, и профессия есть, и работа была, пока на пенсию не вышел. Иногда, знаешь, самому удивительно, когда все это собралось.

Он показал на стеллажи.

— Я, понимаешь, геодезист, по полгода в экспедициях. Только дома обживешься — давай собирайся.

— Понятно, — говорю, — такая работа. У меня у самого мама геолог.

Степан Трофимович как будто даже обрадовался.

— Ну я же вижу, самостоятельный ты. Мой старший тоже рано все делать научился. А с пластинками — это тоже, знаешь, история.

Он нам ещё чаю налил, а я думаю: «Ладно, если про пластинки, то ничего. Тут я ему в нужном месте напомню».

— Я, Витя, геодезистом ещё до войны стал, тогда-то нас больше землемерами называли, только я все равно и буссоль, и теодолит, и дальномеры разные — знал я это. Ну и здоровый был. Вот и попал в морские артиллеристы, в Кронштадте служил. А уж когда война началась и часть пушек на берег перетащили, стал я береговой артиллерист. У нас пушка Б-один называлась.