- Да. Испугался! Потому, что нет ничего хуже отчаяния и безысходности!

- Ты офицер, Владимир. Тебя подобные вещи пугать не должны.

- Думаешь убедить меня в том, что мой случай не так уж плох? – Хмыкнул Владимирцев.

- Пытаюсь. – Признался Мишель. – По правде говоря, не знаю, что мне ещё с тобой делать.

- Пристрелить. Это было бы по-человечески! Как когда солдаты на поле боя добивают своих же, чтоб не мучились.

- Ты скорее жив, чем мёртв, Владимир. – Заверил его Мишель. – Так что такими вещами заниматься я не стану. Тем более, у меня и без тебя целая очередь в список желающих умереть, и отец, похоже, там на первом месте.

- Глупо прозвучит, но… могу я чем-то помочь? – Скромно спросил Владимир, и Мишель, признаться, удивился. Но удивления своего не показал, чтобы не обижать товарища.

- Помочь… хм. Возможно. У тебя есть знакомые в полиции?

- Бог ты мой, всё настолько серьёзно? – Обеспокоенно спросил Владимир.

- Пока не знаю. – Честно признался Мишель. – Но мне нужны проверенные люди там, и ещё, желательно, юристы. Разумеется те, до которых ни при каком раскладе не сможет добраться мой отец.

- А юристы зачем? Чтобы признать его брак недействительным?

- Должен же у меня быть хоть какой-то козырь! – С усмешкой сказал Мишель. – Без этого он, похоже, окончательно потеряет стыд, обнаглев от своей безнаказанности.

- Я могу дать тебе парочку контактов. – С готовностью произнёс Владимирцев. – Но, насколько я знаю, у тебя крёстный – крупный правительственный чиновник, и…

- Я нигде не могу его найти, поэтому пока придётся действовать в одиночку. – Пояснил Мишель.

- Помогу чем смогу, дружище, ты же знаешь. Мой отец довольно часто имел дела с полицейскими, а ещё с особистами и жандармами, так что старые связи остались. Свяжись с управляющим в моём имении, скажи, что ты от меня. Я пошлю ему записку. Он не откажет.

Показалось ли Мишелю, или Владимирцев и впрямь оживился, почувствовав себя нужным и востребованным? Часы в коридоре громко пробили два раза, Мишелю пора было идти, и когда он уходил - он готов был поклясться - Владимир выглядел куда бодрее, нежели когда он только зашёл в его палату.

- Вы сотворили чудо. - Сказала ему радостная Вера, а Мишель лишь улыбнулся ей в ответ.

Возвращаясь домой, он думал, как ни странно, вовсе не о своём бедном искалеченном товарище и даже не о партизанском молчании Воробьёва, в другой момент претендовавшем бы на геройское - он думал о Ксении.

Слова Владимира запали ему в душу, невольно породив сомнения, доселе отчего-то спящие беспробудным сном. А, впрочем, что за нелепые вещи - любовь и чувства - для боевого офицера? Наверное, это нечто несовместимое.

И всё же.

Графиня Митрофанова, бесспорно, кругом была хороша, но она часто выводила его из себя своими собственническими замашками. Мишель молчаливо терпел, но всё равно продолжал делать по-своему, из-за чего у них часто возникали ссоры. Но ненадолго - они вскоре мирились, и чаще всего, мирились довольно бурно - о-о, по части перемирия этой девушке уж точно не было равных! Воспоминания об их жарких ночах заставили его вновь улыбнуться, но впрочем, маску серьёзной невозмутимости пришлось надеть вновь, едва ли он переступил порог собственной квартиры.

Семён, как и предполагалось, уже ждал его.

- Вы посылали за мной, ваше благородие? - Спросил он, когда они обменялись приветствиями. - Вот он я, перед вами, готовый помочь чем только смогу.

Но он не знал ровным счётом ничего. В отличие от Воробьёва, который знал, но упрямо покрывал Гордеева, Семён пребывал в полнейшем неведении, а так же искреннейшем недоумении по поводу того, как такое вообще могло произойти.

Его не было в усадьбе, когда это случилось, что неудивительно, ибо туда он никогда и не ездил, не покидая пределы Москвы, где следил за делами Гордеева: его банковскими счетами, вкладами, теми или иными сделками, а заодно и за огромной квартирой на Остоженке. Он никогда не отлучался из города и не знал, что творится у княгини в родовом поместье. То есть, он многое слышал, но до последнего не верил в правдивость этих сплетен. Разве ж мог Иван Кириллович, его хозяин, так нехорошо поступить?

Здесь он солгал. Не стал открытым текстом говорить Мишелю о том, что его отец подонок, каких поискать, и что от такого, как он, чего-то подобного и следовало ожидать. К счастью, это было единственным моментом, когда он сказал неправду.

Устало вздохнув, Мишель посмотрел на часы, и подумал, что уже пора выезжать, если он собирался успеть заехать за Ксенией и Катериной. Оставалось лишь задать Семёну пару вопросов на дорожку.

- Что ты вообще знаешь об этой женщине? - Поинтересовался он, поднимаясь со своего места. Семён тотчас же встал следом за ним, и с готовностью ответил:

- Местная учительница музыки, по классу фортепиано. Была замужем, но с супругом они не жили лет пять, если не больше. Развода он ей не давал, а просила она не раз. Но потом ей повезло: он ушёл на войну и погиб, а она осталась вдовой.

"Удобно", подумал Мишель.

- Кем был её муж?

- Местный доктор, мещанин. Правая рука Воробьёва, личного доктора вашей матушки. Он фактически держал на своих плечах городскую больницу, но формально она принадлежала Викентию Иннокентьевичу.

- Да, я помню, мать сначала выкупила её, а потом подарила этому мерзавцу Воробьёву на юбилей. С тех пор у него появилось собственное отделение в Подмосковье.

- Да, но сам-то он продолжал работу здесь, а туда ездил лишь пару раз в неделю. В его отсутствие всем заправлял муж Алёны Александровны.

- Когда, говоришь, его призвали на фронт? - Спросил Мишель. Появились у него кое-какие догадки.

- Не сразу. - Отозвался Семён, у которого, похоже, на любой вопрос был заранее заготовлен содержательный ответ. - Леонид Иннокентьевич долгое время способствовал тому, чтобы господина доктора оставили в городе. Были у него какие-то знакомые в военном ведомстве... первое время помогали, ну а потом, в феврале этого года силы их иссякли. А похоронка пришла совсем недавно.

"Очень удобно", вновь подумал Волконский. Уж не его ли драгоценный батюшка стал причиной отбытия бедного доктора на фронт? Хотелось бы думать, что это не так, но Мишель отчего-то уже не сомневался в подлости господина Гордеева.

- Какая она, эта Алёна? - Спросил он тогда, и немалых трудов стоило произнести это имя без презрения. - Способна, по-твоему, на решительные меры?

Решительные меры? Такие, как убийство княгини Волконской, например? - читался в глазах Семёна немой вопрос. Но, увы, вопреки скромным надеждам Мишеля, старый управляющий покачал головой.

- Не думаю, ваше благородие. Оно, конечно, кто её знает, но всё-таки непохоже, чтоб могла. Она хваткая, это да, своего не упустит. Неприятная и высокомерная - безусловно, с этим тоже никто поспорит. Но чтоб решительные меры... это, хм, вряд ли. - Семён вздохнул и развёл руками. - Правда, женщины на редкость коварные существа, с ними никогда и ни в чём нельзя быть уверенными. Сегодня улыбаются тебе в лицо, а назавтра уже готовы всадить нож в спину.

Это определение заставило Мишеля улыбнуться.

- Значит, в нашей квартире на Остоженке теперь командует она?

- Очень вы правильно подметили, ваше благородие. Именно "командует", точнее не скажешь. Не успела приехать, а уже начала устанавливать свои порядки. Господь свидетель, при Юлии Николаевне такого отродясь не бывало, царствие ей небесное! - Управляющий перекрестился, и, состроив скорбную мину, пожаловался Мишелю: - Она приняла меня за дворецкого и прямо с порога велела идти и готовить комнату для её сына! Ах, да, я не рассказал вам о её детях...

- А что, они стоят того, чтобы о них рассказывать? - С сомнением спросил Мишель.

- На мой взгляд, да. - Тихонько ответил Семён, отведя глаза, на случай, если молодому хозяину такой ответ не понравится. - Сынок-то, мальчишка ещё совсем, ничего интересного из себя не представляет, а вот барышня уж больно любопытная. Александра Ивановна, стало быть.