А Ивану Фетисовичу это оказалось неважно: он любил Алёну и такой. Просто любил за то, что она у него есть, и готов был боготворить каждый день рядом с ней. Для неё же эти дни стали кошмаром, адом на земле – и её можно понять, как и любую юную девицу, разлучённую с любимым. До последнего она ждала, что её Алёшка вернётся за ней, писала ему письма, которые перехватывала и сжигала её предусмотрительная мать, и – верила, надеялась…
Пока, в один прекрасный день, стало ясно, что он больше не придёт. У Алёны, изводившей себя терзаниями, версий случившегося было много, но ярче всех представляла она своего Алёшку в объятиях какой-нибудь пышногрудой красавицы, и думать забывшего о ней. И, убедив себя, что он нашёл другую, Алёна попыталась быть благоразумной и смириться со своей судьбой. Свадьбу сыграли быстро, было много гостей, они улыбались и желали молодым счастья, но Алёна не помнила лиц, не помнила слов… Для неё произошедшее было как в тумане, и больше походило на дурной сон. Единственное, что ей запомнилось – нежный взгляд мужа, да-да, этого ещё вчера чужого человека, а ныне уже мужа! – и его добрая-добрая улыбка. У него не было ямочек на щеках, когда он улыбался. И с Алёшкой его было не сравнить.
И, тем не менее, Алёна из последних сил старалась полюбить Ивана Фетисовича. Видит бог, старалась! Но, что поделаешь, если в сердце у неё до сих пор жила любовь к другому? Жила, и упрямо не хотела умирать.
Положение исправила Александра. Её рождение стало для Алёны спасительным светом в конце тоннеля. Юная, неопытная девочка, она и не поняла поначалу, что в тяжести, списывая своё недомогание на тоску по любимому – ей казалось, что она просто медленно умирает без него, и она была рада умереть. Но Викентий Воробьёв, тогда ещё лечащий врач Серовых и генеральши Волконской, развеял её заблуждения, с улыбкой сказав, что она ждёт ребёнка.
И пускай это был ребёнок от нелюбимого человека, Алёна всё равно была сказочно рада этому лучику света, что послал ей Господь в трудный час. Как и любая мать, дочурку свою она любила безмерно, считая своим спасением и божьей милостью за всю ту боль, что пришлось пережить.
Шло время, от Алёшки по-прежнему не было вестей. Однажды, встретив в городе князя Михаила Николаевича, Алёна набралась смелости и спросила его – а куда подевался его конюх? На что князь (хороший был актёр, притворялся мастерски!) с непониманием попросил уточнить, кого именно она имеет в виду, ибо прислуги, как мы знаем, у Волконских имелось в изобилии. Якобы они приходили и уходили, да и по именам Михаил Николаевич их не запоминал, так что имя Алексей ему ровным счётом ни о чём не говорило…
Так он ничего и не сказал брату о том, что его «маленькая графиня» спрашивала о нём. Зачем было тревожить парня, рвать ему душу, когда Юлии стоило таких трудов вернуть его к жизни?! Михаил Николаевич решил благоразумно промолчать.
А Алёна тогда поняла, что искать его бессмысленно. В словах князя Михаила Николаевича она ни на секунду не усомнилась, не уловив ни малейшего намёка на ложь, и, вернувшись домой, рыдала горько-горько до самого вечера. А потом, заглянув в ясные глаза своего маленького счастья по имени Сашенька, улыбнулась, вздохнула полной грудью, и поклялась начать новую жизнь.
И всё бы ничего, если бы не страшный скандал с потерей дворянства и всяческих привилегий в обществе! Представьте Алёну, нашу изнеженную Алёну, привыкшую ко всеобщей любви и подчинению, вмиг, в одночасье лишившуюся всего. Упомянем так же, чтобы вы не думали о ней плохо – о роли Гордеева в случившемся она не знала, о ней сам Иван Фетисович не знал. По части интриг Гордееву не было равных, и он постарался сделать так, чтобы ни у кого не возникло ни малейших подозрений о том, с чьей лёгкой руки Тихоновы остались у разбитого корыта.
Вот тогда-то и начался настоящий ад. Алёна провела много бессонных ночей, пока шла судебная тяжба. Покачивая люльку со спящей дочерью, она думала о том, что с нею станется, если их отправят в Сибирь или расстреляют – а этим вполне могло кончиться, учитывая те грехи, что повесили на её мужа. А сколько слёз она пролила! И единственное, что не давало ей сойти с ума от горя в чёрные дни беспробудного отчаяния, единственное, что давало ей сил жить дальше, была приветливая улыбка маленькой Сашеньки, глядящей на неё из плетёной люльки. И ведь как она смотрела, будто понимала всё! Алёна вздыхала, брала её на руки, прижимала к себе, и шептала, что всё будет хорошо.
Что ж, по сравнению с возможным перспективами высылки в Сибирь или расстрела – лишение дворянства, и впрямь, было хорошо. Иван Фетисович откупился, бог весть как ему удалось найти лазейку – Гордеев-то был уверен, что завалил все выходы! – но, продав свой особняк, две квартиры и загородный дом, ему удалось-таки перекупить с виду такого неподкупного судью. Но и бесследно такое обвинение пройти не могло, поэтому наказание выбрали самое гуманное. Что ж, по крайней мере, все они остались живы. Так утешал себя Иван Фетисович, когда они вернулись в дом Алёны на Речной улице, в тихий уездный городок, где он когда-то увидел её впервые.
Для самой Алёны жизнь превратилась в кошмар. Двухэтажный домишко на Речной, куда она раньше приезжала с родителями на выходные, стал ныне её постоянным домом – помнится, она в былые времена ненавидела его тесные, неуютные комнаты, давящие стены и потолок, и всё ждала, когда – ну когда, наконец, наступит день отъезда? А теперь ей пришлось в нём жить, постоянно, изо дня в день, из года в год. И не просто жить, но и быть хозяйкой в полном смысле этого слова. Как?! Она не умела, не знала! И была слишком, слишком молода для этого. Избалована, вы скажете, быть может? Разумеется, избалована, не без этого, но представьте на её месте ту же Ксению Митрофанову, например. Типичная аристократка, представительница светской элиты – справилась бы она?! Вот-вот.
И Алёна тоже не справлялась. И в своих ошибках винила исключительно супруга - а кого ещё?! Он и сам понимал, что причиной этого краха стала его стремительно взлетавшая вверх карьера, понимал, и ненавидел себя за то, что по его вине страдала Алёна. Что ж, и она его тоже ненавидела, находя единственную отраду в своей маленькой дочери, и передавая ей всю свою нерастраченную любовь.
От полнейшей нищеты их спас старина Викентий. У Воробьёва к тому времени уже водилась дружба с Юлией Волконской, которая подарила ему целую больницу на тридцатилетие, так что Викентий Иннокентьевич с радостью взял к себе своего бедного друга, и не дал ему пропасть. Иван Фетисович многое понимал в медицине, это сыграло решающую роль. Он готов был учиться и никогда не терялся в трудных ситуациях, это тоже делало ему честь. Но самое главное: ведь это он познакомил Викентия Иннокентьевича с его будущей женой, потому Воробьёв считал своим долгом сделать для него что-то хорошее. И вот, полгода спустя, Иван Фетисович уже смело замещал Воробьёва в его отсутствии. Поняв, что расположение жены ему никогда не вернуть, как и дворянского титула, Иван Фетисович мог лишь сожалеть об утраченном. У него оставалось два варианта: спиться или с головой уйти в работу, и он пошёл путём сильных, а что было дальше – вы знаете.
Что же касается Алёны, судьба улыбнулась ей лишь четыре года спустя. Они снова встретились с Алексеем в столице, когда ездили погостить на неделю к Марине Воробьёвой, у которой там жила мать. Смена обстановки, красивый город с величественными зданиями, новые люди, новые лица, белые ночи... и бесконечная романтика, какая бывает только в Петербурге в начале июля. На званых ужинах в кругу друзей и соседей Марины Викторовны, Алёна оживала. Нет, увы, это было не то аристократическое общество, к которому она привыкла и по которому так тосковала, но всё же представители местной интеллигенции нравились ей куда больше, чем глухое затворничество в собственном доме, в ненавистном городке. А ещё она любила Петербург. С тоской вспоминала званые балы, где блистала - тогда ещё совсем юная! - и мечтала, что однажды удастся всё это вернуть. Наряжаясь в своё самое лучшее платье, Алёна любила гулять по набережным, любуясь на тёмные воды Невы, и мечтать, будто она снова графиня Серова, как прежде. Пару раз она до того погружалась в свои мечтания, что будто слышала даже, как её зовёт строгая мать или любимая нянечка - оборачивалась на их зов, но в толпе прохожих видела лишь незнакомые лица...