Гена. Сатин? У него что, и фамилия такая была?

Профессор. Да нет. Станиславский называет его так условно, для ясности, имея в виду, что этот человек был прототи­пом героя пьесы «На дне». Но дальше. «Сатин достал деньги и тем спас мужа сестры, а тот нагло предал его, уверив, что Сатин не­чист на руку. Случайно подслушав клевету, в порыве бешенства Са­тин ударил предателя бутылкой по голове, убил его и был присуж­ден к ссылке. Сестра умерла. Потом каторжанин вернулся из ссыл­ки и занимался тем, что ходил с распахнутой грудью по Нижнему Новгороду с протянутой рукой и на французском языке просил милостыню у дам, которые ему охотно подавали за его живописный романтический вид».

Гена. Интересно... Но вы же сами говорите: это не о том Сатине, который в пьесе. Это о его прототипе. Вот если бы про настоящего Сатина узнать...

Профессор(неожиданно). Знаешь, Гена, что замечатель­но? То, как ты сейчас выразился: про настоящего!.. Какое это чудо, что о литературном герое, который вроде бы с головы до ног при­думан писателем, мы можем сказать «настоящий», будто он еще более живой, чем тот реальный человек, который взят за его основу. Вот она, сила искусства!.. (Немного сбавляет тон.) Но это я так, в сторону. Прости... Значит, тебе хотелось бы знать, как горьковский Сатин шел по пути на дно? (Последние слова он опять произносит с заметным, но пока еще непонятным для Ге­ны нажимом.)

Гена. Конечно! А вам не хотелось бы?

Профессор. Мне? Видишь ли, я это знаю.

Гена. То есть догадываетесь?

Профессор. Не то что догадываюсь, а... В общем, если хочешь, послушай. Итак, в молодости Сатин служил телеграфи­стом. И однажды, когда он вечером сидел в своей комнате и читал книгу, вызывавшую у него самые радужные, самые востор­женные мысли, к нему постучалась квартирная хозяйка. Вошла и сказала буквально следующее – я тебе передаю дословно...

Гена. Дословно! Ничего себе, как это вы уверенно говори­те. Как будто вам сам Сатин рассказал!

Профессор. Ну если не Сатин, то человек, осведомлен­ный не меньше его. Так или иначе – не перебивай... «Должна снова предупредить вас, – это ему хозяйка говорит, – завтра дом и все имущество мое продадут с аукциона и я с дочерью буду выброшена на улицу». А ко всему прочему, надо тебе знать, что дочь хозяйки, совсем юная девушка, была, к несчастью, кале­кой. Не могла ходить без костыля...

Гена. Представляю, как Сатину их жалко стало!

Профессор. Естественно. Но чем он мог им помочь? Правда, ему пришла в голову одна мысль, увы, не слишком удач­ная. Он пересчитал все свои деньги, убедился, что их ничтожно мало и отправился в игорный дом. Причем сначала-то ему по­везло. Деньги к нему повалили. Но потом...

Гена (горестно). Проиграл!

Профессор. Да. Некий богатый толстяк ободрал его как липку – даже без часов оставил. Ободрал да поднял на смех.

Гена. Вот гад!

Профессор. Сильно сказано, но справедливо. А дальше события развивались так. Сатин, хмельной, бредет восвояси. Его догоняет один из партнеров по карточному столу и говорит: «Я тоже проиграл. Но выигрыш можно вернуть». «Как?» – спра­шивает Сатин, и в это время мимо них на извозчике проезжает тот самый толстяк. Оба проигравших бегут, чтобы опередить его, подстерегают и...

Гена(то ли с ужасом, то ли в предвкушении страшной мести, – не поймешь). Убивают?!

Профессор. Ну, почему? Еще этого не хватало. Доста­точно и того, что отнимают у него деньги.

Гена. И что потом?

Профессор. Потом... Что ж, развязку лучше увидеть собственными глазами.

Голос Сатина, но гораздо звучнее и моложе, чем был в от­рывке из драмы «На дне».

Сатин. Сударыня! Я достал для вас немного денег – вот они. Может быть, вы возьмете?

Хозяйка (она и тронута до слез, и стесняется, и в сомнении). Это очень великодушно, но... вы сами бедный человек. Я понимаю, вам жаль нас, но...

Сатин(мрачно). Я не хочу унижать вас жалостью.

Хозяйка. Я не то хотела сказать... Позвольте, я позову мою дочь. Лиза!

Дочь(у нее очень юный и очень строгий голосок уже на­страдавшегося человека). Ты звала меня, мама?

Хозяйка. Да! Видишь, Лиза, господин Сатин так добр, что предлагает нам эти деньги... Ведь если мы их возьмем, мы спасены! Мы не останемся без крова!

Дочь. Откуда у вас эти деньги? Это ваши, это честные деньги?

Сатин(с вызовом). Да, честные. Я заплатил за них моей честью.

Дочь. Это двусмысленно... Мама! На минутку!

Гена. Понятно... Значит, они вроде брезгуют его деньгами, да?

Профессор. Во всяком случае, эта девочка – безуслов­но.

Гена(вскрикивает, забыв о необходимости оставаться все­го лишь незаметным наблюдателем). Ой! Архип Архипыч, да что же он делает? Смотрите, он деньги ногами топчет! На куски рвет! Что это с ним?

Профессор. Только то, что и он, значит, брезгует краде­ными деньгами. Они ему руки жгут...

Повелительно-громкий стук в дверь – совсем не такой, когда стучит квартирная хозяйка.

Сатин. Эй, кто там? Не заперто!

Грубый голос. Полиция!..

И всё.

Гена(убито). Теперь они его в тюрьму?

Профессор. Куда же еще?

Гена. Эх, как все глупо вышло... (Спохватившись.) По­стойте, Архип Архипыч! Вообще-то вы это ничего придумали...

Профессор (очень смиренным голосом). Спасибо, Геночка!

Гена. Погодите благодарить... Только неувязочка вышла. Где ж тут сестра, из-за которой он какого-то там подлеца убил?

Профессор. Ей-богу, не знаю. Может быть, история с квартирной хозяйкой случилась позднее? По крайней мере у Горького об этом ничего нет.

Гена. У какого Горького?

Профессор. Вот тебе раз! У Алексея Максимовича... Не понимаешь? А все проще простого. То, что ты принял за мою собственную выдумку, столь снисходительно ее полуодобрив, на самом деле рассказано в киносценарии, который Горький напи­сал где-то между 1928 и 1930 годами и назвал его «По пути на дно». Между прочим, там не один Сатин. Там и барон, и Лука, и содержатель ночлежки Костылев, и полицейский Медведев, и Василиса, и Настя, и другие, разумеется, все намного моложе, чем в пьесе.

Гена. И кино такое есть?

Профессор. Нет, фильма не сняли. Горький даже и не закончил сценария. Но, как видишь, он словно бы предусмотрел твое страстное желание узнать, что с героями «На дне» было, как ты говоришь, до. То есть и его самого этот вопрос волновал. Он не хотел расставаться с созданными им персонажами: ни с их прошлым, ни с их будущим.

Гена. С будущим? Так его-то здесь нету... Или, может, он и про будущее сценарий сочинил?

Профессор. Нет. Просто я лично думаю, что Горький отправился в прошлое своих героев отчасти затем, чтобы яснее увидеть их будущее.

Гена. Как это? Что-то вы меня запутали, Архип Архипыч!

Профессор. Сейчас распутаю. Только сначала прочту несколько фраз из горьковского письма, относящегося, кстати сказать, к тому же самому 1928 году, когда он, судя по всему, и задумал свой сценарий. Горький отвечает группе красноармей­цев: «Товарищи! Вы спрашиваете: «Почему в пьесе «На дне» нет сигнала к восстанию?» Сигнал этот можно услышать в словах Сатина, в его оценке человека... Я хотел – и хочу – видеть всех людей героями труда и творчества, строителями новых, свобод­ных форм жизни...» Но дальше Алексей Максимович добавляет: «Само собою разумеется, что проповедь социализма я не мог вложить в уста людей, разбитых жизнью, не способных к труду, готовых поддаться всякому утешению»... Понимаешь, куда я кло­ню? Или пока не очень? Хорошо, давай вместе подумаем, что говорят о молодом Сатине его поступки.