Порывы ветра бьют в лицо, несут с берега пыль, кусочки цемента, но мы все довольны, что наконец находимся в Новороссийске. [208] Чугуенко весел, он шутит:

- Помнишь, Владимир Георгиевич, этот пирс раньше назывался пирсом имени Сенкевича?

Как- то до войны наши базовые тральщики стояли в Новороссийске. Было воскресенье, команды отдыхали, когда в гавань вошел теплоход «Украина», тот самый, чей обгоревший остов лежит сейчас в воде у разбитого пирса. Тогда это был первый его рейс по черноморским портам. Многие офицеры с военных кораблей, стоявших в порту, отправились осмотреть теплоход. Гремела музыка, пассажиры поднимались по трапу и растекались по прогулочным палубам, каютам и ресторанам.

Молодой штурман Сенкевич, служивший на тральщике, встретил на теплоходе знакомых. Сидя на высоких круглых стульях, они пили в ресторане холодное пиво, когда раздались отходные гудки теплохода. Кораблей в гавани было много, вокруг празднично шумела толпа, и Сенкевич не обратил на гудки внимания. Он спохватился лишь тогда, когда почувствовал под ногами легкую дрожь палубы. Выскочив наверх, он увидел, что берег и пристань с провожающими медленно отодвигаются. Небольшая полоска воды между бортом и пристанью все расширялась. Сенкевич еще слышал, как визжит блок, поднимая на борт тяжелый трап, а на берег уже попасть не мог. Но нельзя же идти на теплоходе в Сочи, когда в порту стоит его тральщик!

Сенкевич побежал на корму теплохода: он все еще на что-то надеялся. Но берег удалялся. Не раздумывая больше, Сенкевич деловито перебрался через поручни и о верхней палубы, с высоты третьего этажа, одетый по форме «раз» - в белом костюме и туфлях, - прыгнул «солдатиком» вниз.

Вынырнув, Сенкевич, не оглядываясь, поплыл к берегу. По сигналу «Человек за бортом» с теплохода спустили спасательную шлюпку. Теплоход застопорил ход и, недовольно отфыркиваясь, покачивался на собственной волне. Пассажиры выбегали из кают и толпились у левого борта. Провожающая публика, праздничная и веселая, с недоумением наблюдала, как гребцы налегали на весла, чтобы догнать пострадавшего, а сам «утопающий» изо всех сил старался уйти от догонявшей его шлюпки.

Как все это было давно! Очень давно, когда беззаботно светило солнышко, играла музыка и стайки дельфинов, [209] случайно заплывших в Новороссийскую бухту, весело кувыркались в воде.

Каким неприятным чепе было тогда это происшествие, и каким забавным пустяком казалось это сейчас!

В дни высадки на Малую землю Сенкевич командовал дивизионом мотоботов, был тяжело ранен, потерял ногу.

Да, теперь каждый день на суше и на море происходили чепе куда более серьезные. Чугуенко рассказал мне, что в первые дни после освобождения Новороссийска начальник штаба базы капитан 2 ранга Николай Иванович Масленников облюбовал уцелевшее здание, на стенах которого еще не появилась успокаивающая надпись «Разминировано. Мин нет», и через несколько часов трагически погиб под развалинами от взрыва фугаса замедленного действия.

Здесь же, на берегу, нас встретил командир соединения контр-адмирал Новиков.

- Вовремя, вовремя пришли, - проговорил он, здороваясь и не спеша оглядывая прибывших людей и ошвартовавшиеся корабли.

- Где начальник штаба' Студеничников? Надо быстрее размещать людей, а катера убрать отсюда, - сказал контр-адмирал, обращаясь к флагманскому штурману.

- Все будет сделано, товарищ контр-адмирал! - быстро ответил Чугуенко.

На катерах прибыли семьи офицеров, и сейчас целый табор женщин и детей, громко разговаривая и смеясь, двигался по пирсу к берегу. До этого они проживали в Поти, Батуми или в окрестных селениях.

При выходе из ворот порта снова ударили в лицо порывы жестокого и злого норд-оста. Он нес и крутил тучи пыли, мелких камней и цементной крошки. По пирсу бежали встревоженные люди; последний катер, отдавая швартовы, выходил в море.

Через пятнадцать минут город нельзя было узнать. Свирепый ветер расшвыривал все, что попадалось на его пути. Казалось, он хотел разрушить и снести последние уцелевшие после бомбежек и уличных боев дома. Устоявшие ранее каменные остовы сгоревших зданий рушились, грозя раздавить укрывшихся от непогоды людей. Листы железа, сорванные с крыш, с грохотом катились по мостовой. По улицам было трудно и опасно ходить, стало быстро темнеть, заметно похолодало. [210] Ветер усиливался, и, когда мы через два часа расположились в служебных комнатах штаба на ночевку, в городе и в гавани уже бушевал ураган.

Все собрались вокруг стола, раскрыли банки с консервами, поужинали. Затем долго составляли скамейки, доставали одеяла, устраивались спать. Электрического света не было, на столе горела лампа, сделанная из огромной сплющенной медной гильзы. Это снова напомнило дни Севастополя, напомнило о том, что мы приблизились к линии фронта. Крым был все еще в руках у немцев, и их авиация, базируясь на керченских аэродромах, прорывалась иногда к Новороссийску.

Грохотало железо на крыше дома, где-то падали камни, ветер врывался в щели окна, забитого фанерой и ржавым железом, и гасил свет.

Мохнатые тени метались по комнате, на зубах скрипел песок. Пыль темными разводами лежала на стенах и на полу. Но всем было уютно и весело. Весело от необычной обстановки, оттого, что собрались вдруг все вместе, и просто потому, что все были молоды и здоровы.

Так и заснули под буйство новороссийской боры в полуразрушенном доме, спали крепко, несмотря на скрежет железа и дикие завывания ветра.

Шла весна. В Новороссийске у разрушенных домов расцветали чудом уцелевшие деревья, плескалась в гавани рыба, над крышами домов поднимались дымки. По вечерам на улицах еще затемненного города звенел женский смех.

Город поднимался, расчищал свои улицы и площади. Убирая груды камней и обломки стен, вдруг обнаруживали почти целый этаж. Надо было только навесить двери, исправить и застеклить оконные рамы - и дом готов.

Такой, бывший когда-то двухэтажным, дом мы и заняли под службы штаба. Устраивались на новом месте основательно, хотя знали, что все это ненадолго. Впереди был Крым. Дивизионы тральщиков, прокладывая новые фарватеры, все время шли вместе с наступающими частями Красной Армии. Вслед за ними продвигался и штаб нашего соединения.

Нам все больше и больше приходилось заниматься тралением. И нашу бригаду кораблей вскоре переименовали в 1-ю бригаду траления Черноморского флота с непосредственным подчинением командующему флотом. [211]

Очищая пролив от мин, мы уже готовились к тому, чтобы перебазироваться в первый же освобожденный порт Крымского побережья.

Ежедневно проверяя проделанную тральщиками работу, контр-адмирал Новиков говорил:

- Молодцы, просто отлично!

У него обнаружилось еще одно ценное качество - радоваться вместе с подчиненными их удачам и успехам.

Тралили и днем и ночью, в ясную и штормовую погоду, почти всегда под бомбежкой и артиллерийским обстрелом противника.

В один из весенних дней в Новороссийске меня вызвал начальник штаба Студеничников. Хитровато улыбаясь, он сказал:

- Пойдемте, Дубровский, посмотрим, как работают наш штаб и береговая база!

Это было в порядке вещей, и я молча последовал за ним. Одну за другой обходили мы комнаты первого этажа, и я удивлялся, как быстро обживаются и устраиваются люди на новом месте. В матросских кубриках был чисто выдраен пол, умело застеклены окна. Зашли мы и в парикмахерскую и портновскую мастерскую, где плутоватый старшина-портной вставлял тайком от начальства клинья в брюки матросов. Да, недаром у ворот нашего двора вечером появлялись новороссийские девчата.

Мы поднялись уже на второй этаж. Студеничников здоровался с офицерами и матросами. Закрыв последнюю дверь, мы вышли в коридор и, пройдя несколько шагов, оказались под открытым небом у обвалившейся стены. Такими остались некоторые из уцелевших домов. Внизу видна была пыльная мостовая, по которой с грохотом мчались машины, шли пешеходы. А вдали синела Новороссийская бухта и виднелись мачты кораблей.