- То, что вы уже в море собрались, похвально! - ответил с удовлетворением Фадеев и посмотрел на Федоренко.

Федоренко подтвердил, что корабли к выполнению артиллерийских стрельб подготовлены.

В комнате стало очень тихо. Грохот, шум и говор людей в порту глухо доносились сквозь закрытое окно.

- Вы что же, успели основательно ознакомиться с нашими кораблями? - снова, обращаясь к Терновскому, спросил контр-адмирал.

- Мы с капитаном 2 ранга Федоренко только что с тральщиков. Кроме того, товарищ контр-адмирал, когда я был флагартом Новороссийского ОВРа, у нас длительное время стояли на ремонте ваши корабли «Искатель», «Мина» и «Армении Расскин». С организацией службы на тральщиках я с того времени знаком.

- Хорошо! - сказал контр-адмирал и встал из-за стола.

Терновскнй тут же сообщил по телефону флагманскому артиллеристу флота о том, что стрельбы назначены на завтра, и просил его на них присутствовать.

Фадеев вышел из комнаты, все офицеры последовали за ним. Когда садились на сторожевой катер, стоявший по корме линкора, солнце поднялось уже высоко и по-весеннему молодо и весело пригревало берег, море и корабли. На линкоре «Севастополь» принимали боезапас. Лязгали стальные цепи талей, и огромные снаряды скрывались в утробе корабля. Матрос висел на беседке за бортом линкора и начищал крупные медные буквы,

Контр- адмирал Фадеев стоял на левом крыле мостика и, разговаривая с Федоренко, изредка посматривал то на бушующий прибой, то на командира катера лейтенанта Верещака, находившегося у машинного телеграфа.

Терновский заметил, как Глухов подошел к командиру, что-то сказал ему и стал рядом.

Катер шел теперь в мутный грохочущий прибой. Командир катера должен был осторожно, чтобы не наскочить на отмель, и в то же время быстро и решительно рассечь толчею, образовавшуюся от встречных потоков речной воды и морского прибоя, и войти в реку.

Терновский почувствовал, как катер прибавил ход. Он шел сейчас прямо на корпус бывшего крейсера «Коминтерн». Когда крейсер был совсем уже близко, катер круто повернул вправо к низкому зеленому берегу. Командир еще раз перевел ручки телеграфа на «самый полный вперед».

На рассвете следующего дня тральщики вышли в море.

Все три корабля в этот день отстрелялись удачно.

Только вечером, перед наступлением темноты, Терновский на рейдовом катере возвратился на плавбазу. С сияющим обветренным лицом, с неостывшим нервным напряжением, когда в ушах еще грохочут артиллерийские залпы и под ногами качается палуба, Терновский докладывал начальнику штаба:

- Стрельбы прошли удачно! Лейтенант Смоляков с тральщика «Мина» прямым попаданием на восьмом выстреле подбил у основания стойку щита.

Выйдя из каюты, Терновский облегченно вздохнул. Первый экзамен в новом соединении он выдержал…

Глава шестая.

Хлопотливый день

Удивительно спокойно было в этой укромной гавани на Кавказском побережье. Совсем небольшое расстояние отделяло Батуми от шумного Поти, нашей главной военно-морской базы, но Глухову казалось, что он попал в иной мир.

И в бухте, и на берегу стояла теплая влажная тишина. На набережной в Батуми зеленели высокие пальмы. Только что отцвели белые, словно фарфоровые, магнолии. Аромат цветов доносился до причалов тесного порта и смешивался с запахами тины, рыбы и нефти.

Порт жил своей жизнью. Огромный танкер, стоявший на рейде, откачивал из трюмов мутную воду, и она лениво выплескивалась у борта. Шумел белый прибой у каменной кладки волноломов, скрипели сходни, -и легкий ветер гулял по гофрированным крышам пакгаузов.

Танкер «Кремль», налитый горючим до краев, в охранении сторожевого корабля «Шторм», тральщика «Мина» и трех катеров должен был выйти из порта с наступлением темноты. Но незадолго до назначенного времени на подходе к базе была обнаружена плавающая мина. Пока ее уничтожали и проверяли фарватер, короткая южная ночь стремительно шла на убыль. Наконец, глухо урча моторами, сторожевые катера первыми отошли от пристани и выскользнули из порта на внешний рейд. За. ними, всколыхнув в гавани воду и раскачивая стоявшие на якорях и швартовых суда, вышел танкер с кораблями охранения. [82]

На востоке над черными горами позеленело небо. Был тот замечательный час рождения нового дня, когда словно впервые видишь самые обычные вещи и предметы. Над широким, тихо ворчащим морем поднялся из воды сырой волнолом, с круглым, печальным, без огней маяком, на решетке которого сидели, нахохлившись, чайки. Обозначился берег с серой каемкой прибоя, вдоль которого бежали маленькие, будто игрушечные, вагоны пассажирского поезда. А у бортов корабля журчала и плескалась вода, сливаясь с ровным гудением моторов, посвистывал утренний ветер в голых мачтах и вантах, и назойливо пищала в радиорубке морзянка.

Генеральный курс конвоя был проложен по наименьшим допустимым глубинам, а вперед ушли самолеты МБР-2. Они просматривали весь район предстоящего движения кораблей.

Мы с Глуховым стояли на ходовом мостике катера 0141. Когда корабли, обогнув остроконечный мыс, шли вдоль побережья у высоких Кавказских гор, Глухов, снимая фуражку, сказал мне:

- Вот там, на зеленом холме у селения Дранды, лежат Иван Иванович и Борис Кучумов.

Я тоже снял фуражку и смотрел туда, где поднимавшееся за горами солнце уже окрасило и круглые холмы, и вечнозеленые деревья, и воду у берега в нежно-розовые тона.

Моего друга, флагманского штурмана нашего соединения Ивана Ивановича Дзевялтовского, похоронили на высоком прибрежном холме, откуда видно было бескрайнее Черное море, которое он так любил. На земляной холмик могилы положили его флотскую фуражку, побывавшую в боях и штормах, с позеленевшим якорем на золотой эмблеме, с крупинками соли, выступившими на козырьке.

Погибшие друзья, боевые товарищи не уходят из нашей жизни, они остаются в памяти навсегда. За эти почти два года войны я потерял немало лучших своих товарищей и друзей, с которыми плавал еще в тридцатые годы на торпедных катерах на Дальнем Востоке. Первым подорвался на вражеской мине веселый и жизнерадостный командир БТЩ «Минрен» Лев Аверков, трагически погиб при высадке десанта в Евпаторию командир БТЩ «Взрыватель» большой души человек Виктор Трясцин, и [83] вот в нелепой дорожной катастрофе на мотоцикле разбились Иван Дзевялтовский и наш флагманский связист Борис Кучумов.

Над горами взошло солнце. Заблестели влажные верхушки мачт, легкий парок струился от высыхающей деревянной палубы. Боцман поливал ее забортной водой, матросы скатывали и лопатили палубу, комендоры протирали ветошью запотевшие стволы пушек.

Голоса людей тоже словно отсырели, и Глухов, откашливаясь, сказал:

- Так-то, Владимир Георгиевич, сколько за это время погибло наших товарищей. В море на корабле умер и первый наш комиссар дивизиона Моисеев.

Глухов замолчал: он очень переживал смерть полкового комиссара Моисеева, которого по-сыновьи любил и уважал.

У Петра Георгиевича Моисеева было больное сердце, но он не мог сидеть на берегу и ушел в море на БТЩ «Якорь». Тральщик был атакован вражескими бомбардировщиками и торпедоносцами. В эти трудные часы не выдержало больное сердце Моисеева: он умер на мостике корабля.

Я подумал, что война слишком безжалостна: то и дело возвращаются с моря корабли с приспущенным кормовым флагом. На место выбывших из строя приходят новые люди. Они поднимаются на мостики кораблей, становятся у штурвалов, подносят к пушкам снаряды - - это напористый народ, с крепкими нервами, а главное - с твердой верой в нашу победу.

Мне вспомнилось, как вскоре после оставления Севастополя мы - группа морских офицеров - во главе с начальником штаба Морозовым встретились между Сухуми и Туапсе с частями казачьего корпуса генерала Кириченко.

В тот день вручали награды отличившимся казакам. В строю стояли и молодые, с мелеховскими чубами, и седые казаки, и бойкие девчата - воевали казаки целыми семьями, станицами.