Позже в самостоятельных полетах на Як-1 я десятки раз пытался выполнить эту, как оказалось, непростую фигуру и нередко терпел неудачу. В конце концов я овладел ею довольно успешно, но, признаюсь, растянуть бочку по-кочетковски, до 10-15 секунд, мне удавалось редко.
А ведь замедленная бочка не была боевой фигурой пилотажа и в программе летной подготовки в училище не значилась. Почему же Кочетков учил курсантов выполнять эту фигуру? А вот почему. При выполнении замедленной бочки больше, чем в других фигурах пилотажа, летчик имеет возможность прочувствовать машину, постичь тонкости ее поведения и управления. Кочетков воспитывал у курсантов стремление к слиянию с летательным аппаратом при пилотировании.
Не раз он говорил нам:
- Ты и самолет-единое целое. Сумеешь с ним слиться, понять его, можешь рассчитывать на успех в бою. Машина, так же как и человек, способна па отдачу, но только не каждому. Для умного летчика она щедра, для неуча, извините, она скупая. К самолету надо относиться на «Вы».
Вот в чем была мудрость инструктора, воспитателя воздушных бойцов. Он не давал нам ни малейшего повода успокаиваться, заноситься своим умением перед другими, спокойно взирать па промахи.
- Сам выискивай ошибки, не жди, когда они подстерегут тебя из-за угла, - любил повторять он.
Я рассказываю об этом человеке подробно потому, что с него началась вся моя судьба летчика. Он навсегда вселил в меня веру в то, что при желании каждый человек может добиться своей мечты, закалить свой характер, преодолеть ошибки и трудности.
Правда, в те годы мы менее всего думали о преодолении трудностей. Для нас было главным попасть на фронт. «Вот попадем на фронт, там и докажем, на что способны», - рассуждали курсанты. И никто тогда не мог даже представить, как все не просто в жизни, как часто мечты разбиваются, сталкиваясь с обстоятельствами, подчас самыми невероятными. Для меня лично путь на фронт и путь в небо мог бы закончиться еще в училище 24 сентября 1942 года.
Испытание на прочность
Был обычный летный день на аэродроме. Осеннее солнце с трудом пробивалось сквозь плотные облака. Тихо. Мне предстояло выполнить первый полет на свободный воздушный бой с командиром звена Кочетковым. И вдруг перед самым вылетом подул слабый ветерок с юга. Было принято решение сменить старт, то есть изменить направление взлета и посадки. Это привело к тому, что взлетная полоса стала короче. Кроме того, поверхность аэродрома в новом направлении была неровной, выступала «горбылем» где-то в середине и с уклоном в конце полосы. С таким направлением старта летали редко, и он считался наиболее сложным для нашего аэродрома.
При подготовке к полету на воздушный бой, помня советы инструктора, я плотно привязался поясными и плечевыми ремнями. Одновременно с ведущим запустил мотор и вырулил следом за ним для взлета по одному. Я наблюдал, как Кочетков при разбеге скрылся за бугром, как через несколько секунд опять появился в поле зрения, по уже в воздухе.
Пора и мне взлетать. Взглянув еще раз на ведущего, я передвинул сектор газа полностью вперед, самолет набрал скорость и оторвался от земли. Я потянулся левой рукой к крану уборки шасси, но в этот момент произошло что-то неожиданное и непонятное… Последнее, что запечатлело мое сознание, - какая-то темная стена слева, у козырька фонаря. А дальше… провал. Я ничего не почувствовал: ни удара, ни боли. Вмиг все остановилось и померкло.
Очнулся в ванне. Открыл глаза и увидел перед собой женщину в белом халате, она стояла, наклонившись, и что-то срезала ножницами с моей руки. Черная от масла и грязи рука кровоточила. Только одна мысль успела промелькнуть в моем сознании: «Где я?» А затем белый халат… потолок… поплыли, закружились, и я вновь провалился в небытие…
Второй раз открыл глаза и увидел потолок. Лежу на кровати. Правая рука и лицо забинтованы. И опять вопрос: «Где же я?» Попытался вспомнить что-нибудь о себе. Промелькнуло что-то отрывочное, далекое и не совсем реальное. Лето… Под Ленинградом, в деревне… Куда-то должен идти: то ли на озеро купаться, то ли в лес… Захотелось повернуться на бок. Сделал резкое движение, и опять все закрутилось…
Несколько раз на короткое время приходил в сознание, смутно видел девушку в белом халате и тут же куда-то проваливался. А однажды, и это уже не было призраком, я увидел перед собой военного, сидящего на табуретке возле койки. Напрягал память и пытался вспомнить, кто же этот капитан со шпалой в петлице? Почему он здесь? Почему он говорит, а я ничего не могу понять?
Такое состояние продолжалось двое суток. Сознание постепенно возвращалось. Наконец догадался, что нахожусь в госпитале, вспомнил, что я курсант, летчик, и осознал, что со мной случилась беда. Навестившие меня в госпитале товарищи рассказали все, как было.
После отрыва от земли мой «як» зацепил левым крылом за крышу дома, одиноко стоявшего на границе аэродрома и невидимого со старта. От сильного удара левая плоскость разрушилась, и самолет фактически с одним крылом и работающим мотором, вращаясь вокруг продольной оси, пролетел около сотни метров и в перевернутом положении врезался в землю правым крылом и носом.
Мотор после удара оторвался и по инерции, кувыркаясь, пролетел вперед более пятидесяти метров. Жертв по счастливой случайности не было. Отделался испугом и старик, который ехал на телеге по дороге. Увидев, что его догоняет какой-то предмет, он с криком пустил лошадь вскачь.
От самолета остался лишь искореженный фюзеляж без мотора и крыльев. Хвостовое оперение, фонарь кабины и фанерная обшивка «яка» разлетелись на мелкие части. Сохранились, по существу, только рама фюзеляжа из железных труб да кабина с приборной доской. Привязные ремни выдержали, не оборвались, и я повис на них головой вниз. Через несколько минут к месту падения самолета прибежали техники и курсанты, приподняли раму фюзеляжа, отрезали привязные ремни и извлекли меня из кабины без сознания. Лицо и руки были в крови, смешанной с землей и моторным маслом.
Все, кому довелось наблюдать за падением самолета, не верили тому, что я мог остаться живым. Но действительно случилось чудо: мое сердце билось. Некоторые утверждали, что спасли привязные ремни, пытались делать и другие предположения, и лишь потом, стало известно, что спасли меня случайные совпадения. Во-первых, уцелевшая плоскость крыла значительно смягчила удар о землю, во-вторых, в перевернутом положении кабина самолета оказалась над придорожной канавой. Не будь этой канавы, я бы, скорее всего, разбил голову. Ну и в-третьих, при ударе о землю мотор оторвался и улетел далеко вперед. Все ждали, что вытекающий из баков бензин вспыхнет, но, к счастью, этого не случилось. Не было мотора, не было и источника воспламенения.
После такой аварии мало кто верил, что я выживу. Даже командир первого запасного авиаполка полковник М. Смиренский при встрече с летчиками сказал:
- Это невероятно, но факт: Воронов был на волоске от гибели.
После рассказов товарищей и очевидцев я стал вспоминать детали, анализировать причины происшествия в не мог найти ответа на мучившие меня вопросы: «Почему я не увидел того домика перед взлетом? Почему не избежал столкновения?» Не давала покоя и другая мысль:
«Буду ли я летать после этого происшествия?» Познав радость полета впервые на самолете У-2 в мае 1941 года в Ленинградском аэроклубе на аэродроме Горская, пройдя испытания голодом и холодом зимой 1941-1942 годов в деревне Чепчуги под Казанью, куда был эвакуирован аэроклуб, почувствовав и полюбив самолет-истребитель во время учебы в запасном авиаполку, я и не мыслил судьбы другой, без полетов. Весь, своим разумом и всеми чувствами, был предан авиации. Мечтал о тех днях, когда закончу училище и попаду на фронт, мечтал отомстить ненавистным фашистам за смерть отца, за тяжкие муки матери и невесты в блокадном Ленинграде, за слезы, горе и кровь советских людей. Я понял, что эти мечты после аварии оказались под угрозой. Меня могли обвинить в непредусмотрительности при выполнении взлета, могли не допустить к полетам врачи, имея веские доказательства: кроме физических травм, я несколько раз терял сознание.