— М-р Бергман! Говорит Ларри Левистер. У меня температура — 103, и голос пропал. Считайте, что я взял персональные дни до вторника. Очень сожалею. Пока!
Отлично! Теперь главное — не подходить к телефону. Пусть шеф думает, что я напился чаю с медом и дрыхну. Конечно, шеф может обо всем догадаться, ну и черт с ним. В конце концов, я никогда этим не злоупотреблял.
И я отправился в супермаркет. Там я купил десять банок куриного супа, три фунта различных холодных закусок, банку кислой капусты, четыре баночки маринованных грибков, две пачки сосисок, огромный пакет красного картофеля, три французских батона, а также пачку кофе, пять блоков сигарет и два ящика кока-колы. Затем я посетил еще два очень важных магазина и приобрел галлон исландской водки, бутылку приличного шотландского виски и сто двадцать бутылочек «Карсберга».
Дома я разложил все это по местам, а затем поставил одну бутылку водки в морозильник, засунул в микроволновую печь две картофелины, бросил в кастрюльку три сосиски, откупорил бутылочку «Карсберга» и включил телевизор.
Первое же, что я увидел на экране, было интеллигентное лицо П.С. Джонса…
Глава 16
МЕЖДУНАРОДНЫЙ ШАХМАТНЫЙ ТУРНИР В РЕСТОРАНЕ АРКАДИЯ ПРАДЕРА
Пятого декабря 1895 года, за четверть часа до полудня, в ресторане Прадера все уже было готово к открытию шахматного турнира в честь дня рождения американского гроссмейстера Гарри Нельсона Пильсбери.
Обычно здесь зажигали лишь небольшое количество свечей и накрывали их красными абажурами, что придавало обстановке некую торжественность. Но в этот день все было иначе! Задолго до Роберта Фишера Аркадий Симонович понял важность хорошего освещения для творческого настроения шахматных игроков. В центре ярко освещенного зала стояли в ряд шесть шахматных столиков, за которыми уже сидели одиннадцать участников предстоящего состязания. Не хватало только именинника. Чтобы не терять время в томительном ожидании, познакомимся пока с игроками.
За первым, если считать от окна, столиком сидел флегматичный молодой человек с пенсне на длинном семитском носу. Телосложением он скорее напоминал математика, нежели атлета, а ростом походил на Наполеона Бонапарта. Впрочем, в ту пору Эмануил Ласкер и являлся наполеоном шахматного мира, второй год нося титул «Champion of the World».
Напротив Ласкера, прислонив костыли к спинке стула, сидел рыжеволосый карлик с огромным лбом и горящими глазами. Этот старик, которого природа наградила столь отталкивающей наружностью, был личностью поистине замечательной. Год назад Вильгельм Стейниц уступил Ласкеру титул шахматного короля, но навсегда сохранил за собой славу величайшего шахматного мыслителя. Два великих чемпиона дымили сигарами и мирно, по-видимому даже дружелюбно, беседовали между собой. Времена конфронтаций между сильными шахматного мира тогда еще не наступили.
За следующим столиком расположились два сильнейших русских маэстро — Михаил Чигорин и Эмануил Шифферс. Этих вечных конкурентов объединяла одна, но пламенная страсть к спиртным напиткам. Именно этим пагубным пристрастием, да впридачу еще фатальным невезением объясняли некоторые советские шахматные историки тот досадный факт, что великий русский шахматист Михаил Чигорин так и не стал чемпионом мира. Не пора ли нам признать, что Михаил Иванович ни в один момент не был сильнейшим в мире, а заодно понять, что в портретной галерее шахматных гениев прошлого этот рыцарь без страха и упрека будет выглядеть куда достойнее в блестящей претендентской мантии, чем в амплуа жалкого пьянчужки-неудачника?..
За третьим столиком сидел третий по силе шахматист России Семен Алапин. Этот невысокий, очень крепко сбитый человек был весьма искусным практиком и довольно оригинальным, хотя и несколько вычурным теоретиком. Некоторые его поступки свидетельствовали о недоброжелательном отношении к Чигорину. Возможно, здесь имела место зависть: этому шахматному Сальери явно не доставало посоха гения. Все же время от времени Алапин достигал неплохих результатов в международных состязаниях. Еще большую известность он приобрел как теоретик шахмат — аналитик в области дебютной теории, где его именем названы некоторые варианты и системы.
Далее расположились любители, заплатившие турнирный взнос за право скрестить оружие со знаменитыми маэстро. Наш друг Ульянов оживленно беседовал со своим старым знакомым — адвокатом, видным представителем либерального общества в Самаре, А.Н. Хардиным. Андрей Николаевич пользовался весьма почетной известностью в шахматном мире. Не имея возможности, по роду своих занятий, уделять игре много времени и участвовать в серьезных состязаниях, Хардин тем не менее достиг в ней весьма значительной силы, проявившейся главным образом в анализах, которые помещались в различных шахматных изданиях, и в игре по переписке.
За следующим столиком Аркадий Симонович Прадер демонстрировал московскому гостю Соловцову последний этюд г-на Троицкого. Пианист по профессии, Александр Владимирович Соловцов был в конце прошлого столетия также одним из сильнейших русских шахматистов, первым чемпионом Москвы, достойным соперником Чигорина и Шифферса.
Наконец, за последним столиком вели приватную беседу д-р Лизель и помещик Жеребцов. Доктор был маленький, толстенький, лысоватый, ничем не примечательный очкарик, а ростовский помещик Афанасий Петрович Жеребцов являлся личностью исторической. И отнюдь не в гоголевском смысле. Мы вскоре увидим, каким образом Афанасий Петрович вошел в шахматную историю, а пока обрисуем в нескольких словах его внешность и послушаем, о чем он беседует с доктором.
Афанасий Петрович Жеребцов родился аккурат в славную ночь восстания на Сенатской площади, так что в описываемые нами дни ему как раз сравнялось полных семьдесят лет. Росту в нем было около двух метров, а весу — без малого семь пудов. Своим внешним видом он напоминал русских былинных богатырей и славных героев Куликова поля. Годы лишь посеребрили его густые жесткие волосы и длинную окладистую бороду. На нем был добротный охотничий костюм и высокие сапоги из лосиной кожи. Даже в преклонном возрасте он легко сгибал в ладони медный грош и ударом кулака валил наземь быка-трехлетку. Вместе с тем, за молодецкой удалью и деревенским простодушием скрывался умный и весьма начитанный человек.
— Пять лет мы с вами не виделись, уважаемый Афанасий Петрович, — говорил доктор, — а вы совсем не изменились.
— Это вам только так кажется, док, — пробасил в ответ великан. — Силушка моя пошла на убыль, да и здоровичко уже не то. Скоро, видать, придется мне познакомиться с вашим братом-эскулапом.
— А что такое? — оживился доктор, у которого мелькнула надежда на приобретение богатого пациента.
— Старость не радость, — уклончиво ответил помещик, и трудно было понять — шутит он или говорит серьезно.
— Может быть, вы черезчур много веселитесь с друзьями? — осведомился Лизель, явственно чуявший исходящий от Жеребцова запах спиртного.
— В мои то годы? Да у меня и друзей-то не осталось!.. Девки, разве…
— Ну, а все-таки, — не унимался доктор, — расскажите, Афанасий Петрович, как вы проводите свои дни. Может я смогу дать вам какой-нибудь совет.
— Встаю я всегда с солнцем, — после непродолжительного молчания начал Жеребцов. — Зимой, стало быть, позже, нежели летом. Перво-наперво бегу к роднику — напиться и умыться.
— А далеко тот родник? — полюбопытствовал Лизель.
— Да треть версты, думаю, будет, — быстро прикинул помещик. — Затем я выпиваю стакан водки, сажусь на коня и объезжаю свои земли. Беседую с мужиками, пробуем самогоночки, бражки… Баб проведываю…
— А о чем вы с ними беседуете?
— А когда как!.. С мужиками, как водится, о бабах. Ну, а с бабами об урожае, о надоях.
— А с мужиками об урожае не говорите?
— Вот вы, док, чудной! С мужиками чего о делах говорить? У них другое на уме.
— Ну, а дальше?
— К полудню в дом возвращаюсь. Обычно старший мой сын заедет. Выпьем с ним по стаканчику водки, да поросенка жареного умнем. Побеседуем… После этого я привык часика два соснуть.