Скафандры были надеты заблаговременно.

Звездолетчики цепочкой спускались по алюминиевой лестнице в облако пыли, поднятой дюзами с поверхности.

Евгений, Клу Шанц, Витухновский и Жак Лавеню – спасательная команда – не стали ждать, когда рассеется пылевой туман, они побежали в указанном Евгением направлении.

Евгений видел под ногами следы танкетки, которые он сам недавно оставил здесь…

Он снова был и в знакомом и вместе с тем совершенно незнакомом месте… Опять та же легкость во всем теле, которую ощущал он в полете, и гнетущая тяжесть на сердце.

Туман кончился.

Лунный пейзаж потряс Евгения, словно он видел его впервые. Никакой телевизионный экран не мог передать абсолютно неправдоподобную контрастность всего, что воспринимал сейчас глаз. Казалось, здесь были лишь две краски, белая и черная, и никаких полутеней, никаких цветовых оттенков. Впечатление усиливалось из-за длинных теней, пересекавших равнину и выглядевших пропастями. Они легли и на море пепла. Если эти холодные тени добрались до островка, то… Минус сто градусов! Этого не выдержат скафандры!

Евгений прекрасно ездил по Луне на танкетке, но ходить по Луне он не умел, как и его спутники. Он не мог сообразовать своей силы и движений. Он спешил, хотел бежать, и каждый шаг подбрасывал его высоко вверх, ему казалось, что он разобьется о камни…

И все-таки он бежал, как бежали и его товарищи.

След танкетки нырнул в пепел. Все четверо остановились, надевая подобие охотничьих лыж, которые позволят пройти по пеплу.

Витухновский держал на плече баллон кислорода, Жак Лавеню нес два запасных скафандра, у Клу Шанца были носилки.

На островке виднелись скорчившиеся тела…

Евгений подбежал к Эллен первым. Он увидел, что шлемы Эллен и Аникина соединены общим шлангом. Он присоединил к нему кислородный баллон.

Шанц и Лавеню побежали по пеплу дальше, к горному склону.

В отчаянии смотрел Евгений на обострившиеся черты милого лица. Эллен была совсем другой, совсем-совсем другой…

Аникин пришел в себя первым.

– Ну вот! Не утонул все-таки! – сказал он и улыбнулся.

Витухновский делал Эллен искусственное дыхание. Евгений старался помогать. Он был почти уверен, что все напрасно.

Но он ошибся. Эллен открыла глаза и долго смотрела, ничего не сознавая. Она увидела красивое лицо поляка, и глаза ее удивленно округлились. Но еще больше поразилась она, узнав Евгения.

Уголки ее губ опустились.

– Евгений, – сказала она и задумчиво повторила. – Значит, Евгений…

– Как вы себя чувствуете, Эллен? – спросил он. Сощурившись, она дотянулась до руки Евгения, легонько пожала ее и разрыдалась.

Больше Евгений ни о чем не спрашивал.

Да, Эллен была другая, как и все вокруг. Чтобы почувствовать, что ты находишься на Луне, надо, оказывается, быть на самой планете, а не только видеть ее скалы при помощи самой совершенной аппаратуры. Чтобы понимать человека, нужно быть подле него…

…Тринадцать звездолетчиков, все, кроме одного дежурного, медленно один за другим тянулись по морю пепла к горному кряжу.

Эллен и Евгений двигались последними. Эллен шла, низко опустив голову. Она никак не выказала своей радости или удовлетворения, что он все-таки прилетел на Луну. Может быть, она находила это вполне естественным… И вдруг Евгений показался сам себе ничтожным, мелким… Чего он ждал? Признания геройства? А этому здесь совсем иная мера. Он видел каждый их шаг. Но его не было с ними! И, конечно, теперь он не узнавал ее. Не было в ней былой живости, остроты, не-иссякающей милой женственности. Тогда она была одна. Вокруг все было дико, ярко и мрачно. А она была совершенно одна и судорожно ухватилась за единственное, что связывало ее с Землей, за его «изображение», за живое человеческое слово, которое звучало в ее шлемофоне. И придумала «спасительную игру».

А человек, рядом с которым шла она по Луне, был другой, совсем другой человек.

Евгению трудно было признаться, что он не может отделить в себе боль обиды от боли утраты…

Петр Громов и Том Годвин лежали в углублении между двумя выступами скалы. С двух сторон вровень с этими выступами были насыпаны камни. Прозрачные колпаки шлемов были сняты. Оба исследователя смотрели в звездное небо, которое дерзнули покорить…

У них были строгие, спокойные лица, даже величественные, может быть, оттого, что они чем-то напоминали скульптуру.

– Я подумала, что они превратились в лунный камень.

– Мы закроем их каменной плитой, – сказал академик Беляев.

– О нет! – запротестовала Эллен. – Они всегда должны смотреть в звездное небо. Они в числе первых дотянулись до него.

– Нет, – покачал головой академик. – Они – люди Земли. Пусть по обычаям родины камень накроет их гробницу.

– Я была бы сама собой, если бы рыдала сейчас.

– Не сдерживайтесь, Эллен. Будет легче, – сказал Евгений.

Эллен отрицательно покачала головой:

– Пусть будет труднее.

Клу Шанц принес «личные вещи» погибших, оказавшиеся в их скафандрах: золотые самородки Тома Годвина, портативную кинокамеру, стеклянные пробирки с темной жидкостью и красноватой массой и синюю женскую косынку.

Эллен сказала:

– Я не знаю, чей этот тонкий шарф, но я завидую той женщине, даже ее горю…

– Возьмите, – протянул ей косынку академик.

– Нет. Положите шарф с ним. А золотые самородки вместе с Томом. И еще вот это. – Эллен протянула красный камешек. – А это, – продолжала Эллен, беря стеклянные пробирки, – это позвольте мне взять. Он очень ценил эти открытия.

– Мы продолжим их, – сказал Евгений. Эллен скользнула по нему взглядом.

Двенадцать человек, все, кроме Эллен и академика, подняли огромную базальтовую глыбу. Это было возможно только на Луне.

Осторожно несли они, спотыкаясь на неровностях, тяжелую плиту и осторожно опустили ее на могилу.

Эллен мужественно засняла кинокамерой, которая была у Петра Громова, миг, когда застывшие в холодном и мудром спокойствии лица отважных исследователей Луны закрыли надгробием.

Только Евгений видел, каких усилий стоило Эллен держаться.

– Я знаю, – сказала она. – В один из следующих рейсов сюда прилетит скульптор. Он высечет на этом лунном камне их изваяния. Именно так, как представила я их себе на островке.

– Им высекут памятник и на Земле, – сказал академик.

Эллен отошла в сторону. Евгений знал, что она плачет.

Академик дал по радио сигнал, и с исполинской башни «Разума» вылетел сноп ракет. Словно выброшенные из жерла вулкана, они оставляли за собой изогнутый дымный след. Все вместе они напомнили расцветшую в черном небе хризантему. Потом звездные огоньки стали медленно падать меж неподвижных звезд. Они походили на огненный дождь…

Глава восьмая. След разума

Горный кряж на краю лунного диска назвали Горой Памятника.

– Я так подумала, – сказала Эллен, – если мы поднимемся на вершину горы, как это хотели командор и Годвин, мы сделаем им самый лучший памятник.

– Мисс Кенни говорит весьма разумно, – заметил профессор Трипп. – Лучший памятник ученому – завершение начатых им исследований.

– Я уже просил разрешения подняться на кряж, – заявил Евгений.

– Я во что бы то ни стало пойду туда. И я не попрошу в пути ни у кого помощи, – решительно сказала Эллен, умоляюще смотря на академика.

Тот крякнул и зашевелил лохматыми бровями:

– Я бы отказал вам, моя дорогая исследовательница, если бы такое восхождение не было предусмотрено в плане работ экспедиции «Разума». – И академик объявил, что для восхождения выделяется группа в составе Евгения Громова, академика Беляева, Эллен Кении, Клу Шанца, Жака Лавеню и Витухновского. – Профессор Трипп остается руководителем базы на ракете «Разум».

Начало подъема откладывать не стали. Извержение, очевидно, уже ослабло, но хотелось застать вулкан еще действующим, заснять на кинопленку картину лунной вулканической деятельности, изучить все, что возможно. Геологом и селенологом был сам академик, поэтому он и включил себя в группу.