- Давай подумаем, - поддержал Лесовский. - Ясно одно: придется поднимать на ноги все слои общества.
- Да это само собой, - согласился Житников. - Как ни горька для господ наша пилюля, но придется им ее проглотить.
Пока добирались до Асхабада, они не один раз обсуждали и ход митинга, и место его проведения. Остановились на офицерском собрании. Утром, выйдя из вагона, сразу отправились в Совдеп, собрали исполком и назначили митинг на вечер.
С наступлением сумерек огромный зрительный зал был заполнен горожанами и жителями соседнего аула. Все первые ряды успела занять асхабадская знать - чиновники, офицеры, только что возвратившиеся с фронта, в их числе командир текинского полка Ораз Сердар, служащие Управления Среднеазиатской железной дороги, банка и различных торговых фирм. Рабочие депо, кондуктора, грузчики, как всегда, сидели на галерке и толпились в проходах. Делегаты, прибывшие с краевого съезда, тоже пока проявляли излишнюю скромность, которой тотчас воспользовались кадеты и эсеры. Видя некое замешательство у совпедовцев, на сцену поднялись временный комиссар Караваев, статские советники Дуплицкий, Грудзинский, а в качестве представителей рабочего класса - Фунтиков, Седых и Архипов...
- Ну, это прямо нахальство! - не выдержав, выкрикнул Житников. - Прошу на сцену подняться всех членов Совдепа.
Из задних рядов не спеша, но довольно дружно потянулись в президиум солдаты, рабочие депо - в основном, большевики и левые эсеры.
- Господа, прошу освободить стол, - распорядился Житников. - Это касается в первую очередь вас, господин комиссар Караваев. Есть распоряжение о вашем смещении.
- Позвольте, как вы смеете?! - возмутился Караваев. - Чем я провинился у почтенной публики!
- Провинился или не провинился - не в этом дело. Дело в том, что должность временных комиссаров упраздняется во всей России и во всем Туркестане. Прошу освободить сцену и не мешать работе!
Невероятный шум и свист поднялся в первых рядах.
- Долой самочинщиков!
- Прочь узурпаторов! Они сместили Генерального комиссара в Ташкенте, теперь добираются и до нашего, областного!
Житников вышел на трибуну, поднял руку:
- Ну, чего шуметь-то! И свистеть не надо - культурная же публика. О том, что власть в России и Туркестане перешла в руки большевиков и всего трудового народа, всему миру известно, а вы сопротивляетесь. Третьим краевым съездом Советов принята резолюция об установлении Советской власти на местах! Позвольте зачитать...
- Долой самоуправство! - выкрикнул кто-то из господ, и опять заревели и засвистели первые ряды.
Житников с видимым превосходством и усмешкой смотрел на взбешенных господ, и едва они умолкли, вновь обратился к присутствующим:
- Немедленно будет созван областной съезд и избран Совет народных комиссаров! Будут приняты также все меры к организации Совета мусульманских рабочих и дехканских депутатов!
- Господа! - прокричал, встав из-за стола президиума, председатель городской Думы Дуплицкий. - Призываю вас покинуть зал и объявить бойкот большевикам. Никакая новая власть без нашего участия не может быть законной и народной! Пусть холопы митингуют и переизбираются, а мы как сидели в городской Думе и областном исполкоме, так и будем заседать в этих органах! - Дуплицкий демонстративно покинул сцену, за ним ушли все, в том числе и те, кто сидел в первых рядах.
- Туркмены, что же вы сидите?! - раздался властный голос полковника Ораз Сердара. - Что вы нашли общего с русскими босяками! Ханлар-бек, Овезбай, Саламан, покинем это логово большевиков!
- Дорогие земляки! - встал с места Овезберды Кулиев. - Пусть баи и полковники уходят. Им здесь делать нечего. Но пусть останутся те, кому дорога бедная туркменская земля, политая кровью и потом народа! Арчин Каюм-сердар, сядь на свое место, не спеши уходить. Твой младший сын уехал в Петроград с большевиками еще в девятьсот шестом году! Твой средний сын и сейчас в песках - он все лето воевал с карателями генерала Мадритова. Неужели ты, арчин Каюм-сердар, пойдешь против своих сыновей?!
- Хай, братишка, не береди душу! - смущенно отозвался старый арчин. - Ладно, митингуйте, я посижу немного.
- Дорогие земляки, оставайтесь и вы! - Оразберды обратился к группе аульчан, в нерешительности стоявших в среднем ряду.
Жители асхабадского аула, глядя на своего арчина, тоже остались. Овезберды спустился со сцены в зал и подошел к ним, здороваясь с каждым.
- Говорят, ты побывал на тыловых работах? - спросил один.
- Да, я был все лето на белорусской земле, там сдружился с большевиками. Мы все должны быть заодно с ними.
- Почему мы должны быть заодно, если они христиане? - возразил другой.
- Потому, дорогой земляк, что не русский бог Христос и не мусульманский аллах заправляют в этом мире, а бедные и богатые. Если ты поддерживаешь Ораз Сердара и Овезбая, то тебе надо было выйти отсюда вместе с ними.
- Я против Ораз Сердара, но и босяки мне в друзья не годятся.
- Значит, ты середняк. Тогда посиди, послушай, и сам решишь - с кем тебе по пути, с бедняками-дехкаканами или с баями и полковниками.
Пока Овезберды беседовал с аульчанами, на сцене Житников, Лесовский, Никонович, Тузин, Батминов совещались, споря друг с другом о чем-то. В зале же по-прежнему стоял протяжный несмолкаемый гул от множества голосов. Рабочие депо и солдаты Сибирских полков, проводив с криками и свистом чиновников областной канцелярии и городской Думы, вернулись в зал и продолжали злословить по поводу их демонстративного ухода.
- А хрен с ними, и без них обойдемся!
- Да катись они к ядрене Фене!
- Баба с возу - кобыле легче! - прорывались с озорным смехом, сквозь шум, выкрики солдат.
Наконец на сцене зазвонил колокольчик. Василий Батминов, здоровяк в солдатской шинели, с грубоватым, обветренным лицом, предоставил слово Житникову.
VI
Полгода прожил Бяшим-пальван в горном ауле, в тридцати верстах от железной дороги, у Фируза и Али Дженга. Аул лепился на склоне горы. Каменные домишки, под ними загоны для коз - такого жилья Бяшим раньше сроду не видал. Поселился он в сарае, где лежали старые бараньи шкуры и дрова для топлива. В первый же день, как привели его персы к себе, Али Дженг спросил:
- Ну что, туркмен, с нами на «охоту» или займешься хозяйскими делами? Будешь воду из ручья носить, мясо рубить, пищу варить...
- Дорогой Али Дженг, ты парень умный, поймешь меня, - сказал Бяшим. - Нехорошо, когда туркмен туркмена станет грабить. У меня рука не поднимется на своих.
- Дурак ты, - сердито возразил Али Дженг. - Твой хан тебя всю жизнь грабит и не боится ни аллаха, ни людского осуждения, а ты на своего Теке-хана косо посмотреть боишься.
- Дженг, я лучше буду еду вам варить, а вы ходите на «охоту».
- Ну, ладно... Каждому свое, - усмехнулся Али Дженг. - Вору - добыча, батраку - кирка и лопата.
Хозяйством до этого занималась мать Фируза, теперь все тяготы взял на себя Бяшим.
«Охотники» возвращались, как правило, дня через три, поздно ночью или на рассвете. Двор оглашался блеяньем овец и коротким радостным ржаньем лошадей, изголодавшихся в пути. Бяшим, встречая своих друзей, торопливо ставил на мангал большой эмалированный чайник. Пока грелась вода - загонял в хлев овец, расседлывал коней, задавал им корм, поил, затем заваривал в трех фарфоровых чайниках чай, садился с «охотниками» и начинал расспрашивать обо всем, но больше всего интересовался своим аулом. Несколько раз в эти полгода, ночью, персы навещали мать Бяшима, узнавали у нее все аульные новости. И вот она как-то сказала им: «Почему Бяшим домой не идет? Царя давно нет, Доррера тоже нет. Все, кто уезжал на тыловые работы, давно приехали - дома живут. Почему мой Бяшим прячется? Вернувшись в горы, персы передали Бяшиму слова матери, но, не желая расставаться с ним (где еще найдешь такого батрака-помощника?!), успокоили его: «Ай, не торопись... Хорошего в твоем ауле ничего пока нет. Все там по-старому. Придешь, чего доброго, опять попадешь в лапы Теке-хана!» И вот, когда уже прошли осенние дожди и выпал снег, Али Дженг, вернувшись с охоты, сказал Бяшиму: