Конкретным содержанием наполняли во Дворце конгрессов и «вторую корзину» (вопросы экономического и научно-технического сотрудничества), тут тоже выдвигались важные инициативы.

Но не западными странами. Они не внесли в Белграде ни одного (!) предложения по реальному укреплению безопасности. Наоборот: всячески мешали работе встречи.

— Три экземпляра для Лопе де Вега, четыре для Васко да Гама, — розовощекий толстяк вслух произносил то, что медленно выводил на бумаге. Мы терпеливо ждали. Поставив точку, он принялся тщательно отсчитывать брошюры. На прощание пригласил мистера Лопе де Вега и мистера Васко да Гама заглядывать еще.

Это кульминация происшедшей в те дни истории. Началась она рано утром. Во Дворце конгрессов все было как обычно. Но вдруг американские корреспонденты засуетились. Один, подбежав ко мне, с заговорщицким видом прошептал: «Дают». Что? Оказывается, доклад, подготовленный вашингтонской Комиссией по безопасности и сотрудничеству в Европе. В эти самые минуты его раздают в американском информационном центре.

Мы, трое советских журналистов, поехали туда. У входа в здание кипела работа. Из автомобиля вытаскивали тяжелые ящики. Командовал разгрузкой розовощекий толстяк.

— Наконец! — воскликнул он, бросившись к нам. — Брошюр тысячи, а их не берут. Как ваши фамилии, господа? Извините, но я должен вести учет.

— Васко да Гама, — шутки ради ответил один из нас.

Другой поддержал игру:

— А меня зовут Лопе де Вега.

Однако розовощекий толстяк не засмеялся. Он не был силен в истории и не слышал таких имен. Да и не до шуток ему было. Влиятельный член Комиссии думал лишь о том, чтобы всучить долгожданным гостям побольше экземпляров.

Этот доклад в Белграде без устали пропагандировали сами его авторы, приехавшие туда в составе делегации США. Да, у многих членов Комиссии на пиджаке красовался значок делегации.

В Белград пожаловал и председатель Комиссии Данте Б. Фассел. Первым делом он провел пресс-конференцию. Но шуток уже не было, журналисты повели на Фассела серьезное наступление.

— Разве доклад не является грубой попыткой вмешаться в дела других государств?

— Чуть ли не основным источником информации при составлении брошюры были антисоветские эмигрантские группки. Где же ваша хваленая «беспристрастность»?

— Почему в докладе начисто забыты Соединенные Штаты и их партнеры по НАТО и критикуется лишь Восток?

Вначале Фассел отбивался, однако вскоре перешел на извиняющийся тон:

— Мы готовы говорить и писать о том, чего не сделано на Западе, но у нас, к сожалению, не хватает материалов. Честное слово, мы готовы. Однако пока еще мало о себе знаем…

Но если мало знаешь, если помимо политической близорукости страдаешь элементарной необразованностью (даже о Лопе де Вега не слышал!), то не следует ли вначале подучиться, а потом сочинять доклад на двести страниц, претендуя на роль мирового судьи?!

Я написал в «Литературную газету» корреспонденцию о том, как получал сей документ, назвавшись именем великого испанского драматурга. Утром поднимаюсь в пресс-центр. Меня окликает коллега из Финляндии :

— Читают твою статью!

Подхожу к стенду, на котором вывешиваются сообщения телеграфных агентств. Корреспонденты информируют о том, что происходит в разных странах, излагают наиболее важные, по их мнению, статьи. В глаза бросается знакомый заголовок, только на английском языке. Британское агентство Рейтер сработало оперативно — передало корреспонденцию из Москвы в тот же день, как она появилась в «Литературке».

Вечером кое-кто из членов Комиссии убыл из Белграда, А розовощекий толстяк перестал со мной здороваться.

Вашингтонский доклад распространяли в надежде превратить Дворец конгрессов в своего рода трибунал, где одни страны (естественно, капиталистические) судят другие (социалистические). Тем же занимались и непрошеные визитеры.

…Она явилась из Стокгольма, он — из Вашингтона. В холле гостиницы «Славия» эта парочка принялась распространять листовки о «преследованиях в Латвии». Затем собиралась во Дворце конгрессов повторить то же самое.

Но оба отправились в противоположную сторону — их выдворили из Югославии.

Все эти старания оказались напрасными, Заключительный акт вышел из Белграда не ослабленным, а окрепшим.

В югославской столице стало ясно: инициативу на подобных совещаниях держат в своих руках социалистические страны, и они действуют сплоченно, дружно.

Дружба, сплоченность… Этими категориями постоянно мыслишь в Югославии, особенно когда знакомишься со страной, с ее людьми.

Путешествовать одному в чужом краю, не зная языка… Этого со мной никогда не случалось: если не мог объясниться сам, то ездил с кем-либо из местных. Но тут решил: все-таки братья-славяне, неужели не поймем друг друга?! И отправился в Загреб.

Через пять часов поезд прибыл в этот второй по величине город Югославии (почти 600 тысяч жителей), столицу республики Хорватия. Вокзальная площадь — просторная, в пересечении трамвайных путей — напоминает рижскую.

На нее взирает с пьедестала хорватский король Томислав. Тысячу лет назад он был здесь полным властелином. Но теперь никого уже не приводит в трепет жезл, который король поднимает царственным жестом.

Я записал название улицы, на которую хотел попасть, но как туда добраться, не имел ни малейшего представления.

— Скажите, пожалуйста, где находится Тушканац? — спросил я дородную даму, которая шествовала мимо.

— Не разумем.

Повторил фразу по-английски, потом по-немецки. Безрезультатно. «Тушканац» явно надо было произносить по-другому. Дама развела руками и двинулась дальше.

Из трамвая выскочил юноша. Я задал тот же вопрос.

— Шта, молим? — удивился он.

— Тушканац, — в отчаянии выкрикнул я. И представил себе, что возвращаюсь в Белград, так и не разыскав улицу.

— Не раз… — начал юноша.

Но тут меня осенило:

— Грегорич. Павле Грегорич, — перебил я.

— О, Грегорич! — юноша посмотрел на меня с уважением. И предложил пойти вместе.

По дороге на русско-сербскохорватско-англо-немецком языке и при помощи жестов молодой человек объяснил, что ему надо идти в противоположном направлении, но для него большая честь проводить гостя к Павле Грегоричу.

Лишь после того как мы добрались до ворот особняка, построенного, думаю, в прошлом столетии, и юноша передал меня внучке Грегорича, я с ним распрощался. Девушка провела в кабинет деда. И вот я внимаю его рассказу.

В четырнадцатом году Павле призвали в армию. Тысячи сербов и хорватов насильно послали тогда на восточный фронт воевать за Австро-Венгрию. Они не хотели стрелять в русских и сдавались в плен. Вместе с другими сдался Грегорич.

Царское правительство сформировало из военнопленных сербский добровольческий корпус.

— Я стал подпоручиком. Но вскоре наступил Октябрь. Революция произвела переворот в нашем сознании. И мы решили перейти на сторону большевиков.

Югославы создали батальоны. Павле командовал пулеметным отделением. Два года сражались они за Советскую власть. Имена многих навечно вписаны в легендарную летопись гражданской войны рядом с именем Олеко Дундича — героя Первой Конной армии, похороненного в Ровно, в честь которого названы улицы в Москве, Воронеже, других городах, или Данило Сердича — «красного генерала», защищавшего Царицын и Екатеринослав, не единожды обращавшего в бегство петлюровские и махновские банды, отборные отряды Врангеля.

Я напоминаю Грегоричу слова, которые сказал С. М. Буденный о югославских воинах: «Это настоящие революционеры. Ведь мы, русские, боремся в своей стране, бьем свою буржуазию, а эти люди идут вместе с нами; у них нет в России ни родных, ни своих домов, ни сел, а дерутся, как мы».

— Я встретил Буденного после войны в Париже, — замечает собеседник. — Он почти не изменился, хотя прошло больше четверти века.

В двадцатом году Павле — преподаватель на курсах красных командиров в Москве.