Гитлер жестом попросил его сесть:

— Боеготовность русских ВВС в настоящее время оценивается нами как весьма ограниченная… Считаю, что русские попытаются преодолеть свою слабость, но темпы нарастания мощи будут «азиатскими» из-за их организационного несовершенства. До конца сорок первого года мы обойдемся без развертывания авиационной промышленности. А в случае необходимости я прикажу демобилизовать из сухопутных сил полмиллиона человек и переброшу их на авиационные заводы.

Геринг беззвучно захлопал в ладоши, выражая радостное согласие со словами фюрера. Но Удет, на ком лежала ответственность за обеспечение ВВС самолетами, сжал губы и еще больше замкнулся. Он представлял, во что обойдется это решение Германии, если вместо блицкрига начнется большая война с Россией. После этого Гитлер ознакомил присутствующих с директивой по боевому использованию авиации. Нового в ней было мало. Рекомендовалось придерживаться тех методов, которые оправдали себя в «молниеносных войнах» на западе:

— 1-й Воздушный флот должен действовать с группой армий «Центр» на направлении Восточная Пруссия — Ленинград;

— 2-й флот — на направлении Польша — Москва;

— 4-й флот — из Румынии на Крым, Днепр и Дон;

— 5-й флот с баз Норвегии и Финляндии должен оказывать помощь войскам, наступающим на Мурманск, и уничтожать морские конвои.

Закончив совещание, Гитлер взглянул на часы. Секундная стрелка мчалась по циферблату, с каждым скачком приближая «день J» — начало вторжения в Россию.

На миг Гитлеру сделалось страшно от своего решения. Он вытер холодный пот с побледневшего лица и тут же взял себя в руки. Ведь генеральный штаб скрупулезно подсчитал все. Россия не сможет выдержать ударов его танковых дивизий, которые войдут в ее тело, как входит нож в сливочное масло. «Россия — это колосс на глиняных ногах», — внушал он себе, пытаясь обрести былую уверенность.

Кивком Гитлер отпустил собравшихся. Ему захотелось побродить по лужайке в одиночестве.

Аэродромный узел Демблин был забит «мессершмиттами» и «юнкерсами», но с запада подходили все новые группы «хейнкелей» и пикировщиков Ю-87.

— Герр оберст, — позвонил Келленберг командиру эскадры «Хорст Вессель», — нужно что-то предпринимать. На аэродроме стало тесно, как в гробу. Нас так загородили «штуками»,[54] что по тревоге я не смогу вырулить для взлета.

Начальство быстро отреагировало на жалобу Келленберга и выставило его авиагруппу из Демблина на полевой аэродром, расположенный рядом с советской границей. Там жили в палатках и штабных автобусах без всяких удобств и развлечений.

Руди Шмидт уговорил Ганса Хенске прогуляться на хутор, расположенный неподалеку, «для организации женского вопроса». Вернулись они разочарованными. Оказывается, всех поляков отселили от границы, и на хуторе они нашли только дряхлого деда, не понимающего ни слова понемецки.

Километрах в семи от аэродрома протекал Буг, за которым в бинокль можно было различить форты русской крепости Брест-Литовск.[55] Укрепления, сложенные из красного кирпича, чем-то напоминали Карлу кенигсбергские форты «Принц Альберт» и «Принцесса Луиза».

На советской территории было спокойно: не заметно, чтобы к границе подтягивались войска. Зато на немецкой стороне все леса и населенные пункты забили пехота, танки, артиллерия.

Как-то Келленберг посадил летчиков в автобусы. Съездили на Буг, где искупались вблизи пограничного поста. Полдня загорали и плавали, чувствуя на себе настороженные взгляды советских солдат в зеленых фуражках.

Противоположный берег был пуст, если не считать пограничных патрулей, изредка проходящих вдоль берега. Служебной собаке, которую вел на поводке солдат, не понравилось оживление на другом берегу, и она пыталась залаять на них, но пограничник поспешил ее успокоить. Перед отъездом на аэродром глушили рыбу толовыми шашками и гранатами. Эрвин заметил:

— Карл, а ведь такие забавы на пограничной реке похожи на провокацию.

— Возможно. Но я сам слышал, как унтерштурмфюрер СС приказал начальнику пограничного поста выдать нам гранаты.

— Будет дипломатическая нота.

— Едва ли. Русские, по всему видно, не хотят усложнять взаимоотношения с нами.

— Все равно скоро что-то произойдет… Видишь, сколько войск нагнали? Как в прошлом мае на голландской границе.

Однажды в полдень, расстелив самолетный чехол, они загорали за хвостами «мессершмиттов». Фон Риттен, пригревшись, начал дремать.

— Карл, посмотри вверх, — окликнул его Эрвин.

Он открыл глаза и взглянул туда, откуда слышалось приглушенное расстоянием гудение нескольких авиационных моторов. На большой высоте виднелся белый силуэтик «Хейнкеля-111», разматывавшего за собой серебряную нить инверсионного следа. Рядом с ним висели три едва заметных глазу советских истребителя, обозначавших себя такими же четкими, но более тонкими следами. Это разведчик возвращался из полета в Россию, эскортируемый истребителями И-16. Вежливо проводив «гостя» до границы, советские летчики резко развернулись, чтобы не нарушить чужое воздушное пространство.

— Залети сюда Иван, мы бы его мигом ссадили, — по слышался голос Руди Шмидта, — а они по нашим не стреляют.

— У нас с ними договор о дружбе на десять лет, — ответил ему Хенске.

— А зачем нас сюда стянули со всей Европы, ты думаешь — на отдых? — возразил Руди. — Мой нос чует, что запахло жареным. Вот где орденов нахватаем!

— Смотри не нахватай полон рот земли, — посоветовал ему приятель. После того как Ганса подбили над Лондоном, он не слишком рвался в драку. По дороге через Ла-Манш он набрался столько острых ощущений, что ему должно хватить их на несколько лет.

Карл и Эрвин молча слушали летчиков. Было тревожно. Если в битве за Англию они потеряли столько пилотов, то что ждет их здесь, в этой огромной и непонятной России? Такое же внутреннее напряжение, как перед прыжком на лыжах с высокого трамплина, чувствовали и другие летчики отряда. Они присмирели. Не было слышно смеха, и даже Руди вместо разговора о бабах толковал с Гансом о политике.

— Русские — это тупые варвары. Они нищие, хотя и живут на богатых землях. Они еще более грязные, чем поляки, и моются только по праздникам.

— Ерунду городишь. Я видел русских в Аусбурге, когда они покупали у нас «мессершмитты». Русские вполне приличные люди и хорошо одеты.

— Это они оделись у нас. А дома они ходят в холстинных рубахах и вместо обуви носят плетенные из коры корзинки. А тех, что приезжают к нам, за месяц до командировки начинают отмывать с мылом.

Молодые летчики, слушавшие этот разговор, засмеялись:

— Как же вы, лейтенант, там будете ходить к грязнулям?

После 20 июня напряженность усилилась еще больше. Люди ощущали неизбежность приближения грозных событий. Казалось, что они попали в штилевую зону, которая узкой полосой перемещается передгрозовым фронтом… Еще минута, полторы — и в неподвижных ветвях и листьях засвистит шквал, ломая сучья, а затем сверкнет молния и тяжелый гром обрушится на землю.

Во второй половине дня 21 июня зачитали обращение Гитлера к солдатам Восточного фронта. Когда стало ясно, что войны с Россией не избежать, люди примирились со своей судьбой. Они сделались спокойнее, как будто вместе с неизвестностью все самое страшное осталось позади, и начали исполнять свои обязанности более уверенно и четко.

Фон Риттен обошел все экипажи своего отряда, поговорил с механиками. Большинство из них считало, что война — это дело фюрера и высшего командования, а их дело — усердно выполнять свой долг. Если кого и мучали сомнения, то их прятали далеко от посторонних глаз.

Восточный фронт протянулся на тысячи километров через всю Европу от Ледовитого океана до Черного моря. На Кольском полуострове был полярный день, в Ленинграде — белые ночи, а на самом юге — чернильная темнота, хоть глаз выколи. Несмотря на это, командование определило одно и то же время для удара по русским аэродромам для всех Воздушных флотов.