«Он совсем пьян», — понял Карл, заглянув в его неподвижные, расширившиеся зрачки.

— Там, под водой, нас постоянно гложут ожидание и подспудный страх. Его мы стараемся спрятать подальше, но… Ты, Гуго, представляешь, как рвутся недалекие «глубинки» и как содрогается прочный корпус?

— Откуда, Герберт? Я хорошо представляю другое: разрывы вражеских бомб и удары пуль по самолету. Это моя третья война, я ведь и в Испании был.

— Испания… Лавры, апельсины, фонданго и коррида. Боже, как бы я хотел умереть в Испании, а не в «мокрой могиле». Там, под голубым небом, и смерть не так страшна. А нам скоро опять лезть в тесную скученность и духоту, где воздух даже в командирской рубке отдает ароматами матросского гальюна. Сырость. С металлических трубопроводов стекают капли конденсата. Кажется, что саму субмарину прошибает холодный пот. Подзаряжаем аккумуляторы только по ночам. Как уйдем в море — прощай солнце почти на два месяца. Все плавание для командира подводной лодки сплошная вахта. Она мотает душу и нервы…

Прин раскурил погасшую сигарету и оглядел всех, пытаясь вспомнить, кто его собутыльники и где он находится. Затем увидел своих моряков, и в его сознании все стало на место.

— Не пойму, почему я разболтался? Вероятно, я изрядно пьян. Не судите нас строго, — кивнул он на «морской» стол, где один из лейтенантов дремал, положив голову в тарелку с остатками ростбифа. Рядом с уснувшим лейтенантом сидела женщина, яркая как северное сияние. Закинув ногу на ногу, она курила, устало щурясь от табачного дыма и глубокого безразличия к своим клиентам.

Прин поднялся и ушел к морякам. Он двигался по ковровой дорожке, словно по зыбкой палубе. Коньяк швырял его из крена в крен не хуже штормовой волны.

— Герр оберст, — окликнула Гуго брюнетка в смело декольтированном платье. — Вы сегодня совсем не хотите уделить нам внимания?

Гуго сделал предостерегающий жест.

— Кто этот симпатичный гауптман? — продолжала брюнетка, не обратив внимания на его сигналы.

— Извини, Николь, у нас сегодня мужскаякомпания. — Гуго постарался побыстрее отвязаться от знакомой. — Ну что, Карл, будем прощаться? У нас завтра трудный день.

— Я еще посижу здесь, — сказал Штеккер, не спускавший глаз со столика, ва который ушла обиженная Николь.

Карл попытался достать бумажник, но Гуго задержал его руку:

— Ты сегодня был моим гостем.

Глава вторая

На июльском заседании рейхстага Гитлер заявил:

— Я думаю, что мир с Англией возможен. Тем более его предлагает не побежденный, а победитель, который ничего не требует взамен. Я не вижу никаких оснований продолжать борьбу…

Словно в насмешку над заявлениями рейхсканцлера — «миротворца», рядом с трибуной перед депутатами рейхстага стояли двенадцать генерал-полковников, которым только что вручили фельдмаршальские жезлы. Свежеиспеченные фельдмаршалы были не в парадной форме, как того требовало столь торжественное событие, а в полевой. Из-под стальных касок в зал заседания смотрели жестокие глаза профессиональных вояк, готовых, не задумываясь, вести войска туда, куда прикажет фюрер. Комментируя это событие, английские газеты вспоминали историческую аналогию. Точно так поступил сто тридцать шесть лет назад Наполеон, чьи лавры не давали покоя Гитлеру.

Но не грозный вид новых фельдмаршалов стал причиной отказа Англии идти на компромисс с Германией. Уинстон Черчилль лучше других английских политиков понимал, что Германия является смертельным врагом Англии. Господство Гитлера в Европе означало полное вытеснение Англии с континента, где у нее было немало интересов. Союз с Гитлером был бы гибелен для Англии по многим причинам: подрыв отношений с США и доминионами, ослабление Британской империи и растаскивание ее по частям «странами оси». И все равно рано или поздно на пути к мировому господству Гитлер разделался бы с ней. Кроме того, в Лондоне знали, что фюрер «бредит Россией» и что он скоро двинется на Восток в надежде на молниеносный разгром СССР. И здесь-то фюрер должен был сломать себе шею. О том, что «молниеносной войны» не получится, Уинстон Черчилль хорошо знал не только по истории всех предшествующих походов на Восток, но и по своему горькому опыту вдохновителя интервенции против Советской России.

Время Геринга спрессовано до предела. После разгрома Франции «наци номер два» охватила та бешеная вспышка энергии, когда он мог работать круглыми сутками. Правда, сейчас эта энергия изливалась не на решение государственных задач, а на проблемы личного характера. Став владельцем концерна «Герман Геринг Верке», он не мог упустить той исключительно благоприятной для немцев деловой конъюнктуры, которая сложилась после оккупации шести западноевропейских государств. Фортуна изливала золотой поток из рога изобилия. Нужно было только успевать подставлять карманы.

Геринг был в прекрасном настроении после просмотра картин, поступивших в его коллекцию. Этот прохвост и ловчила Алоиз Мидль просто превзошел себя. Семнадцать полотен старых голландских мастеров — более чем королевский подарок. А если командировать Мидля во Францию? Там он найдет и более ценные шедевры. Тогда его картинная галерея в замке «Каринхалле» сможет потягаться с Дрезденской галереей, а частные собрания американских миллионеров покажутся жалкими коллекциями дилетантов.

Насвистывая мелодию любимой песни: «…под бомбой тучи чернее ночи, лечу я в тучах, я черный ловчий…», Геринг вошел в кабинет своей берлинской квартиры. Теперь ему предстояло заняться делами государственными. Фюрер недоволен — люфтваффе еще не имеют директивы для летного состава, отработанной на основе его приказа № 14 от 1 августа 1940 года. Ну что же, он ее напишет сейчас сам, собственноручно, не полагаясь на фюрюнгсштаб.[48]

Скользнув взглядом по портретам Гогенцоллернов, развешанным на стенах кабинета, он поморщился. После шедевров, которыми только что любовался, портреты показались посредственной мазней. Пожалуй, пора их убрать. Они уже сыграли свою роль восемь лет назад, когда ему приходилось потакать вкусам финансовых тузов, субсидировавших нацистскую партию.

Геринг извлек из сейфа папку с документами и сел за письменный стол. Теперь ему нужно отрешиться от всех личных дел и приятных мыслей. Лучше всего ему это удавалось, когда он долго смотрел на огромный двуручный меч, прикованный к стене кабинета. В середине века он был рабочим инструментом кенигсбергских палачей, и не одну голову отделили от тел ударами его широкого лезвия. Глядя на жестокое орудие правосудия, Геринг чувствовал, что и он становится, подобно бывшим его владельцам, жестоким и непреклонным.

Прочитав еще раз приказ № 14, Геринг начал торопливо писать. Иногда, перечитывая написанное, оставался недоволен. Тогда он рвал лист и швырял его в корзину, а затем, чуть подумав, начинал писать снова. Когда стемнело, он не стал включать электрический свет, а приказал зажечь свечи, стоявшие в огромных серебряных канделябрах.

Ему работалось гораздо лучше при их мерцающем свете. Закончив писать, он вызвал адъютанта.

— Перепечатайте и отправьте в фюрюнгсштаб.

Берндт фон Браухич, щелкнув каблуками, сел за пишущую машинку. Из-под клавишей с пулеметным треском посыпались буквы, выстраиваясь в слова и фразы:

«Во взаимодействии с флотом обеспечить блокаду Британских островов. Атаковать порты и суда. Установить превосходство люфтваффе в воздухе в качестве подготовительной фазы вторжения и поставить Англию на колени, держа ее день и ночь под бомбами».

Летчиков из авиагруппы Келленберга с директивой Геринга ознакомили на аэродроме Трувиль в Нормандии, куда они перелетели с Эрис-Диньи. К этому времени небо над Ла-Маншем стало ареной ожесточенного воздушного сражения. Гуго был прав, предупреждая Карла о предстоящих испытаниях. Теперь им, сухопутным летчикам, приходилось летать над обширными водными пространствами.