Последующие события показали, что все эти меры не напрасны. Вскоре тревожную весть принес дозор, действовавший на подходе к броду. Старший дозора доложил командиру взвода о том, что на переправу отходит с боем стрелковый полк. Первыми идут повозки с ранеными. Они уже в полкилометре от брода.

Командир взвода сразу же послал этот дозор сообщить весть в штаб батальона. Немного погодя через брод потянулись одна за другой повозки, протарахтели две полковые тачанки и прошел с зачехленным знаменем знаменный взвод. Подъехавший верхом на коне командир полка, узнав от Корнева о фугасах, сказал:

— Мы оторвались от немцев на час-полтора ходу. Подольше задержи здесь противника. Действуй, хлопец!

В это время над самым близким к устью реки мостом появилась «рама» — немецкий двухфюзеляжный самолет. Все знали, что это разведчик, и замерли в окопах или под кустами. Но никто особо самолета не опасался, предполагая, что покрутится да и улетит. Укрытая в котловане машина с установкой счетверенных зенитных пулеметов была нацелена для ведения огня вдоль моста. Пулеметчики хотели открыть огонь по самолету, но приехавший на машине Башары политрук штабных подразделений Ястребинский приказал:

— Огонь не открывать! Нашу оборону не показывать.

Но случилось непредвиденное. Самолет, сделав два круга, вдруг сбросил одну за другой четыре бомбы. Одна из них разорвалась рядом с машиной Башары. Машину перевернуло и разбило. Башара погиб, а Ястребинский был ранен.

Самолет улетел, и тут же разведчики сообщили, что в село, расположенное в двух километрах от моста, вошла колонна немцев. Командир роты Коптелов немедленно занял оборону на своем берегу двумя взводами, а третий выставил как прикрытие на правом. Бывший в этом взводе понтонер Стребтук с подобранным на переправе через Северский Донец станковым пулеметом «максим» выбрал позицию в кустах, метрах в трехстах от моста, правее идущей на него дороги. Вторым номером был пожилой понтонер, которому довелось повоевать еще в гражданскую войну.

Едва все заняли свои места, как из села выскочили три мотоцикла и устремились к мосту. Их подпустили поближе и ударили огнем зенитных пулеметов. Оставив на дороге один подбитый мотоцикл, остальные развернулись и укатили обратно. Через некоторое время показалась колонна машин. Пройдя с километр, остановилась. Серыми комочками соскочили на землю солдаты и, развернувшись в цепи, стали приближаться к мосту. Едва трасса счетверенных пулеметов уперлась в цепь, солдаты тут же залегли, укрываясь за кочками прибрежного луга. Стребчук хотел открыть огонь, но его удержал второй номер:

— Погоди! Пусть цепь боком к нам продвинется. Тогда и пальнем.

Так и вышло. Сделав очередной бросок, немецкие солдаты оказались на одной линии с направлением ствола пулемета. Его очереди оказались меткими. Зенитный пулемет тоже вел огонь. Враг не сразу понял, откуда исходит наибольшая опасность. Прозвучали команды офицеров, и залегшие цепи начали поспешно окапываться.

Коптелов дал сигнал отхода взводу прикрытия. Бойцы по ходу сообщения, а потом бегом через мост перешли на свой берег. Сразу же раздался грохот взрыва, и в разные стороны полетели осколки бревен и досок. Взорвав мост, бойцы скрытно вышли к месту, где дежурила надувная лодка.

Понтонеры затаились в своих окопах. Младший лейтенант Тюрин наблюдал в бинокль за гитлеровцами. То в одном, то в другом месте мелькали руки с лопатками, выбрасывавшими землю. Противник углублял окопы — видно, надолго застрял перед мостом.

Приспособившись в уже отрытых ячейках, немецкие пулеметчики временами открывали огонь, и тогда пули с сухим шелестом зарывались в песчаный валик бруствера окопов понтонеров. Слышны были отдельные выстрелы: охотился немецкий снайпер.

Тюрин, пытаясь получше разглядеть, как взорван мост, надвинул плотнее каску и осторожно выглянул из окопа. Что-то хотел сказать, но, тихонько охнув, упал на дно траншеи. Пуля попала под самый низ каски.

…Лейтенант Николай Крашенинников стоял у края могилы с окаменевшим лицом. Когда на прикрытые сосновыми ветками лица шофера Башары и его друга младшего лейтенанта Георгия Тюрина посыпались комья земли, он разрыдался. В кармане гимнастерки лежало письмо. «…Дорогой братик Коля! — писала его сестра Вера. — У нас большое горе. Все не решалась тебе написать, да и не было силы держать ручку. А теперь пишу — злее воевать будешь. Наша мама, твоя Аня и доченька Маргариточка не перенесли голодную и холодную зиму. Похоронили их в братской могиле на Пискаревке…» Эту горькую весть Коля получил с последней почтой, пришедшей в батальон всего три дня назад. Даже с Жорой поделиться горем не успел: роты работали в разных местах.

Разведка батальона сообщила, что крупные колонны противника двигаются через Гороховатку и уже находятся северо-восточнее батальона, в двадцати — тридцати километрах. Нависла угроза его окружения. А приказа отходить с занимаемого рубежа не было. «Что делать?» — не раз задавал себе вопрос Корнев.

После тревожного дня понтонеры с котелками потянулись к походным кухням. Комбату и комиссару ужин ординарцы принесли в палатку. Но те и не взглянули на еду.

— Что будем делать, Иван Васильевич? — посмотрел на комиссара комбат. — Про нас вроде забыли, а самим отходить рискованно. Да и куда отходить? Ближайшая к востоку река — если можно так сказать про расстояние в триста километров — Дон.

Иван Васильевич тоже задумался.

— Не силен я в тактике и в понтонерском деле. Но успел приглядеться к тебе. Знаю: командир ты настоящий, смелый. Верю как коммунисту. Решай сам. А отвечать за все будем вместе.

Корнев решил под покровом темноты отвести батальон в село Мешково, что в тридцати километрах от станицы Вешенской на Дону. Коротко поставил командирам рот задачу по карте. Вперед и на фланги выслал дозоры на мотоциклах, во главе ротных колонн поставил зенитные пулеметные установки.

В установленное время машины одна за другой, еле заметно подсвечивая через щели нафарников, тронулись в путь по полевым дорогам. Колонну вел сам комбат, а Соловьев, после гибели Башары оставшийся без машины, сел в эмку комиссара, замыкавшую колонну. Двигались осторожно, на малых скоростях. Когда проехали километров десять, комиссар вдруг спросил у Соловьева:

— Ты не знаешь, где партбилет Тюрина?

— Нет, не знаю. Надо у Коптелова уточнить.

Условным сигналом остановили колонну, и вскоре выяснилось, что Тюрина похоронили с партбилетом в кармане гимнастерки.

— Что будем делать? — растерянно поглядел на комбата комиссар. — Мы обязаны партбилет сдать в политуправление.

Корнев задумался, подозвал к себе лейтенанта Крашенинникова:

— Вынуждены, Николай, потревожить могильный сон вашего друга. В спешке забыли партбилет, забрать у Георгия. Можно вас попросить…

— Понял, — перебил комбата лейтенант. — Билет привезу…

Крашенинникову выделили полуторку и пять понтонеров с лопатами и ручным пулеметом, и машина пошла в обратный путь.

Ночь в батальонной колонне прошла тревожно. Сначала беспокоились за Крашенинникова: машина могла нарваться на немцев. Когда же, выполнив опасное и очень тяжелое поручение, он вернулся, стали беспокоиться за другое: враг шел параллельными путями. Порой он был на удалении полукилометра. К утру колонна вышла на грейдерную дорогу, и за ней потянулся густой шлейф пыли.

Вызвав командиров машин в голову колонны, Корнев распорядился: пока еще лежит роса, двигаться сбоку от дороги по траве и даже по посевам. За ночь и утро ушли от берегов Оскола почти на двести километров.

Солнце поднялось выше. Колонна остановилась в тени густой лесопосадки. Повара еще в пути растопили походные кухни, и вскоре поспел немудреный завтрак: пшенная размазня с салом и крепкий чай с сахаром.

В стороне от стоянки выставили посты охранения. На марше понтонеры не спали — и, улегшись на траве, быстро уснули. Не спалось только командирам: с северо-запада доносились отголоски далекого боя.