— Фабиола?! С вами?!

— Читай. В ночь перед казнью Фабиола изранила гвоздем ладонь и, обмакивая палочку в рану, вывела эти строки.

Они вошли в шатер. Филипп поднес смятый лоскут к светильнику. Выступили бледные ржавые знаки. Он с трудом разобрал их.

Фабиола прощалась с ним. Она прошла все муки. Выпила до капли всю месть победителей. Дочь Фабия, она не далась бы живой в руки врагов, но в ней был ее ребенок, его дитя. Почувствовав, что скоро станет матерью, Фабиола тайком разыскала Арну, и та в горах приютила подругу своего господина. Когда гладиаторы восстали, а горцы поддержали их, Фабиола не могла предать приютивших ее.

Она скорбит, что ее Филипп никогда не увидит своего сына. Среди судей были ее двоюродные братья по отцу. Они допытывались: что заставило ее, патрицианку, молодую, красивую женщину, вступить в заговор, заранее обреченный на неудачу? Но она молчала, молчала на всех пытках.

Филипп глухо зарыдал. Его жена, его ребенок… Всю жизнь он тосковал о любви истинной, а когда боги послали ему великую, до конца самоотверженную любовь, он не заметил ее. Он царапал себе лицо и, причитая, выл, как скиф на похоронах. Камилл притронулся к его плечу.

— Не надо слез. Она не плакала. Она молчала. Все время молчала и только в ночь перед казнью заговорила со мной и просила разыскать тебя. Мне тяжелей. Арну перед смертью обесчестил палач.

— К чему же еще такое надругательство?!

— Римское человеколюбие запрещает казнить невинных дев. Приговоренных к смерти лишают невинности, чтоб соблюсти закон.

— Ты видел их казнь?

— Нет, меня выбрали для участия в гладиаторских играх. Выбирал сам Красс. Двенадцать несчастных пленных рабов легло под моим мечом. На тринадцатом поединке народ римский даровал мне жизнь и свободу. Я записался в армию. Но спасти Арну не смог. Ее и Фабиолу на арене растерзала стая волков. Арна, сломленная своим унижением, упала и была вмиг растерзана. Твоя Фабиола защищалась, как воин. Истекая кровью, она успела задушить одного волка. Храни этот свиток…

XIV

Черная измена Махара, успехи Лукулла смели все расчеты Митридата и его союзников. Передовые отряды римлян все чаще и чаще тревожили отступающих.

Тиграну римские лазутчики несли богатые дары. Сенат гарантировал сохранить трон за его потомством, обещал титул царя романолюбивого, свое покровительство и защиту от народов гор, исконных врагов Армении. Тигран просил время на размышление. Митридату слал клятвы в незыблемой верности, но с подмогой не спешил.

Тем временем новый удар обрушился на голову Митридата. Ушли парфы. Пятьдесят тысяч кочевников бесшумно снялись в ночи и исчезли в песках. Фраат Третий, царь Парфии, тайком от своих союзников заключил с Римом сепаратный мир. Теперь на одного воина Митридата приходилось два легионера.

Когда на пути встала Акилисена — горный кряж, богатый водами, лесами и дичью, Митридат приказал остановиться и готовиться к бою. Тиграна с подмогой перестали ждать.

Воины уныло оглядывались: Акилисена не была родиной ни для понтийцев, ни для скифов, ни для сирийцев. Это был просто перекресток путей войны. Гору обнесли рвами, нагромоздили камней у расщелин.

С укрепленных позиций было видно: римляне не спеша разводят костры, готовят пищу, осматривают и примеряют боевое снаряжение. Подкрепившись, так же не спеша двинулись. Бой, как обычно, открыли новобранцы. Они выскакивали вперед, бахвалились, вызывали на поединок храбрейших. Вот еще совсем желторотый верткий мальчишка, кривляясь, выкрикивает, что справится с десятком варваров. Кто-то из сирийцев пустил стрелу. Пронзенный велит упал, почти детским визгливым голосом выкрикивая проклятия. Римляне кинулись в атаку. Сирийцы отразили натиск и клином врезались в ряды легионеров. Темные фигуры римлян перемешались с яркими одеждами восточных войск. Сверкнула чешуя панцирей македонских наемников. На левом фланге бирюзовой пеной рассыпалась конница Артаксеркса. Колхи, лазы и албаны защищали центр. Арабы, савроматы и скифы сражались на правом фланге. С гиком, горяча коней, они наскакивали на медленно двигавшегося врага, осыпали его отравленными дротиками и мгновенно отступали, чтоб через минуту вновь устремиться в атаку.

Филипп с отрядом дворцовой стражи охранял Эгиду Понта. Сплотившись вокруг знамени, вожди войск — Митридат, Артаксеркс, шейхи обеих Аравий, князья народов гор — руководили битвой. Митридат хмурился. Артаксеркс благодушно, точно перед ним разыгрывалась красочная пантомима, оглядывал поле битвы.

В гуще сражающихся он мельком заметил Гипсикратию. С копьем наперевес она промчалась среди сирийских войск. Антиох ударил на римскую ставку. Захваченный врасплох, полураздетый Лукулл выскочил из шатра. Он на ходу застегивал латы на своем дородном теле. Гипсикратия метнула в него копье, но промахнулась. Выхватив меч, направила коня к римскому полководцу, но легионеры быстро перегруппировались и сомкнули каре вокруг своего вождя. В Гипсикратию полетел град дротиков. Антиох, дико крича, кинулся на выручку. Сирийцы лавиной устремились за своим царем. В брешь римской цепи ворвался отряд Люция.

— Перебежчиков не щадить! — закричал Лукулл. Дородность и одышка не мешали быстроте и точности его движений. Одним ударом он разрубал жертву от плеча до пояса и продвигался вперед.

Перед ним выросла щетина копий. Однако мысль захватить Гипсикратию опьянила римского вождя. Владея таким залогом, он продиктует Мнтридату любые условия. Она тут, рядом — но в это время юный Антиох изогнулся и метнул копье. Лукулл очень ловко подхватил его на щит и снова взмахнул мечом. Нападавшие на него сирийцы попятились. Это минутное замешательство дало перевес римлянам.

Статный трибун в алом сагуме[37] вступил с Гипсикратией в поединок. Царица, метнув копье, обняла шею своего коня. Верный скакун вынес ее из боя. Трибун не преследовал. Это было бы слишком рискованно, а жизнь римского патриция драгоценна. Он стегнул коня и отъехал в безопасное место.

В дело вступили триарии. Как всегда, им предоставлялось последнее слово на поле битвы. Оттеснив и частью смяв отряд Люция, отборнейшие воины римского резерва замкнули кольцо вокруг сирийцев.

Стоя недвижно, закованные с ног до головы в железо, триарии равномерно и метко кидали копья. Вблизи они казались совершенно неуязвимыми.

Антиох и горстка бывших гелиотов еще сражались. Их прикрывала баррикада из павших тел.

На невысоком холме показался статный трибун в алом сагуме.

— Достать! — крикнул он, указывая на сирийцев.

Антиох узнал Эмилия Мунда, любовника своей матери, и метнул в него дротик. Триарии, вздевая трупы на копья, быстро разбрасывали прикрытие. Мунд что-то снова крикнул. В воздухе взвилась петля и захлестнула Антиоха. Вмиг через трупы его потащили к трибуну.

— Щенок моей потаскухи! Я так и знал. — Мунд сам сорвал с пленника доспехи и ударил его плетью. — Будь ты проклят! Мало ты крови испортил мне в Антиохии.

Удары сыпались один за другим. Сквозь тонкое полотно хитона выступили кровавые полосы. Но мальчик молчал. Наконец трибун пнул пленника ногой в лицо и, зло усмехаясь, распорядился:

— Подберите! И еще проучите палками, но только не до смерти, а то пропадет мой выкуп.

Между тем персидская конница схватилась с триариями. Римские всадники пытались прикрыть свою пехоту, но были вмиг опрокинуты. Пригнувшись к седлу, Митридат жадно следил за боем.

— Лучше нет персидской конницы, но и скифы не уступят! Ах, Антиох, славный, храбрый царевич Антиох! — Он гикнул, увлекая за собой кочевников. Скифы и арабы ударили на римлян сбоку…

Сорок пять дней длилась осада лагеря понтийцев. Македонскую фалангу римляне опрокинули в первые же дни. Ветераны Армелая, обезоруженные, бросались на вражьи пики. В плен не сдался ни один. Драконы гор иберы, смяв римскую легкую пехоту, ушли в пустыню — недалеко: их догнала конница Лукулла и перебила поодиночке. Еще более печальная участь постигла арабов. Римляне вырывали им языки и, отрубив по локоть руки, выгоняли в пустыню. Царю Персиды Лукулл предложил почетный мир, но Артаксеркс, рассмеявшись, приказал наградить золотом отважных послов и повел остатки своей конницы на свежие римские силы.