— Да при том, что этот кретин, дебил, полный даун Валентин Турчинов, помните его? — вместо того, чтобы тихо прийти, посмотреть, вернуться и доложить, добравшись до Украины, орал что он наш эмиссар едва ли не каждому из своих знакомых! И обещал, что британская армия готова поддержать выступление, объявив Сталину войну. Хотя есть информация, что сами повстанцы не слишком принимали всерьез и эти слова, и самого этого клоуна. Вот только представьте, что будет, когда НКВД нам его предъявит, как пойманного Коморовского тогда, в Ленинграде? А он подтвердит под любой присягой и все что он там наплел, и еще что угодно.

— Дорогой Уинстон, а отчего мы должны отвечать за бред какого-то самозванца?

— Да оттого, черт побери, что этот тип сейчас сидит в нашем консульстве в Киеве! И требует там политического убежища, опасаясь высунуть наружу нос. И русским, скорее всего, о том известно, уж пленных повстанцев они наловили много! И наверняка уже не один рассказал на допросе о "британском эмиссаре", и где он сейчас — тем более, что этот Турчинов до того заявлялся в наше консульство трижды! Консул сейчас спрашивает, что с этим человеком делать — может просто пристрелить и сжечь труп в печи?

— Простите, а кто давал Турчинову такие инструкции?

— "Комитет по делам восточноевропейских беженцев, украинский отдел". Пешки, которым было строжайше указано, что говорить. Ну и господин Бандера имел с ним короткую беседу перед отправкой.

— Кто ему разрешил??!

— Имел место недосмотр исполнителей. Возможно, в сговоре с персоналом Комитета.

— И вы, дорогой Уинстон, еще имеете какие-то претензии ко мне? Или забыли авантюру Коморовского, снова вручив честь Британии проходимцу? Неужели трудно было все проконтролировать? А теперь, уж простите — зачищайте концы!

— И Комитет в Нанси тоже? На него уже ушли деньги из британской казны. Налогоплательщики не поймут — если выплывет наружу.

— Ну так расформируйте, по крайней мере, украинский отдел. А после где-нибудь рядом возникнет исключительно частная "ассоциация украинцев-эмигрантов с целью помощи соотечественникам". Можно туда, не афишируя конечно, и Бандеру пригласить, со строжайшим предупреждением, еще одна самодеятельность, и выдадим его русским. Пусть эта фирма и работает с тем, что осталось от украинского проекта — а Британия умывает руки. В конце концов, интересы всех этих Бандер, Шухевичей, Турчиновых, Куков, кого там еще — это не более чем разменная монета, сдав которую Советам, можно получить от них какие-то уступки.

— Бэзил, вы предлагаете мне подло обмануть ожидания несчастных повстанцев? — расхохотался Черчилль — которые, как доносят вернувшиеся агенты, в украинских лесах изнемогают в сражениях в войсками НКВД и ждут прихода английских освободителей? Если верить последнему меморандуму Бандеры…

— Так пусть ждут, мы что, обещали им конкретный срок? А если он так и не наступит и их там всех перебьют, мы-то тут при чем?

— Что ж, пусть гордятся, что отдают свои никчемные жизни за свободу и демократию. А мы не придем — нам, мой дорогой Бэзил, я думаю, вообще не нужна война со сколько-нибудь сильным противником. Не только в ближайшие годы — но, я надеюсь, навсегда.

— Уточните, Уинстон. Вот чего в вас не было раньше, так это пацифизма!

— Это не пацифизм, Бэзил. А трезвый политический взгляд, и жизненный опыт, уже на склоне лет. В мои годы поневоле станешь философом. Вы, лучший военный историк и аналитик Империи, неужели никогда не пробовали задумываться над проблемой мира и войны вообще? Для начала — согласны ли вы, что война, это одно из естественных занятий человека? Поскольку, как в экономике будут кризисы, так и в политике, неразрешимые столкновения интересов? И с этим ничего не поделать — что бы ни говорили мечтатели о "вечном мире", это всего лишь, недостижимый идеал!

— Не возражаю. Поскольку альтернатива войне — договор. Который по сути своей является компромиссом, основанным на балансе сил. А так как этот баланс меняется, то со временем какая-то из сторон почувствует себя обделенной. И что важнее, достаточно сильной, чтобы исправить несправедливость.

— Далее. Войны со временем становятся качественно иными. Технически все более разрушительными — это очевидно. Вовлекающими в себя уже не только армии, но всю нацию, по причине индустриального хозяйства. Причем частью этого вовлечения становится пропаганда — когда враг в глазах своего населения приобретает черты исчадия ада. Что делает войну еще более ожесточенной и непримиримой. Еще одна особенность — войны расширяют свое пространство. Империя, над которой не заходит солнце — но ведь и у других наций есть теперь свои интересы в самых удаленных местах мира, и в итоге, земной шар становится тесным! Фашода в 1898 году не привела к большой англо-французской войне потому, что в мире еще оставались неподеленные территории и можно было разойтись полюбовно. Теперь же этого нет. И вернемся к пропаганде с идеологией — в прошлой Великой Войне нашим врагом были все же люди нашей цивилизации, с близкими христианскими ценностями. А в этой — наружу полезло что-то жуткое, и мне страшно заглянуть в бездну сознания, в котором такое родилось — мне страшно, вы понимаете, Бэзил? А теперь я хотел бы вас спросить — можете вы, один из величайших военных умов Империи, представить Третью Великую Войну, которая, если все мои рассуждения истинны, неизбежно разразится, и скорее рано, чем поздно — через двадцать, тридцать, пятьдесят лет? Если она превзойдет эту точно так же, как эта — ту, прошлую? Даже если не удастся реализовать фантазии Уэллса и изобрести "атомные" бомбы и снаряды (прим. - роман "Освобожденный мир", 1912 г. — В.С.).

— Чисто технически — могу представить. Наверняка появятся новые пороха, взрывчатка, горючее. Станет возможным из пушек, стоящих в Портсмуте, обстреливать Нью-Йорк — и снаряды будут в разы мощнее, тот трехдюймовый как современный в шестнадцать дюймов. Как следствие, не одна линия фронта, но вся территория становится "лунным пейзажем", весь тыл для своего выживания должен зарыться под землю, как метро — заводы, фермы, железные дороги. Возможно, боевыми единицами станут громадные самодвижущиеся крепости, хорошо защищенные и вооруженные, могущие плавать, летать, ползать по земле. И абордажная пехота, по крайней мере, для штурма тыловых подземных объектов. И это будет война на измор, и промышленности — чтобы, образно говоря, когда враг стрелял последним снарядом, мы бы еще отвечали предпоследним — и всего общества, когда мужчины ценны лишь как солдаты и рабочие, а женщины, как матери солдат и рабочих.

— Вот вы и ответили, Бэзил. А ведь это лишь технический аспект — добавьте еще и бешеную непримиримость, как в русском фильме про Брестскую крепость, когда сдача в плен и переговоры считаются недопустимым. Когда война становится ничем не сдерживаемой бойней на полное истребление. И я спрашиваю вас, вы хотели бы жить в таком мире? Или — чтобы там жили ваши потомки, мы с вами, слава богу, этого уже не увидим. Я видел это однажды, во сне — помните, я вам рассказывал, отравленная Англия, залитая ядом с русских и немецких самолетов?

— Вы предлагаете вернуться к столь критикуемой вами идее всеобщего разоружения и мира?

— Я ищу способ, как выжить Британии, черт побери! Реальный, а не мифический, вроде немедленного создания "всемирного правительства", или воссоздания Лиги Наций, с передачей ей всех вооруженных сил. Ясно, что никто на это не пойдет — а надо ведь, чтобы согласились все! И кажется мне, я нашел выход. Готовый вылиться не просто в философствования, а в цельную военно-политическую доктрину. Что самое важное, имеющую прецедент, и проверенную опытом!

— А разве мир когда-нибудь раньше сталкивался с подобной проблемой?

— В меньшем масштабе, но — было. Италия эпохи Возрождения. Независимые города-государства, принадлежащие к одной цивилизации, вере, культуре, но в то же время то спорящие между собой, то заключающие союзы. Конфликты разрешаются в массе без войн и разрушений — интриги, заговоры, яд, торговая конкуренция, ну может быть, налеты банд неопознанной принадлежности. И лишь в крайнем случае, столкновение армий, из наемников-професссионалов, без опустошения территории и зверств, и даже без жестокости друг к другу — Макиавелли пишет про битву при Ангияри, 1440 год, что там погиб лишь один человек!