Долго продолжалась игра, продолжалось и ненарушимое молчание, покуда Наталья Ильинишна сидела подле; но она, наконец, вышла.

— Это скучно, — сказала Зоя, — давайте играть в пять карт, только, смотрите, чур, не плутовать! слышите ли?

И она сдала Поручику пять карт и себе пять карт, вскрыла козыря и положила на него колоду. — Ходите! Поручик пошел с пары и положил на придачу козыря.

— О, какие вы щедрые!.. приняла. Ходите!

Поручик еще раз пошел с пар и, дополняя игру, взял ошибкой лишнюю карту. Глаза Зои были настороже.

— А! вы плутуете! — вскричала она, удержав руку Поручика.

— Ей-богу, я ошибся, — сказал он.

После нескольких ходов Зоя приподняла карты в колоде, чтобы подсмотреть козыря.

— Ах, Зоя Романовна, как можно подсматривать! — осмелился заметить и Поручик с своей стороны.

Поручику показались очень приятны нежные удары по руке. Пример был подан Зоей, он стал последовать ему: сдав лишние карты, подсматривать козырей, ходить не с пар.

Плутовство началось с обеих сторон; то Зоя ловит контрабандные карты и Поручик останавливает ее; то он покроет пики бубнами или старшую младшей и Зоя поймает его. Очень весело! Но приезд Романа Матвеевича восстановил честность в игре, игра стала ужасно скучна.

— Вы непременно будете у нас в воскресенье? — сказала Зоя Поручику, когда он собирался домой.

В воскресенье то же плутовство, воровство, и полицейская исправность ловит преступные руки.

Зое ужасно как понравилось играть в карты; но только с Поручиком. Когда Поручика нет, Зоя не выходит из своей комнаты. Все прочие соперники, являясь в обычные дни в дом Романа Матвеевича, почти совсем не видят ее.

Но даром играть скучно. Начинается игра коммерческая: на конфекты, на удары по рукам, на поцелуи руки. Поручику оставалось предложить играть на чистые поцелуи; но он по глупости или по простоте души вздумал предложить играть на локон в знак памяти.

Выиграл локон и — все пропало! Поручик, верно, не знал, что брать локон в знак памяти — недобрый знак, верная разлука. Это испытали все, любившие без теоретических познаний, в первый раз. Сколько погибло через это первой любви, самой лучшей любви, любви без сомнений, без подозрений и ревности, любви доверчивой — каймака[99] сердца!

Едва Поручик получил выигранный локон и поцеловал трикратно руку Зои, — не вытерпел, чтоб не поторопиться к Анне Тихоновне, которую он совершенно забыл во время игры в пять карт и во время антрактов.

— Анна Тихоновна!.. Показать вам штучку? — сказал он ей, сгорая от восторга.

— Что это такое? Портфель, который я вам подарила?

— А в нем-то что? отгадайте!

— Не понимаю.

— Ну, что это значит? — и с этим словом Поручик вынул из портфеля что-то завернутое в ленту и начал целовать.

— Что это такое?.. Какая нежность!

— Отгадайте, чей? — и Поручик показал ей локон прекрасных блестящих русых волос, локон, перевязанный розовой лентой.

— Локон?.. Не знаю чей!..

— Чьему же быть, кроме… той, которую я обожаю!

— Не Зои ли Романовны?

— Так-с — ничего! Выиграл в карты! — сказал Поручик. Облобызав еще сто раз локон, он завернул его осторожно в ленту, положил в портфель и — в боковой мундирный карман, который можно назвать сердечным карманом.

Это известие поразило Анну Тихоновну. Сватовство Полковника шло на лад: Наталья Ильинишна и Роман Матвеевич не прочь от него; оставалось только объявить Зое — вдруг является страшная помеха: локон волос!

— Анна Тихоновна, — сказал Поручик, — теперь прошу вас приступить к делу решительно… Сделайте одолжение, объявите желание мое родителям Зои Романовны, потому что я сам не в состоянии сделать предложения; затруднений, кажется, уже не может быть… А в согласии Зои Романовны я уверен.

— Вот как!

— Да; а если будут откладывать, я, право, увезу ее! Анна Тихоновна испугалась этой решительной угрозы.

— Какие же еще могут быть затруднения? — сказала она. — Теперь вы можете быть уверены… Я сегодня же поеду… Это должно скоро решиться…

— Уж я надеюсь на вас! — вскричал Поручик радостно. Он расцеловал руки Анны Тихоновны и ушел мечтать наедине о блаженстве любви, о женитьбе, об отставке, о роскоши, о своре гончих собак и, наконец, о детях.

Самолюбие и расчет есть два предмета, с которых начинаются почти все главы жизни человеческой. По самолюбию и расчету Анне Тихоновне казалось гораздо и приличнее, и выгоднее быть свахою будущего генерала, нежели будущего штабс-капитана. У ней вскипела кровь от досады, когда Поручик показал ей трофей свой. Во-первых, Анна Тихоновна подумала, что она подарила Поручику портфель своей работы не для того, чтобы он клал в него чужие локоны; а во-вторых, она уже просватала Полковника: отец и мать изъявили согласие, оставалось сказать об этом только Зое, а будущему зятю припасть к стопам ее и просить осчастливить его рукою и сердцем.

Анна Тихоновна, зная, что Поручик с Зоей Романовной могут в короткое время так далеко уйти, что не воротишь, немедленно же послала звать Полковника к себе и объявила ему, что против Поручика он должен принять строгие меры.

— Это что значит? — спросил Полковник, вспыхнув уже начальничьим гневом на Поручика.

— Да так, он поигрывает в карты…

— Неужели? в банк?

— Нет — в дураки. Полковник захохотал.

— Пожалуй! пусть хоть в носки играет! это не запрещенная игра.

— Запрещенная не запрещенная, а проиграться и обыграть можно до нитки.

— Что за беда! пусть себе играет с кем хочет и проигрывается, лишь бы не в азартную игру.

— По-моему, это азартная игра… Я боюсь за Зою Романовну…

— Как! что! — вскричал Полковник, — с Зоей Романовной?..

— Да.

— Что вы говорите!.. О, да я ему найду место! — грозно произнес он, заходив по комнате.

Когда Анна Тихоновна объяснила ему, в чем дело, он обратился весь в грозу и понесся черной тучей, чтоб разразиться над головой бедного Поручика.

Через полчаса Поручик мчится уже по самонужнейшей казенной надобности, по дороге в Бердичев, для принятия ремонта и ремонтной команды[100] от заболевшего ремонтера. Он не успел проститься с Зоей; едет и все проклинает.

Доехав до первой станции, он бросился на койку смотрителя и предался грустному размышлению.

— Не могу ехать! ей-богу, не могу! — повторял он мысленно, в отчаянии.

Вынул из кармана портфель, из портфеля бумажку, из бумажки локон, он целовал его тысячу раз.

Но лошади готовы — надо ехать!

Во время дороги денщик его что-то бормотал про себя с сердцем, бранился на кого-то…

— Что ты бормочешь? — спросил его Поручик.

— Да как же, ваше благородие, сапоги позабыл на полочке!.. Приспичило! верно, за четверкой вороных к свадьбе!

— К какой свадьбе?

— К какой? вестимо, что к Полковничьей.

— К Полковничьей?

— Чай, вам лучше знать, говорят, женится…

— На ком?

— Да вот на дочке помещичьей.

— На какой помещичьей дочке?

— Да вот, что хорошая такая барышня собою, на большой улице, против квартирной комиссии.

— Кто тебе говорил! — вскричал Поручик так, что денщик испугался и замолчал.

— Говори же!

— Да я, ваше благородие, не знаю, правда то или нет; Полковничьи люди говорили, что барин новый мундир заказывает да дом хочет переделывать, для свадьбы.

— Стой! — вскричал Поручик. Ямщик остановил лошадей.

— Ворочай назад!.. Ступай назад!.. Я забыл бумаги…

— Слава богу! — пробормотал денщик, — кстати; захвачу свои сапожнишки.

Через четыре часа Поручик въезжал уже обратно в город. Он остановился в первом дворе; оделся, нафабрил усы, велел денщику ожидать себя, никуда не уходить.

— Да я только на квартеру… сапожнишки…

— Ни шагу!

Уж вечерело. Поручик прокрался переулком к дому Романа Матвеевича, прошел несколько раз мимо; Зоя заметила его из окна. И вот он со двора, а она из своей комнаты очутились почти в одно время в гостиной.