И дальше говорит он: «Местный вождь рассказывал мне, что лет тридцать тому назад у него гостил человек из колена Симеонова и тот говорил, что в его краях живут четыре колена Израилевых. Одно из них — колено Исахорово — посвятило себя изучению торы, а властвует над ними царь из того же колена».

Кроме того, в книге «Путешествия Вениамина» сказано буквально следующее: «Оттуда двадцать дней пути до гор Нисбон, что на реке Гозан. В горах Нисбон проживают четыре колена — Даново, Зовулоново, Асирово и Нефталимово. У них в горах расположены крупные города и государства. С одной стороны их омывает река Гозан. Они никому не подвластны. Лишь один правитель над ними — царь по имени рабби Иосиф Амаркело Галеви, И состоят они в союзе с Койфер-ал Турехом[14]. Немало рассказывается там и о сынах Рехавитов[15] из страны Темоновой, которые подчиняются царю израильскому и постоянно постятся и молят бога за евреев, пребывающих в изгнании».

— Ну, Сендерл! Как ты думаешь, что было бы, если бы они вдруг увидели меня, брата своего Вениамина из Тунеядовки, прибывшего к ним в гости? Скажи, прошу тебя, что ты об зтом думаешь?

— Они бы, конечно, просто ожили! Шутка ли, такой гость, такой желанный гость! Каждый приглашал бы тебя к себе на трапезу. Даже сам царь Амаркело! Передай им от меня хотя бы самый сердечный привет! Если бы только было можно, я бы, право, отправился туда вместе с тобой!

— А! — воскликнул Вениамин, вспыхнув от неожиданно осенившей его мысли. — А! А может быть, и в самом деле, Сендерл, нам вместе отправиться в путешествие? Глупенький, ведь сейчас тебе удобнее всего это сделать. Я все равно туда направлюсь, вот я и возьму тебя с собой! Глупенький, вдвоем-то ведь веселее! Да и мало ли что, а вдруг я там королем стану, — тогда ты у меня правой рукой сделаешься. Вот тебе мое честное слово! С какой стати ты, чудак этакий, будешь тут терпеть унижения от твоей разбойницы! Погляди, какая у тебя щека! Подумай, какая горькая, разнесчастная доля досталась тебе! Право же, Сендерл, пойдем! Не пожалеешь!

— Ну что ж, — ответил Сендерл, — если тебе непременно так хочется, пусть будет по-твоему. А что касается «ее», так не все ли мне равно? Дурак я, что ли, рассказывать, куда я собираюсь!..

— Душа моя! Дай я тебя расцелую! — радостно воскликнул Вениамин и, не будучи в силах сдержать свои чувства, обнял Сендерла-бабу. — Ведь ты одним своим словом помог мне разрешить такой трудный вопрос! Скажу теперь так же, как и ты: «А что до «нее» (я разумею свою жену), так не все ли мне равно?» Есть, однако, еще одна заминка: где взять денег на расходы?

— На расходы? Ты хочешь приодеться, Вениамин, или перелицевать свой кафтан? А я бы сказал, что это ни к чему. В дорогу лучше отправиться в старом, а там мы, надо полагать, достанем новое платье.

— Это верно! Там у меня забот уже не будет. Но пока что нам нужны ведь кое-какие деньги хотя бы на еду.

— Что значит, Вениамин, на еду? Ты намереваешься возить за собой кухню? Разве не будет по пути ни постоялых дворов, ни жилых домов?

— Не понимаю, Сендерл, о чем ты говоришь? — в недоумении спросил Вениамин.

— Я говорю, — спокойно ответил Сендерл, — были бы на пути дома, — можно ведь заодно и по домам ходить! А чем занимаются все наши евреи? Сегодня одни просят у других, а завтра те побираются у них. Дело это нашему брату привычное — попросту одолжение…

— Честное слово, ты прав! — обрадовался Вениамин. — Теперь для меня все прояснилось! В таком случае я совершенно готов и обеспечен всем необходимым. Завтра же на рассвете, когда все будут спать, мы можем уйти. Жалко время терять. Согласен, Сендерл?

— Хочешь — завтра? Пускай будет завтра. Не все ли мне равно?

— Завтра пораньше, слышишь, Сендерл! Я потихоньку выйду из дому и буду ждать тебя возле заброшенного ветряка. Помни же, Сендерл: завтра на рассвете ты придешь туда. Не забудь! — еще раз повторил Вениамин, собираясь уходить.

— Погоди-ка, Вениамин, погоди минуточку! — сказал Сендерл, копаясь в боковом кармане тельника. Он вытащил оттуда какой-то пропотевший сверток, обмотанный со всех сторон шнурками, завязанными чуть ли не двадцатью узлами. — Видишь, Вениамин, вот это я успел накопить тайком от жены с самого дня нашей свадьбы. Пригодится на первых порах, не правда ли?

— Ну, сердце, тебя и расцеловать мало! — воскликнул Вениамин и горячо обнял Сендерла-бабу.

— Ах, чтоб ты провалился! Полюбуйтесь, любовь какая горячая! Обнимаются как! А там в комнате коза картошку жрет! — раздался вдруг громкий голос супруги Сендерла. Пылая гневом, она одной рукой указывала на козу, а другой подзывала к себе мужа… Понурив голову, Сендерл медленно, шаг за шагом, подвигался к ней, как нашаливший ребенок, которого ждет наказание.

— Крепись, душа моя! Уж это в последний раз! Помни же, завтра… — шепнул Вениамин своему другу на ухо и бесшумно, по-кошачьи, выбрался из дому.

На следующий день рано утром, еще до того, как пастух погнал коров в стадо, наш Вениамин уже стоял наготове возле ветряка с узелком под мышкой. В узелке были все необходимые в дороге вещи: талес, филактерии, молитвенник, Псалтырь, а также те книги, без которых Вениамин не мог двинуться в путь, как мастер без инструмента. Там же лежал его субботний кафтан: надо как-никак соблюдать приличия, не ходить же на людях в будничном платье! В кармане у него было без Малого пятнадцать грошей, которые он утащил у жены из-под подушки.

Одним словом, он был, благодарение богу, обеспечен всем необходимым и мог немедленно двинуться в путь.

Тем временем взошло солнце и обратило ясный лик свой к миру. Один взгляд его вселял бодрость и радовал все сущее на земле. Деревья и травы точно улыбались сквозь капли невысохшей предутренней росы, — так маленькие дети, завидев блестящую игрушку, забывают о своем горе и разражаются веселым смехом, хотя на глазах у них еще сверкают крупные слезы. Полевые птички носились в воздухе, кружили над Вениамином, щебетали, будто хотели сказать: «Давайте будем петь, чирикать и радовать этого почтенного путника у ветряной мельницы! Ведь это сам Вениамин, Вениамин Тунеядовский — Александр Македонский своего времени! Он покидает свою родину, бросает жену свою и детей своих и отправляется по божьему велению куда глаза глядят! Вот он стоит, великий Вениамин, подобно солнцу, покинувшему свой шатер, подобно богатырю — готовый мчаться в дальний путь с узелком в руках! Он силен, как леопард, он легок, как орел, он готов исполнить волю отца нашего небесного! Так пойте же, играйте. «Три-ли-ли-ли! Трриль! Трриль!.. Пойте и наполните радостью сердце его!..»

У Вениамина и в самом деле ликовала душа. Он думал: «Ведь я счастливейший человек на свете! Ну чего мне не хватает, не сглазить бы? Жену свою я, слава богу, обеспечил: заработок у нее есть. Сам я — вольная птица, подобно этим вот полевым пичугам. Весь мир передо мною открыт. С моей опытностью, с моей решимостью да с кое-какими познаниями в разных областях я авось нигде не пропаду. А к тому же я еврей, человек, не теряющий надежды. Ведь помимо всяческих достоинств — мало ли евреев весь свой век живут только надеждой, и господь не оставляет их своей милостью!

Как-то по-особому хорошо было на душе у Вениамина, так что уста его сами раскрылись и, умиленный, он запел фальцетом один из торжественных гимнов всевышнему. Его пение слилось с щебетанием птиц, с жужжанием и стрекотом насекомых и в гармоническом сочетании вознеслось в глубь небес, к трону господню.

Однако прошло уже довольно много времени, а Сендерла все еще не было. Это начало беспокоить Вениамина, омрачать его радость. Он оглядывался по сторонам, смотрел во все глаза, — напрасно! Не слыхать, не видать. Нет Сендерла!

Уж не заставила ли его «эта ведьма» заняться какой-либо работой? Но для этого еще слишком рано. Вся Тунеядовка еще спит крепким сном. Картошку начнут чистить гораздо позднее, а за обед хозяйки принимаются лишь после того, как основательно поругают и проклянут своих мужей, выпорют ребят и вывесят на просушку бебехи…