Ах, глупенький, глупенький Александрушка Македонский! Дом у тебя был полная чаша, жил бы себе в свое удовольствие, поглаживал бы себя по животику. И на что тебе, дурачок, сдалась Индия? «Сиди дома да не рыпайся!» — сказано в народной поговорке. А ведь люди говорят: «Народная поговорка — что священное писание». Но еще больше удивляют меня наши евреи. Уж они-то, наверное, могли бы этой поговорки придерживаться! Сидели бы дома и занимались своим делом. К чему им скитаться, бродить, носиться без толку, не зная куда и зачем, не щадя ни здоровья, ни сил, зря сапоги трепать? Честное слово, Вениамин, попадись мне на глаза такая вот особа, я бы ему тут же на месте эту народную поговорку выложил!..
Долго препирались наши путешественники. Сендерл задавал вопросы, а Вениамин ему доказывал, что он глуп и ни малейшего представления о таких вещах не имеет. Сендерл напоминал лошадку, которая всегда послушно и преданно служила своему хозяину, готова была за него в огонь и воду и вдруг ни с того ни с сего, словно стих на нее нашел, заартачилась, встала на дыбы и — ни с места, хоть ложись да помирай! И если Вениамин и не стегал заупрямившегося Сендерла кнутом, то зато донимал его своим красноречием до тех пор, пока тот не стал мягче воска, пока не стал по-прежнему покорной, покладистой лошадкой. Сендерл навострил уши, выслушал головоломные речи Вениамина и в конце концов проговорил, по своему обыкновению:
— Если ты настаиваешь, пусть будет по-твоему! Мне-то что!
Уладив спор, Вениамин и Сендерл продолжали путь и после долгой ходьбы по дорогам и проселкам едва живые доплелись до Тетеревки.
Тетеревка — первый крупный город, который довелось увидеть нашим путешественникам за всю свою жизнь. Удивительно ли, что они разглядывали прямые улицы, высокие каменные дома и никак не могли наглядеться на них? Чуть ли не на цыпочках шли они по тротуарам, смешно поднимая ноги, будто боялись слишком сильно ступать по гладким камням, чтобы не причинить им какого-нибудь вреда. Ноги, участь коих весьма незавидна! Местечковые ноги, никогда не ступавшие по деревянному настилу даже у себя в доме, ноги, с которыми их обладатели не церемонились, вынуждая их, как свиней, месить непролазную уличную грязь… Такие ноги и в самом деле не могут не растеряться на первых порах, не могут не подпрыгивать, впервые ощутив под собою каменную мостовую. Только что прибывшие местечковые ноги нетрудно узнать на мощеных улицах большого города.
Наши путешественники с замиранием сердца шли по городу, почтительно уступая дорогу каждому встречному. Сендерл то и дело хватал Вениамина за полу и оттаскивал его в сторону. Иной раз Сендерлу из-за этого приходилось чуть ли не пускаться в пляс со встречным пешеходом. Человек шел прямо и наталкивался на Сендерла, который, желая отступить в сторону, на деле загораживал встречному дорогу. Тот кидался вправо, но Сендерл опережал его и сам кидался в ту же сторону. Тогда оба бросались влево, а затем снова вправо, и так до тех пор, пока наконец не разминутся. Один из прохожих, видимо, не очень расположенный танцевать с Сендерлом, попросту схватил его за шиворот и отшвырнул в сторону, так что тот едва без зубов не остался.
Для наших героев здесь все было диковинным, все, казалось, тычет в них пальцами: дрожки что-то кричали, фаэтоны переговаривались, дома надменно поглядывали большими оконными стеклами, а люди передразнивали их, и все орало им вслед: «Эй вы, нищие! Торбы! Мелюзга местечковая! Торбы! Торбы!»
— Знаешь, Вениамин! — сказал Сендерл, задирая голову и почтительно разглядывая большие дома. — Я полагаю, Вениамин, что это — Стамбул!
— Брось! Глупости! Куда этому городу до Стамбула! — отвечал Вениамин таким тоном, точно сам он был уроженец турецкой столицы. — В Стамбуле, глупенький, пятьсот раз по пятьсот улиц, а на каждой улице пятьсот раз по пятьсот пятнадцати — двадцати-, а может быть и тридцатиэтажных домов! А в каждом доме живут пятьсот раз по пятьсот человек! Думаешь, это всё? Нет, погоди, чудак ты этакий! Кроме того, есть улицы поменьше: разные Юрдики, Коченевки, Пески, Яры и Подолы![20] Их там тьма-тьмущая!
— Ай-яй-яй! — поражался Сендерл. — Ведь это же ужас, честное слово, какой огромный город! Но скажи на милость, Вениамин, откуда берутся такие большие города? Зачем людям тесниться в одном месте, как сельдям в бочке? Разве мало места на земле? Ведь есть, наверно, что-то такое, что заставляет людей отрываться от земли и устремляться в небо, ввысь, на верхние этажи? Уж не оттого ли это, что душа человеческая в небесах зародилась и поэтому тянет человека туда, хочется ему, бедняге, расправить крылышки и витать в вышине… А что говорят по этому поводу твои философы, Вениамин? Не встречались ли тебе суждения на этот счет в твоих философских книгах?
— Видишь ли, — отвечал глубокомысленно Вениамин, — что касается философии, то имеется подробное толкование и по этому поводу. Мне как-то однажды пришлось заняться этим у нас в синагоге, за печью… Таким образом был решен талмудический вопрос о ниспосланных нам десяти мерах нищеты, а также было объяснено изречение о том, что весь мир исполнен зла. Но сейчас я это тебе растолкую на основании Библии. Ведь ты, Сендерл, Пятикнижие учил? Там сказано, что вначале, в древние времена, наши предки жили в шатрах. Но во время вавилонского столпотворения все люди собрались в одно место и стали делать кирпичи, а потом строить город с высокими домами, упирающимися в небо. Однако в разгар работы на людей нашло затмение, началась кутерьма, суматоха, они перестали понимать друг друга, и все пошло кувырком… Хорошо еще, что бог их тут же разогнал, и люди зажили как прежде, стали дышать свободно, и мир снова воспрянул. Но грех столпотворения не искуплен по сей день. С тех пор и осталась у людей страсть тесниться, жаться, строить высокие дома, создавать себе славу, устремляться в небо… Помнишь, как сказано в Библии? «Что ты ко мне пристал, как злыдень? — говорит Авраам Лоту. — Зачем твоим людям ссориться с моими из-за пяди земли? Ведь весь мир открыт пред тобою, ступай куда хочешь, и давай забудем об этом!..»
Не успел, однако, Вениамин окончить свою тираду, как послышался зычный окрик пароконного извозчика, который, наехав сзади, чуть не огрел их оглоблей.
— Эй вы, бродяги! — крикнул извозчик, замахиваясь кнутом. — Чего ползете точно раки, — ко всем чертям! Дорогу загораживаете?! Бездельники! Чучела гороховые!
Наши герои с перепугу бросились врассыпную, кто куда.
Сендерл наскочил на столб, ушибся и растянулся во весь рост на земле, а Вениамин впопыхах наткнулся на торговку, несшую корзину с яйцами. Яйца разбились, и над Вениамином разверзся ад кромешный: торговка метала громы и молнии, осыпала его руганью и проклятиями, хотела дать, вернее, дала ему звонкую пощечину и, судя по всему, имела горячее желание вцепиться ему в волосы… Короче говоря, Вениамину основательно влетело. Еле живой он вырвался из рук разбушевавшейся торговки и бежал в переулок, где к нему вскоре присоединился и Сендерл.
— Вот тебе и большой город! — сказал Сендерл, вытирая полою пот со лба и щек. — Тут не стой, там не ходи! Черт их ведает!
— Это тянется со времен столпотворения! — ответил Вениамин, тяжело дыша. — Все, что ты видишь здесь, это то же столпотворение, — та же сумятица и неразбериха, воровство и разбой…
— А пропади оно пропадом! — выругался Сендерл. — Пойдем, Вениамин, отдохнем! На тебе лица нет, ты ужасно выглядишь! И щека у тебя почему-то горит, черт бы побрал эту ведьму! Вытри, пожалуйста, лицо! Чертова баба, видать, желтком тебя измазала.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В одной из тетеревских молелен горячо обсуждалась тогдашняя Крымская война. Запечье раскололось на различные партии. Каждая партия имела своего президента и свое политическое направление.
Хайкл Башковитый и его последователи были поглощены «тетей Витей»[21]. Они разбирали ее по косточкам и разоблачали все ее хитрости и штучки.