Гани как-то увидел Шэн Шицая, сидевшего в коляске во время одного из таких выездов. Батур сказал друзьям, сопровождавшим его: «Посмотрите на этого будду! Ему кланяются, как богу».
В ту пору Шэн Шицай действительно был в Синьцзяне чуть не обожествлен. «Вольно» о нем не осмеливались не то что говорить, но и думать. И вот сейчас Гани должен будет встретиться с этим «живым буддой». «Неужели меня и вправду приведут к нему самому? Чем это я мог его заинтересовать? Что он у меня станет спрашивать?»
Фаэтон остановился перед домом, где размещался так называемый отдел связи. Мухаммар не без труда спустился на землю, что-то приказал черикам, а сам куда-то исчез. Черики высадили Гани из коляски и, крепко взяв за руки, ввели в приемную отдела. Здесь его освободили от кандалов и провели в комнату, где стоял стол с едой.
— Шэн-дубань лично приказал накормить вас, — сказал ему высокий худой офицер, — так что кушайте без стеснения.
— Ну что ж, раз сам его превосходительство так обо мне позаботился, я не откажусь. — Гани смело сел за стол и стал есть, а в голове пронеслось: «Нет, неспроста это все затеяно. Хотят усыпить бдительность, что ли, чтоб я легче попался в силки? Ну что ж, посмотрим…»
— Хотите водки?
— Нет! — ответил Гани и налег на еду. Он макал мясо в острый соус, уплетал маринованные овощи, затем выпил одну за другой две пиалы горячей сорпы и, вытерев пот со лба, налег на крепкий чай. Офицер и четверо чериков многозначительно переглядывались, удивляясь аппетиту узника.
В это время вошел запыхавшийся Мухаммар.
— Ну что, налопался? — спросил он у Гани.
— Да так, червячка заморил, — ответил Гани.
— Таким обжорам, как ты, всегда мало! — чертыхнулся тот, взглянув на пустые тарелки.
— Давненько я мяса не видел, вот и разгорелся, — ответил Гани.
— Если мы с тобой договоримся, сможешь хоть быка на вертеле каждый день съедать.
— Быка? — переспросил Гани. — Да где их после вас найдешь! И мышь-то с трудом отыщется, я думаю…
— Ладно, хватит болтать, пошли! — Мухаммар повел Гани по коридору. По его обеим сторонам через каждые пять-шесть метров стояли вооруженные черики. И так до самых дверей кабинета властелина. «Неужели это они специально для меня приготовили? — подумал Гани. — Интересно, чего же все-таки им от меня надо?»
Они прошли в огромную комнату. Сюда раз в неделю, каждый вторник, приходил Шэн Шицай и одним росчерком пера решал судьбы сотен тысяч людей. Документы, подготовленные начальником службы безопасности Ли Йинчи или верховным военным судьей Ли Фулином, именно здесь подписывались правителем.
В Восточном Туркестане, превратившемся сейчас в одну большую тюрьму, в темницах томилось более ста тысяч заключенных. И участь их определялась в этом кабинете. Обычно это происходило быстро и просто: краешком глаза просмотрев список, Шэн Шицай тут же накладывал свою резолюцию. Как правило, он чертил на полях косой крест. Это означало, что всех, попавших в список, ожидает скорая смертная казнь.
В особо важных случаях в этом же кабинете производился допрос наиболее опасных «преступников». Сам верховный правитель при этом находился в соседней маленькой комнатке, отделенной от кабинета не дверью, а занавеской. Шэн Шицай стоял или сидел за ней и наблюдал за допросом. Их проводили самые доверенные люди властелина: Ли Йинчи, Ли Фулин, а также его личный переводчик Мухаммар, носивший у китайцев кличку Любинди.
Хотя Гани и не был отнесен к разряду «политических преступников», но его действия признавались особо опасными, и его включили в очередной «черный список». Но Гани оказался в этом кабинете по другой причине. Шэн Шицай, немало слышавший о богатыре, питал надежды приручить его и завербовать к себе на службу.
Введя Гани в кабинет, Любинди подошел к человеку, сидевшему за огромным столом и читавшему какие-то бумаги. Тот даже не поднял головы.
— Ну что, начнем? — спросил Любинди.
— Сейчас, — отозвался Ли Йинчи, так и не подняв глаз.
— Садись! — показал Любинди на стул, стоявший в углу. Но Гани, не отрываясь, смотрел на сидевшего за столом: он думал, что это Шэн Шицай.
— Тебе говорят, садись! — повторил Любинди.
Гани уселся на стул, и тот жалобно заскрипел под его мощным телом. И тогда, вздрогнув, поднял голову человек за столом. Гани понял, что это не генерал-губернатор, хотя в лице этого китайца было что-то общее с Шэн Шицаем.
— Ты знаешь, для чего тебя привели сюда? — спросил Ли Йинчи.
Любинди перевел Гани этот вопрос.
— Догадываюсь, — коротко ответил Гани. Он старался держать себя в руках, но волнение все сильнее и сильнее охватывало его. И казалось ему, что вот сейчас в кабинет ворвутся черики с топорами в руках и обрушат их на него… «Что это со мной? — спросил себя батыр. — Чего это я так вдруг перетрусил? Ну нет, меня не запугаете!»
— Признаешься ли ты в своем преступлении? — продолжал Ли. Он строго посмотрел на Гани. — Почему молчишь? Почему не отвечаешь?
— Мне кажется, если бы меня допрашивал его превосходительство Шэн Шицай, он задавал бы мне другие вопросы, — внезапно ответил Гани, смутив неожиданным поворотом разговора Ли Йинчи. Любинди чуть не кинулся на Гани, но, поглядев на свое начальство, не решился сделать это. А на лице Шэн Шицая, стоявшего за занавеской, появилось выражение интереса.
— Что побудило тебя встать на твой путь? — собравшись с мыслями, спросил Ли.
— Какой такой мой путь? Странные вопросы вы мне задаете. И вы, и те, кто меня раньше допрашивал…
— Зиваза! Вор! — выкрикнул Ли, но Гани, давно привыкший к подобным окрикам, даже ухом не повел.
— Мы требуем от тебя, чтобы ты рассказал нам все о деятельности вашей подпольной организации, ты понял меня?! — сказал Ли и устремил на Гани неподвижный взор. Его очень интересовало, какое впечатление произвел этот вопрос на Гани. Но тот внешне никак не среагировал на него. Про себя же подумал: «Хоть наизнанку меня выверните, но того, чего не было, я на себя не возьму!»
— Не захочешь отвечать по-доброму, у нас есть способы заставить тебя. Будешь стрекотать словно птичка! — стал запугивать Ли Йинчи.
— Делайте со мной что хотите, но оговаривать кого-нибудь и себя вдобавок я не стану! — отрезал Гани.
— Ах ты, мерзавец! — Ли вскочил и, подбежав к Гани, занес было руку, чтобы нанести удар, но потом передумал: такого, как Гани, не напугаешь, это ясно. Тогда он решил попробовать взять батура хитростью:
— На что ты надеешься?
— На одного только аллаха и осталось мне надеяться…
— То есть ты хочешь, чтобы все мусульмане объединились в борьбе против нас, так, что ли?
— Ну, — засмеялся Гани, — тут и уйгуры никак объединиться не могут, так и готовы друг другу глотки перегрызть, а вы говорите — все мусульмане…
Ли Йинчи и Любинди переглянулись, не зная, как продолжать допрос. Шэн Шицай, выжидавший подобно кошке у мышиной норы, когда же собьется этот «вор», задумался: «Это не простой разбойник… Из-за таких, как он, и создается опасность». Он хотел выйти и лично продолжить допрос, но потом передумал и снова уселся на стул.
— Ты, — ткнул пальцем в сторону Гани Ли Йинчи, — ходишь среди народа и везде твердишь: я подниму восстание, я подниму людей на газават. Это нам доподлинно известно…
— Это старые песни — о газавате, — сразу же ответил Гани, усмехнувшись. — Видал я у нас таких «правоверных», что после первых же ударов в штаны от страха наделали…
— Так, интересно, кто же это такие?
— Ну хотя бы этот Сабит-дамолла и подобные ему…
— Откуда ты их знаешь? Как ты с ними связан? Отвечай! — один за другим бросал вопросы Ли Йинчи.
Понимая, что настал самый трудный момент допроса и что теперь враги схватятся за каждую неосторожную фразу, Гани внутренне собрался:
— В тюрьме слышал о них…
— Врешь! — размахивая короткими руками, стал кричать Ли. — Ты их всех лично знаешь! И если сейчас не расскажешь, как ты был связан с Сабитом, а также о том, кто еще состоит в вашей подпольной организации, я вырву твой язык! Вырву! Запомни! Вор и разбойник!