Таким образом, «прошлое» в волшебной сказке — форма, модель «настоящего» и «вечного». В научной фантастике такой моделью является «будущее»: писатели-фантасты разных эпох, изображая «будущее», всегда говорят о своем «настоящем» и о том, что они считают «вечным» в этом «настоящем».

Может возникнуть вопрос, почему все же волшебная сказка для выражения идеала («вечного») обращается к «прошлому», а научная фантастика — к «будущему», почему «историческая инверсия в точном смысле слова предпочитает будущему сточки зрения реальности прошлое как более весомое, плотное»?[343] Плотность времени, связанная с ощущением полноты человеческой жизни в социальном и природном пространствах, — очень важная характеристика художественного времени. Фольклорное сознание находит в прошлом плотность времени. В научной фантастике в силу сопричастности историческому времени будущее само по себе обладает достаточной весомостью и плотностью, которые усиливаются на протяжении всей истории развития научной фантастики. Внешним выражением этого является все большая и большая «обжитость» и представимость будущего: «Во времена Г. Уэллса и А. Беляева, когда мир новой фантастики только рождался, облик каждого инопланетянина нужно было объяснить и доказать, прибегая к физическим параметрам: атмосфера планеты — такая-то, сила тяжести — такая-то и т. д. и т. п. А в середине XX в. К. Саймаку достаточно было сказать, что на Юпитере живут скакунцы (роман “Город”). И это никого не удивило. На то он и Юпитер, чтоб там скакунцы жили».[344]

Итак, при всей внешней противоположности «прошлое» волшебной сказки и «будущее» научной фантастики имеют нечто общее, и это в известной мере осознано литературой о научной фантастике. Т. А. Чернышева, отметив «мифологическое время в древней сказке», подчеркивает: «Вот на этой основе и формируется в утопии некий аналог мифологического времени».[345] В этих словах исследовательницы для нас важно признание причастности сказочного времени ко времени в научной фантастике, хотя понимание его как мифологического вызывает возражения. Во-первых, время в различных мифологических системах может трактоваться по-разному, например, «время христианского мифа и время мифа языческого глубоко различны»,[346] поэтому само понятие «мифологического времени» требует дифференциации. Во-вторых, если даже и понимать под мифологическим временем время мифа языческого, первобытного, то и тогда, как отмечают фольклористы, время волшебной сказки принципиально противоположно времени мифа, хотя ряд сходных моментов, безусловно, имеется. Более того, как пишет Е. М. Мелетинский, в классической волшебной сказке «очень существенна демифологизация (курсив мой. — Е. Н.) времени действия... Характерно, что сказочные традиционные формулы в развитой классической форме сказки указывают на специфические отличия сказки от мифа: неопределенность времени и места, недостоверность и т. д.».[347] Поэтому сходство «прошлого» волшебной сказки и «будущего» научной фантастики заключается не в том, что оба они — «мифологические», а в глубоком внутреннем единстве (при внешних отличиях) форм выражения идеала средствами поэтики времени. Поэтому сказка с ее неопределенно-прошлым временем легко может становиться в научной фантастике символом будущего, и не только благодаря своим добрым светлым образам пространства (таким, как образ сада или пути-дороги), но и вся в целом. И здесь нет парадокса. Будущее в научной фантастике может представать как сказка, волшебно-сказочные структуры и ценности могут образовывать тот фундамент, на котором строится здание будущего, в своих внешних, видимых очертаниях не сказочное.

Неопределенно-прошлое время волшебной сказки имеет общие точки соприкосновения с научной фантастикой не только в части «прошлого», но и в части «неопределенного» времени. Это необходимо подчеркнуть, ибо установка на некое «прошлое» свойственна многим жанрам фольклора, неопределенность же сказочного времени в известной степени может рассматриваться как специфическая для волшебной сказки.

Сразу же бросается в глаза, что изображение будущего в научной фантастике тоже носит не конкретный, а неопределенный характер. Нельзя указать точные, реально-исторические временные координаты действия в произведениях о будущем: оно просто отнесено в будущее, которое может сознаваться как близкое или далекое. Любая конкретизация времени, даже если фантасты называют точные даты («точные даты» всегда условны, это указатели «близости» или «далекости» изображаемой эпохи), невозможна. Неопределенность времени присутствует и в научно-фантастических произведениях, посвященных настоящему или прошлому, хотя менее явным образом.

Научная фантастика выработала целый арсенал художественных приемов, создающих ощущение неопределенности времени. Один из самых распространенных — смешение реалий разных эпох, в том числе и чисто технических. Казалось бы, каноны научной фантастики в их традиционном понимании должны обусловить строгое и точное описание различных технических атрибутов будущего. Но техника в современной научной фантастике часто откровенно условна и принадлежит к различным историческим эпохам. Например, в романе А. и Б. Стругацких «Трудно быть богом» историки Земли на чужой планете пользуются в одних случаях «малогабаритным полевым синтезатором “Мидас”», позволяющим превращать опилки в золото (это поистине сказочная техника далекого будущего), а в других — вертолетом, столь же, вероятно, архаичным в будущем, как архаична в XX в., к примеру, римская галера.

Может показаться, что неопределенность времени будущего умаляет его плотность. Но точно так же, как неопределенность прошлого в волшебной сказке не мешает плотности времени (ибо оно заполнено реалиями «настоящего», точнее, «вечного»), так и в научной фантастике неопределенность нисколько не мерцает плотности времени, более того, она может способствовать усилению этой плотности. В самом деле, появление архаичного вертолета в романе Стругацких в плане художественном, безусловно, оправдано: знакомый предмет в необычной обстановке производит на читателя куда большее впечатление, нежели предмет необычный. Вертолет в средневековую эпоху (а именно таково время действия на чужой планете в романе), во-первых, производит гораздо большее ощущение фантастичности, чем какой-нибудь «глайдер», «мобиль» или другое труднопредставимое транспортное средство, а во-вторых, парадоксальным образом делает изображаемое не только фантастичным, но и легко узнаваемым и тем самым более вещественным, плотным.

Волшебно-сказочное неопределенно-прошлое время, безусловно, играет важную роль в научно-фантастической поэтике времени. Естественно, что на практике в научно-фантастических произведениях наблюдается своеобразное переплетение исторического и волшебно-сказочного времени, и выделить собственно-сказочный аспект во «внешнем» времени научной фантастики можно лишь условно. Но этот сказочный аспект исключительно важен. Стоит только убрать реликты неопределенно-прошлого сказочного времени из исторического (литературного в целом) времени научной фантастики, как сразу же исчезнет и сама научная фантастика, и вместо научно-фантастического романа о будущем мы получим либо футурологический трактат, либо психологический, бытовой (нефантастический) роман. Конкретные же формы переплетения исторического и волшебно-сказочного времени в научной фантастике могут быть самыми различными — от полного растворения «волшебно-сказочного» в «историческом» (в некоторых произведениях так называемого «ближнего прицела») до их резкого и контрастного противопоставления. И первый, и второй случай в чистом виде сравнительно редки, гораздо чаще происходит некое просвечивание сказочного сквозь историческое или наоборот. И поскольку сказочное время принципиально противоположно историческому (хотя, как мы увидим далее, общие точки соприкосновения все же имеются), динамика отношений «времен» в научно-фантастическом произведении оказывается конфликтной, создающей художественное напряжение и несущей в себе сюжетообразующую энергию.