Юргенс улыбнулся.

В конце беседы он выдал друзьям деньги и предупредил, что теперь, по ходу событий, придется встречаться редко.

— Жду вас ровно через десять дней в такое же примерно время, — заявил он при расставании.

15

Подходил к концу март. По утрам низко по земле стлался туман. Он подкрадывался к городу с луговой, северной стороны и уползал к леску. К полудню обычно прояснялось, и в разрывах туч мелькало уже по-весеннему чистое, веселое небо. Грачи с деловитым видом хозяйничали в еще оголенных парках и садах. Беспокойные воробьи копошились на дорогах.

— Хочу поздравить вас, товарищи, с весной, — произнес Гуго Абих, входя в комнату.

Гуго всегда приносил с собою новости. Сегодня в его руках была газета.

— «Общее военное положение резко изменилось в неблагоприятную для нас сторону в результате успешного советского наступления из предмостного укрепления Баранув», — прочел он. — Рассказывают, что Геббельс обещает в случае катастрофы пустить себе пулю в лоб.

— Только себе? — спросил Альфред Августович.

— Думаю, что его примеру последуют и другие.

— Я не прочь побывать на их похоронах! — рассмеялся Вагнер.

— Есть и еще одна новость, — сказал Гуго, — на этот раз специально для наших русских товарищей. «Сегодня ночью преждевременно скончался офицер разведывательной службы господин Карл Юргенс…»

— Кто? — почти вскрикнул Ожогин.

— Карл Юргенс, — улыбаясь, повторил Абих.

Все удивленно переглянулись. Никита Родионович почти выхватил газету из рук Гуго, прочел объявление про себя, потом вслух и застыл в недоуменной позе:

— Что за чертовщина… Неужели он? Андрей рассмеялся:

— Мы с вами, Никита Родионович, всех пережили: и марквардтов, и кибицев, и юргенсов, и гунке…

— Как же это так? — Никита Родионович задумался и, словно рассуждая с самим собой, медленно произнес: — В этом много непонятного. Как хотите, мне даже не верится, что речь идет о нашем шефе. Может быть, на тот свет отправился его однофамилец?

— А что, если сходить? — предложил Алим.

— Куда? — спросил Абих.

— К нему, в особняк.

Ожогин встал и взволнованно заходил по комнате. Объявление о смерти Юргенса спутало все карты. После долгой, напряженной работы друзья остались «у разбитого корыта». Все их шефы или сбежали, или арестованы, или умерли. К городу приближались американские войска. Они уже вошли в Кельн.

«Все рушится, и им теперь не до нас», — подумал Никита Родионович. Однако мысль о том, что объявление в газете не имеет отношения к их шефу, заставила Ожогина согласиться с предложением Алима и пойти в особняк.

У парадного подъезда резиденции Юргенса стояли два камуфлированных лимузина. Это было необычно: прежде машины никогда не задерживались у подъезда.

Служитель, впустивший Никиту Родионовича, казался растерянным.

— Вы слышали? — спросил он Ожогина.

Никита Родионович ответил, что узнал из газеты, но не поверил и пришел лично убедиться.

— Смерть никого и никогда не обманывает, — многозначительно произнес служитель и сокрушенно покачал головой. — Пойдемте, я вас проведу. Может быть, вы понадобитесь.

Мрачный зал был пуст. Из кабинета доносились сдержанные голоса. Ожогин постучал в дверь. Мужской голос разрешил войти.

Первое, что бросилось в глаза, — открытый стенной сейф, зияющий, точно черная яма. На полу около него лежали вороха бумаг в папках, в свертках. Два гестаповца — один уже знакомый друзьям майор Фохт — хозяйничали в кабинете. Майор перелистывал у стола пачку каких-то бумаг, а его коллега, сидя сбоку, писал под диктовку. Видимо, производилась опись бумаг.

— А-а, господин Ожогин! — фамильярно обратился майор к вошедшему. — Вы не можете пролить свет на эту темную историю?

— Я только что узнал об этом из газеты, — ответил Никита Родионович.

— Поздновато, поздновато… Но лучше поздно, чем никогда.

Ожогин осмотрелся.

— Что произошло? — обратился он к майору. — Если, конечно, не секрет.

— Вы знакомы с расположением комнат? — спросил Фохт вместо ответа.

Никита Родионович утвердительно кивнул головой: он бывал у Юргенса не раз и хорошо знает его дом.

— Пройдите в спальню, — сказал майор, — жена все расскажет, — и почему-то рассмеялся.

В спальне Ожогин застал жену и сына Юргенса. Госпожа Юргенс поднялась гостю навстречу, а сын продолжал сидеть на диване с книгой в руках.

— Кто бы мог ожидать… — произнесла госпожа Юргенс и закрыла лицо носовым платком. — Кто бы мог подумать… Нет, я не переживу Карла! У меня не хватит сил…

Никита Родионович усадил женщину в глубокое кресло, сел напротив и посмотрел на Юргенса-младшего. Смерть отца, видимо, не трогала его и не вывела из обычной колеи.

«Странная семейка!» — подумал Ожогин.

Жена Юргенса, облокотившись на спинку кресла, тихо стонала. Но она быстро пришла в себя и без расспросов со стороны гостя рассказала, как все произошло.

— Я спала… это было в три ночи. И вдруг слышу — выстрел… Я сплю очень чутко, просыпаюсь от малейшего шороха… Я вскочила и увидела, что Карла около меня нет. А он… а он уже лежал около стола. Я подбежала… Господи, какой ужас! — Она заломила руки и вновь закрыла лицо платком. — Он стрелял в рот из большого пистолета… У него выскочили глаза, отлетел череп. Нет-нет, я не могу вспоминать об этом…

— Где же тело покойного? — спросил Никита Родионович.

— Там… там… — Она неопределенно махнула рукой куда-то в сторону.

— Он что-нибудь оставил?

— Да… — Госпожа Юргенс поднялась, подошла к туалетному столику и, взяв небольшой лист бумаги, подала его Ожогину.

Никита Родионович увидел знакомый почерк Юргенса. Он писал:

Прочитав письмо, Ожогин продолжал машинально смотреть на кусок бумаги, думая о том, что если бы Юргенс сам не решил вопрос о себе, то этот вопрос за него решили бы другие, и в самое ближайшее время.

На похороны Юргенса собралось много людей. Тут были неизвестные Ожогину и Грязнову штатские, военные, гестаповцы, эсэсовцы, взвод автоматчиков, духовой оркестр.

Юргенс лежал в открытом гробу. Лицо его было закрыто кисейной тканью. За штабной машиной, на которой везли гроб, шла жена покойного. С одной стороны ее поддерживал сын, с другой — высокий, худой старик.

На другой день после похорон в особняке Юргенса разместился штаб какой-то воинской части. Жена, сын и верный служитель покойного выехали из города.

Самоубийство Юргенса привело друзей в замешательство. В критический момент, когда было уже очевидно, что в город должны прийти американцы, Ожогин, Грязнов и Ризаматов оказались одни, без какого бы то ни было плана действий, не имея связи с Родиной. Все, что намечалось немецкой разведкой в отношении их, рухнуло.

— Дрянь дело! — сказал Андрей, когда они вернулись с похорон, — Я предлагаю пробираться навстречу нашим, на восток.

Ожогин задумался.

Приближение американских войск не могло его не беспокоить. Через каких-нибудь три-четыре дня город будет оккупирован американцами. Конечно, они союзники, они должны помочь находящимся здесь русским вернуться на родину. Но как предстанут перед ними Ожогин и Грязнов? Они не числятся военнопленными, не находятся в лагерях, не имеют никаких документов, свидетельствующих о их принадлежности к Советской Армии. Притом в городе останутся гестаповцы, которые из мести или просто выслуживаясь перед американцами дадут показания об Ожогине и Грязнове. И тогда — а это наиболее вероятно — американские власти предадут их обоих, да заодно и Алима, военно-полевому суду и, чего доброго, расстреляют. Можно, конечно, настаивать, чтобы американцы запросили советское командование, но они могут согласиться на это, а могут и отказать. Вариант, предложенный Андреем, безусловно заманчив, но… но имеют ли они право бросить доверенный им Родиной участок работы?