— Наповал! — махнул рукой Денис Макарович. — Игнат влепил в него три штуки.
Единственный сын Игната Нестеровича Тризны Вовка, в котором и мать и отец не чаяли души, болел брюшняком и лежал сейчас в нетопленой комнате. Сама Евгения Демьяновна готовилась снова стать матерью. За ее здоровье Тризна опасался. Евгения Демьяновна часто теряла сознание и подолгу не приходила в себя: сказывались голод, нужда и вечные волнения, вызванные боязнью за мужа, шедшего на самые опасные предприятия.
Игнат Нестерович и Андрей стояли у постели больного. Малыш бредил. Его ввалившиеся щеки пылали жаром, глаза напряженно, но бессмысленно перебегали с одного предмета на другой. Вовка то и дело высвобождал из-под одеяла худые руки, силился встать, но Игнат Нестерович укладывал его на место и укрывал до самой шеи.
— Спи, карапуз мой… закрой глазки, родной… Мальчик опять сбрасывал одеяло, бормотал что-то про скворцов, жаловался на убежавшего из дому кота Жулика, просил пить…
Бледная, едва стоявшая на ногах Евгения Демьяновна поила его с ложечки кипяченой водой.
— Женя скоро ляжет в больницу. Кто же с Вовкой останется? — сокрушался Тризна. — Придется, видимо, отнести к деду.
Дед — отец Евгении Демьяновны, шестидесятидвухлетний старик, разбитый параличом — жил недалеко от них в собственном домике. Тризна не раз упрашивал старика оставить домишко и перебраться к нему, но тот наотрез отказался. «Тут моя подружка померла, — говорил он, — тут и я богу душу отдам».
— Сможет ли он за Володей ухаживать? — с сомнением покачал головой Грязнов.
— Дать лекарство и покормить сможет. Старик он заботливый и по дому без посторонней помощи передвигается… Ну что же, полезем к Леониду, — вздохнув, предложил Игнат Нестерович. — Женя, пойди к калитке, посмотри…
Леонид Изволин обрадовался приходу Андрея, так как давно уже его не видел.
— Какой тебя ветер принес? — крепко пожимая Грязнову руку, спросил он.
— Дела привели.
Андрей уселся на жесткую койку Изволина и только тут заметил стопку уже отпечатанных и окаймленных аккуратной узенькой рамкой листовок.
«В Полесской области, — прочел Андрей, — оккупанты полностью уничтожили населенные пункты: Шалаши, Юшки, Булавки, Давыдовичи, Уболять, Зеленочь, Вязовцы. В Пинской области только в трех районах сожжено сорок три деревни и умерщвлено четыре тысячи стариков, женщин и детей. В селе Большие Милевичи фашисты убили восемьсот человек, в Лузичах — семьсот, в деревне Хворостово в церкви во время служения были сожжены все молящиеся вместе со священником…»
— Мерзавцы! — прерывая чтение, прошептал Грязнов. — А насчет освобождения Новгорода, Красного Села и Гатчины тебе известно?
— Конечно. У меня же связь с Москвой.
— А насчет второго фронта что там, в эфире, слышно? Кожа на лбу Леонида собралась в морщинки.
— Пока второй фронт заменяется свиной тушонкой. Как-нибудь одолеем Гитлера и без союзников.
— Безусловно одолеем. — Андрей вынул текст телеграммы и передал ее Леониду: — На сегодняшний сеанс.
Изволин быстро пробежал текст глазами и, присев к столику, начал зашифровывать.
Андрей осмотрел погреб. Все было попрежнему: в нишах лежали взрывчатка, боеприпасы, капсюли, запальный шнур; на стене висели винтовка и автоматы. Только в углу он заметил что-то новое. Там стояли большие кумачовые флаги на длинных древках.
— Для чего это? — полюбопытствовал Андрей, обращаясь к Тризне, сидевшему рядом с ним.
Но ответа не последовало. Игнат Нестерович, упершись локтями в колени и положив голову на руки, казалось, дремал. Его большие, широко открытые глаза смотрели в одну точку. Может быть, он размышлял о сыне, мечущемся в жару, или о жене, подавленной нуждой и горем. «Совсем плох», — подумал Андрей и отвернулся.
В глубокой тишине слышалось только постукивание ключа передатчика. Леонид принял две телеграммы и передал одну.
— Всё! — сказал он наконец и сбросил с головы наушники. — Теперь расшифруем, что говорит Большая земля.
Игнат Нестерович встряхнулся и обвел глазами погреб.
— Давай закурим, — предложил он Андрею. Грязнов достал пачку немецких сигарет и подал их Тризне. Тот поморщился и брезгливо отодвинул.
— Возьми кисет под подушкой! — рассмеялся Леонид. — Вот уж ничего иностранного терпеть не может…
Андрей встал, достал кисет с самосадом и подал его Тризне. Тот скрутил большую цыгарку и собрался закурить, как вдруг раздался радостный возглас Леонида:
— Братцы! Товарищи!
Тризна и Грязнов насторожились и вопросительно посмотрели на Изволина.
— Это же праздник! Настоящее торжество!
— Что такое? Читай! — резко сказал Игнат Нестерович.
— Без ведома «Грозного» расшифровываю военную тайну. Слушайте! «Грозному точка По вашему представлению награждены двоеточие орденом Красного Знамени — Тризна Игнат Нестерович, орденами Красной Звезды — Повелко Дмитрий Федорович и Заломин Ефрем Власович точка Вольный точка».
Игнат Нестерович встал, выпрямился во весь рост, сделал несколько шагов и тут же, схватившись за грудь, опустился на топчан, стараясь сдержать кашель.
Леонид и Андрей перепугались. Изволин подбежал к другу и наклонился над ним:
— Игнат… родной…
— Подожди, Леня… подожди… — Игнат Нестерович говорил глухо, прерывисто.
Приступ был тяжелый, мучительный. Бессонные ночи, напряженная работа окончательно подорвали здоровье Игната Нестеровича.
Наконец он поднялся и сел на кровати, судорожно глотнув воздух. Леонид и Андрей уселись по бокам. Игнат Нестерович с трудом перевел дух и обнял друзей:
— Нет, это еще не конец! В такой день умирать нельзя, мои славные ребята! Мы еще поборемся!
Он встал, прошелся по погребу и уже своим обычным тоном спросил, что пишут во второй телеграмме. Леонид ответил:
— Сегодня в двадцать три часа советская авиация будет бомбить железнодорожный узел.
18
Доктор не разрешил Никите Родионовичу подниматься с постели. Все книги, которые нашлись на полках шкафов, были перечитаны, но и это занятие надоело. В последнее время все чаще возникали думы о брате.
На Большую землю послали две радиограммы, объясняющие положение дела. Их, конечно, поняли и приняли меры. «Гостя» встретят, как полагается. Константин, вероятно, уже все знает и поможет устроить посланцу Юргенса достойный прием.
Никита Родионович улыбнулся при мысли о том, что Юргенс и на этот раз просчитался. Да, многого Юргенс не знает.
Не знает он, что отец и мать Никиты Родионовича были честными советскими людьми и вместе с двумя сыновьями до двадцать второго года жили здесь, в этом городе, а затем перебрались на Украину, где их и застала война. Старики погибли одновременно: машина, на которой они эвакуировались из Харькова, попала под бомбежку.
Младший брат Никиты Родионовича, Константин, после ранения на фронте попал в Ташкент. Последнее письмо от него Никита Родионович получил перед самой выброской в тыл врага, к партизанам. Константин сообщал, что левая рука его не сгибается — поврежден локтевой сустав, поэтому пришлось остаться в тылу и опять взяться за геологию.
Вошел Андрей.
— Никита Родионович! — прошептал он над его ухом. — Чрезвычайные новости!
Не раздеваясь, Андрей сел на диван и рассказал о награждении товарищей.
Никита Родионович вскочил и сделал несколько шагов по комнате:
— У меня, кажется, и спина перестала болеть!
— Ну, в это я не поверю. Придется вам еще полежать в постели… А я побегу к товарищам — поздравлю и предупрежу о визите наших летчиков.
Противовоздушная оборона гитлеровцев узнала о приближении советских бомбардировщиков, когда они были еще на подходе к городу. Их встретили зенитным огнем. Но самолеты уверенно шли к цели.
Осветительные ракеты повисли над вокзалом. В воздухе зазвенело, зарокотало.
Грязнов, подошедший к дому Юргенса, чтобы сообщить Кибицу и Зоргу о том, что Ожогин на занятие не придет, застыл в недоумении: из ворот вылетела на полном ходу легковая автомашина. За ней последовала вторая, третья. Когда ворота закрылись, часовой, узнавший Грязнова, сказал: