Юргенс пристально посмотрел на подполковника:
— Последнее время тебе стоит только открыть рот, и ты обязательно скажешь какую-нибудь глупость.
— Это не глупость…
— Глупость! У нас еще есть сильнейшее секретное оружие…
— В существование которого ты и сам не веришь! — рассмеялся Ашингер.
Юргенс закусил губу и ничего не сказал. Ему было досадно, что Ашингер говорит то, что он сам думает и чувствует. Ашингер же доказывал, что дело не в оружии, а в том, что к войне с Россией Германия плохо подготовилась. В семидесятом году, перед франко-прусской войной, начальник немецкой полиции Штибер разместил по всей Франции до тридцати тысяч своих людей, преимущественно среди сельского населения. Только по кафе и ресторанам у него насчитывалось девять тысяч женщин-агентов. К началу войны четырнадцатого года в одних гостиницах Парижа немцы имели около сорока тысяч разведчиков, а в России на Германию работало большинство живущих в ней немцев, которых насчитывалось в то время более двух миллионов. А с чем пришли немцы к этой войне? Что они имели в России? И можно ли назвать это хорошей разведывательной сетью? Большевики своевременно нанесли ловкий удар по гитлеровским кадрам. Это не Западная Европа — и во Франции, и в Бельгии, и в Голландии, и в Польше, и в Чехословакии немцам проложили путь не столько войска, сколько шпионы. Они проникли в армию, в промышленность, в правительство, завладели газетами, стали хозяевами радио. Консульства и посольства были надежными опорными пунктами.
За окном послышался далекий гул моторов. Шло, видимо, большое соединение бомбардировщиков.
— Не наши, — заметил Юргенс, подойдя к окну и вслушиваясь.
Ашингер побледнел.
Юргенс отошел от окна и рассмеялся.
— Понимай как хочешь, а бомбежек я не выношу, — сказал смущенно Ашингер.
— Понимаю… понимаю, — заметил Юргенс. — Но не будем, дорогой мой, продолжать разговор на эту тему. У меня есть предложение: поедем повеселимся.
Ашингер удивленно посмотрел на своего свояка: серьезно он говорит или шутит?
— В такое время?
— Сегодня мы живы, а завтра… кто знает? Надо брать от жизни все, что она дает…
Особняк стоял в глубине сада, заметенного снегом. От калитки к нему вела хорошо утоптанная узенькая дорожка. Открытый балкон был опутан сетью шпагата, по которому летом, видимо, вился виноград.
Уже стемнело. Юргенс и Ашингер вышли из машины и направились в сопровождении шофера по снежной тропинке к балкону. Здесь Юргенс что-то сказал шоферу и отпустил его.
В комнате, освещенной тремя свечами в подсвечниках, на небольшом круглом столе стояли бутылки с вином, закуска. У стены — кровать, покрытая кружевным покрывалом; в углу — этажерка с книгами. На отдельном столике — радиоприемник.
Ашингер разглядывал комнату и с удовлетворением потирал руки. Это не то, что на фронте.
Юргенс познакомил его с хозяйкой — женщиной лет сорока восьми. Она отрекомендовалась панной Микитюк. Юргенс уточнил, что его знакомая происходит из семьи, раскулаченной советской властью. Очень приветлива с немцами.
Пока Ашингер разговаривал с хозяйкой, Юргенс подошел к приемнику и включил его. Выступал немецкий радиообозреватель — генерал Мартин Галленслебен.
«Погода на Восточном фронте в общем улучшилась, — говорил он, — установился снежный ледяной покров…»
Юргенс досадливо поморщился. Генерал ерунду какую-то болтает. При чем тут снежный покров?
«В районе Ровно и Луцка бои продолжаются…»
— Возмутительно! — не удержался и Ашингер. — И то и другое мы оставили два дня назад.
— Помолчи, — предупредил его Юргенс и отрегулировал настройку.
«Там, где нажим противника был наиболее силен, германские войска продолжали применять оправдавшую себя тактику отрыва от противника… Характерным отличием происходящих оборонительных боев является оставление некоторых территорий, что следует рассматривать как логически необходимое мероприятие…»
— Чорт знает, что за эластичные формулировки у этого радиогенерала!
Юргенс прислушался.
«Наше положение является прочным. Мы должны сделать его еще более прочным, укрепить, мобилизуя последние силы».
— Выключи, ради бога! — не утерпел Ашингер. Юргенс щелкнул переключателем.
Уселись за стол…
В разгар пирушки Юргенс, пользуясь тем, что охмелевший подполковник пригласил панну танцевать, осторожно, кончиками пальцев, извлек из кармана жилета маленькую, хрупкую ампулку и, отломив ее длинную шейку, вылил содержимое ампулы в недопитый бокал Ашингера.
Когда умолк патефон и Ашингер с панной снова сели за стол, Юргенс, деланно улыбаясь, пригласил выпить за здоровье хозяйки. Узкой белой рукой Ашингер взял бокал, поднес его ко рту и… поставил обратно.
Юргенс от волнения чуть прикрыл глаза. А когда открыл их, подполковник уже допивал вино.
— Ну, я поеду. Не скучайте здесь. Рад был бы побыть с вами дольше, да сегодня у меня много неотложных дел.
Улыбаясь, Юргенс распрощался и покинул дом.
В час ночи телефонный звонок разбудил Юргенса. Он с неохотой поднялся с кровати, неторопливо подошел к столу и взял трубку. Говорил начальник гестапо Гунке. Он сообщил, что некая Микитюк, женщина без определенных занятий, отравила подполковника Ашингера. В качестве вещественного доказательства на месте происшествия под столом была обнаружена пустая ампула из-под сильно действующего яда. Имеются подозрения на ее связь с партизанами…
17
Сильная боль в пояснице вынудила Никиту Родионовича лечь в кровать. Все хлопоты, которые обычно распределялись между обоими друзьями, теперь взял на себя один Андрей. Предстояло много дела. Прежде всего надо было сходить к Денису Макаровичу и согласовать с ним текст радиограммы на Большую землю, потом повидаться с Игнатом Нестеровичем и выяснить, в какое время он заступит на дежурство в пекарне, передать Леониду Изволину радиограмму, а Заломину и Повелко — кое-что из продуктов.
Грязнов любил такие дни. Обилие работы поглощало его целиком: он забывал про еду, про отдых, про необходимость готовиться к занятиям. После операции в Рыбацком переулке он оживился и с еще большим рвением стал выполнять поручения группы.
Выслушав указания Ожогина, Андрей торопливо вышел из дому. Ему хотелось самостоятельно решить стоящие перед ним вопросы. При Никите Родионовиче, внешне всегда спокойном, он чувствовал себя мальчишкой, школьником, робко высказывал свою точку зрения, иногда терялся. С первых же дней их совместного пребывания в городе — да, пожалуй, еще раньше, по пути в город — он почувствовал влияние Никиты Родионовича. После сближения с Ожогиным он часто начинал смотреть на вещи глазами друга. «И всегда Никита Родионович остается прав», — размышлял Андрей.
Андрей так увлекся своими мыслями, что не заметил, как его догнал Изволин.
— Сколько ни думай, пороха не выдумаешь, — приветливо улыбнулся старик. — Куда направился?
— К вам, Денис Макарович. А вы откуда в такую рань?
— Мое дело стариковское… Ревматизм донимает, сидеть не дает. Вот и прогуливаюсь.
Андрей понял, что Изволин уклоняется от ответа. Денис Макарович не из тех, кто будет чуть свет бесцельно бродить по городу.
У Изволиных на дверях висел замок. Денис Макарович, покряхтывая, нагнулся, пошарил рукой под плинтусом и извлек из щели ключ.
— А где же Пелагея Стратоновна? — поинтересовался Андрей.
— Не ведаю…
С содержанием радиограммы Денис Макарович согласился. В ней сообщались фамилии выявленных предателей.
— Игната сейчас дома нет, — предупредил Изволин. — Ты иди к Заболотько и подожди его. Он туда явится.
— Хорошо, — ответил Андрей. — Мне им кстати кое-что передать надо. — И он показал на сверток.
— Ты подробности насчет Тряскиной слышал? — спросил Изволин.
— Знаю только, что она была ранена, что два раза был у нее в больнице начальник гестапо Гунке: подробно расспрашивал, велел поместить в отдельную палату. Не будь ранений, Тряскина, очевидно, так и не выкрутилась бы. А Родэ? Наповал? — в свою очередь, поинтересовался Грязнов.