Дж. Дэвис прибыл в Советский Союз в качестве американского посла в январе 1937 г. Миллионер, молодожен (только что женатый вторично), его хобби — путешествия и скупка произведений живописи. По характеристике дипломата и историка Дж. Кеннана, в то время сотрудника посольства США в Москве, это был «человек поверхностный, претенциозный как политик». При назначении Дэвиса послом в рузвельтовском окружении с иронией говорили о том, что его жена поистратилась на финансировании кампаний по выборам в сенат и поэтому требуется проявить заботу о ее муже. Под хохот родилось предложение: «Пошлите его в Россию. Туда ему и дорога». Страну пребывания Дэвис, разумеется, не знал и знать не хотел. Кеннан продолжает: «Нам было стыдно за него перед нашими коллегами-дипломатами, так как он абсолютно не подходил для требуемой работы. Для нас, представителей внешнеполитического ведомства в Москве, назначение Дэвиса нашим шефом выглядело как проявление со стороны президента неуважения к нам и нашим усилиям…»{409}.
Дипломатическую службу в Европе чета Дэвисов превратила в необременительное времяпрепровождение, своего рода продленный «медовый месяц». Американский автор книги об «обмене русского искусства на американские деньги» пишет: «Дэвисы предпочитали жизни в Спас-Хаусе (резиденция посла США в Москве. — В. Н.) путешествия и коллекционирование картин»{410}.
Из-за частых поездок по европейским столицам, длительных морских путешествий на собственной, с экипажем в 50 человек, яхте по Балтийскому морю (с заходом в прибалтийские порты), Дж. Дэвис провел вне СССР в 1937 г. ни много, ни мало 199 дней{411}. Эта цифра, возможно, была бы выше, если бы в сентябре того же года президент Ф. Рузвельт не распорядился передать послу, чтобы он не покидал страну своего пребывания в последующие три месяца{412}. Впрочем, в двадцатых числах ноября Дэвис отбыл в США.
Дж. Дэвис оставался послом в СССР до начала лета 1938 г. Перед окончательным отъездом на родину он нанес 5 июня прощальный визит главе советского правительства В.М. Молотову. Там он впервые встретился со Сталиным, неожиданно вошедшим в кабинет Молотова. В длившейся свыше двух часов беседе Сталин в резких выражениях говорил об антисоветской политике английского премьер-министра Н. Чемберлена, выражал недоумение тем, что согласие Ф. Рузвельта на строительство в США линейного корабля по советскому заказу не реализуется, проявил заинтересованность в разрешении проблемы старых русских долгов Америке{413}.
Единственная, можно сказать, случайная встреча со Сталиным. Не об этом ли говорит тот факт, что в официальном издании «Документов внешней политики СССР» за 1938 г. нет никакого упоминания об этой встрече? Дж. Дэвис, однако, был воодушевлен. Умел советский правитель, когда это ему было нужно, произвести впечатление на собеседника. По свидетельству американского дипломата Л. Гендерсона, который после отъезда посла оставался поверенным в делах США в СССР, со времени приезда в Москву Дэвис впервые находился в столь возбужденном состоянии. «Я его видел, — восклицал он. — Наконец я с ним поговорил». Дэвис считал день встречи со Сталиным одним из величайших в своей жизни{414}.
Из встречи с И.В. Сталиным и В.М. Молотовым американский посол вынес убеждение, что завоевал доверие обоих. Теперь, даже оставив свой пост в Москве, Дэвис полагал, что может служить связующим звеном между американским Белым Домом и московским Кремлем. С собой он увез фотографии Сталина, Молотова и М.М. Литвинова с их автографами, которые держал в своей библиотеке на видном месте.
Так Дж. Дэвис неожиданно превратился в «особого друга Сталина», как он себя стал называть с этого времени{415}. При администрациях Ф. Рузвельта и Г. Трумэна он имел привычку посещать Белый дом, предлагая свои услуги в качестве эксперта по советским делам. Но был ли Дж. Дэвис таковым на самом деле — «особым другом Сталина» и надежным советологом? Думается, что нет, не был. Он, например, очень хотел, но так и не смог перед отъездом вновь повидаться со своим новоиспеченным «другом». И уж совершенно необоснованны его претензии на роль знатока Советского Союза. Ему не дано было познать советскую действительность во всей ее тоталитарной сущности. В самом главном — в оценке внутреннего положения в стране — Дэвис, в отличие от коллег по дипломатическому корпусу в Москве, которые отнеслись к сталинскому Большому террору резко критически, воспринял как должное официальную версию массовых репрессий{416}. То, что представлялось американскому послу пресечением деятельности «пятой колонны» и укреплением советского строя{417}, на самом деле вело к подрыву международных позиций страны. Неудивительно, что составители документального издания «Внешняя политика Соединенных Штатов: Советский Союз, 1933–1939 гг.» донесениям посла предпочли сообщения низших чинов посольства — Дж. Кеннана, Ч. Болена (в послевоенные годы они назначались послами в СССР — в 1952 и 1953–1957 гг. соответственно). По свидетельствам Л. Гендерсона и Дж. Кеннана (не владея русским языком, Дж. Дэвис пользовался на судебных заседаниях по политическим процессам 1937–1938 гг., на которых он присутствовал, услугами этих американских дипломатов как переводчиков), посол на самом деле понимал, что к чему. Но в таком случае возрастает ответственность Дэвиса за искаженную информацию, которую он посылал в Госдепартамент США.
Известную благосклонность сталинского руководства Дж. Дэвис заслужил примитивным приемом, следуя полученному им перед приездом в СССР неофициальному «дружественному» совету избегать критики политики и действий Кремля. Старательно придерживаясь однажды усвоенной им линии поведения, он смягчал формулировки в дипломатических депешах в Вашингтон, которые давались ему на подпись. Сталин по-своему отблагодарил Дэвиса, наградив его в мае 1945 г. высшим советским орденом.
С посольскими донесениями Дж. Дэвиса из Москвы, не выдержавшими испытания временем, можно ознакомиться по его мемуарам «Миссия в Москву», вышедшим еще в 1941 г. Любопытно, что мемуары, рисовавшие «в высшей степени лестный портрет сталинской России»{418}, в советское время оставались малодоступными для читателей научных библиотек, будучи упрятанными в фонды специальных хранилищ. Из той же серии курьезов советского времени: моя попытка в аспирантские годы ознакомиться с рецензией на мемуары Дэвиса, опубликованной в политико-теоретическом органе Компартии США — журнале The Communist, не удалась. Как в Библиотеке имени В.И. Ленина, так и в Фундаментальной библиотеке общественных наук Академии наук СССР нужные страницы были аккуратно вырезаны, предположительно, по цензурным соображениям. Разгадка подобных тайн, как легко догадаться сведущему читателю, в той практике умолчания, которую вплоть до Перестройки советская власть использовала, чтобы скрыть теневые стороны своей внешней политики.
В глазах западных лидеров, если они хотели оставаться реалистами — а реализм американского президента Ф. Рузвельта общеизвестен, — сталинские репрессии, по причине их масштабов, предсказуемости последствий, делали более чем проблематичной, по крайней мере, на обозримый период, активность советской внешней политики в вопросе коллективной безопасности, ставили под вопрос ее антифашистскую направленность. Последствия не замедлили проявиться. С одной стороны, в советской внешнеполитической пропаганде все больше делался упор на ответственности Англии и Франции — «провокаторов войны» (Сталин) — за обострение положения в Европе, а с другой — с осени 1938 г. стали заметны определенные признаки разрядки в советско- германских отношениях.