Э. Галифакса «о тесном сотрудничестве и контакте и т.п.» с Советским Союзом. Таким заявлениям Литвинов противопоставлял советскую «выжидательную позицию», оправдывая ее тем, что «наши призывы к сотрудничеству и конкретные предложения игнорировались или отклонялись…»^{393}. Взаимному недоверию, царившему на советско-западных переговорах, легко найти другие документальные подтверждения^{394}. Беда была в том, что цели предотвращения войны западные страны надеялись достигнуть одним лишь фактом переговоров с Советским Союзом.

Ситуация международной неустойчивости и тревоги, сохранявшаяся вплоть до начала войны, не могла не отразиться на советско-западных переговорах. По целому ряду причин, среди которых и более чем малоудачный опыт советско-западных взаимоотношений в прошлом, изначально предполагались большие трудности в ходе московских тройственных переговоров.

В период между двумя мировыми войнами Сталин то и дело клеймил Англию и Францию как застрельщиков антисоветской политики. После кратковременного периода середины 1930-х годов, когда была продекларирована советская приверженность идее коллективной безопасности, антизападная пропаганда стала снова набирать обороты. Устами Сталина странам Запада за их внешнюю политику умиротворения предрекалось то «историческое возмездие» (сентябрь 1938 г.), то «серьезный провал» (март 1939 г.)[38].

Поскольку переговоры со странами Запада рассматривались советской стороной исключительно как торг с целью усиления собственных международных позиций в назревшей мировой войне, они были обречены на провал. Предметом же торга был весь регион Восточной Европы, согласия на обладание которым Советский Союз фактически ультимативно требовал от Англии и Франции. Путь к советско-германскому пакту окончательно открылся тогда, когда с немецкой стороны было заявлено «об отсутствии [между Германией и СССР] противоречий “на всем протяжении от Черного моря до Балтийского”». Что «может быть понято, — писал из Берлина временный поверенный в делах СССР в Германии Г. А. Астахов В.М. Молотову 8 августа, — как желание договориться по всем вопросам, связанным с находящимися в этой зоне странами»[39].

Глава 7.

США и советско-западные переговоры в Москве 

Вопрос об отношении США к тройственным англо- франко-советским переговорам об организации совместного противодействия агрессии нацистской Германии, которые происходили в Москве весной — летом 1939 г., является частью научно-исторической проблемы роли Америки в период между двумя мировыми войнами, степени ее воздействия на драматическое развитие событий, приведших к общечеловеческой трагедии Второй мировой войны.

Распространенное в американской историографии мнение гласит, что в период между двумя мировыми войнами «нить исторической наивности пронизывает все, что делалось американцами»^{395}. Применительно к политике страны — экономического гегемона, сосредоточившего у себя почти половину мирового промышленного производства и потребления, — эта оценка представляется, по меньшей, мере чрезмерной. По той простой причине, что американская причастность и, в конечном счете, прямое участие в мировых войнах прошлого столетия были запрограммированы всем ходом исторического развития. Конфликтное развитие международных отношений между двумя мировыми войнами не оставляло места для американского простодушия. По свидетельству министра внутренних дел Г. Икеса, оставившего после себя подробные «секретные» дневниковые записи, уже на втором заседании кабинета новый американский президент Ф. Рузвельт, вступивший в свою должность в начале 1933 г., говорил о возможности войны с Японией^{396}.

Некоторые основания для вывода об американской отрешенности от мировых дел дает то обстоятельство, что внутренние проблемы США почти всегда решительно преобладали над вопросами внешней политики. Они могли это себе позволить из-за своего уникального географического положения за двумя океанами и как самая самодостаточная страна. В президентских кампаниях 1930-х годов, несмотря на нарастание международной напряженности, вопросы внешней политики все еще играли второстепенную роль. Положение изменилось после начала Второй мировой войны, когда на выборах 1940 г. Ф. Рузвельт был переизбран президентом в третий раз подряд в условиях ускорившегося американского сползания к войне. Переизбран он был еще раз, в 1944 г., когда война продолжалась. Единственный случай в американской истории, после которого и был принят закон, по которому ни одно лицо не может баллотироваться в президенты США более двух раз.

На выработке предвоенного внешнеполитического курса страны сказывалась борьба изоляционистов с интернационалистами, обусловленная различиями в понимании места и роли Америки в мире. Экономический национализм и политический изоляционизм преобладали в первое президентство Ф. Рузвельта (1933–1936 гг.), хотя тогда же было принято такое ответственное решение как дипломатическое признание СССР. Все же достаточно длительное время преобладали акции изоляционистского свойства, увенчавшиеся принятием в августе 1935 г. закона о нейтралитете США (вначале временного), который действовал (с изменениями и дополнениями) до их вступления в мировую войну в декабре 1941 г.

Однако законодательство о нейтралитете США не исключало, а лишь оставляло за ними свободу решения об их участии в «иностранных войнах». По такой же схеме действовал сталинский Советский Союз, заключив пакт о ненападении с Германией, с намерением зарезервировать за собой время активного (и решающего) вмешательства в общеевропейский конфликт. Нетрудно предположить, что пример позднего вступления США в Первую мировую войну (вспомним ленинские высказывания о выгодах для «империалистической Америки» ее длительного нейтралитета) явился одним из источников вдохновения для Сталина при определении им своего курса в начавшейся «империалистической войне», которая еще не стала «всеобщей, мировой»^{397}. Как считал Э. Браудэр, генеральный секретарь Компартии США, находившийся в тесном контакте с руководством Коминтерна в Москве, американский нейтралитет служил «моделью» для Сталина^{398}.

Правда, нельзя не заметить и существенные различия в общем для США и СССР стремлении до поры до времени оставаться вне войны. Позиция Соединенных Штатов диктовалась преимущественно внутриполитическими соображениями, в частности горьким в сознании общественности опытом американского участия в Первой мировой войне. При ясном понимании президентом Ф. Рузвельтом и государственным секретарем К. Халлом, что американское законодательство о нейтралитете объективно служит поощрению агрессии. Отклики в Европе на отказ Конгресса США летом 1939 г. отменить в законе о нейтралитете пункт об эмбарго на поставки американского вооружения воюющим странам (что лишало потенциальных жертв агрессии надежды на помощь США), по признанию Хэлла, сводились к тому, что это «поощрит Гитлера на новые авантюры»^{399}. В общем, ретроспективная оценка политики США в мировой историографии не идет дальше критики пороков американского нейтралитета. Тогда как сталинское руководство, пойдя на пакт с Германией, руководствовалось главным образом — и это зафиксировано документально и многократно — четко выраженной ставкой на то чтобы перессорить многочисленных капиталистических врагов — «чтобы лучше разодрались»^{400}.