В шатре, предназначенном для лечения, Кангасск лежал не один. Напротив него беспокойно дремал пожилой Охотник; выглядел он неважно, словно долго и тяжело болел. У противоположного края шатра стояла кровать Флавуса; тот спал замертво и на имя не отзывался.

Кангасск оделся и устроился к нему поближе — сел на краешек кровати, пристроив тарелку на колени. Он задумчиво и неторопливо грыз цыпленка, до последнего надеясь, что Флавус проснется и тоже попросит кусочек. Но нет. Флавус спал, даже ни разу не шевельнулся во сне…

Раз в палатку заглянул лекарь, проведать больных. Звали его Тредиус. Он был молод, и его не успевшая зачерстветь душа горела участием, хотя, как он сам сказал, беспокоиться нечего. Лекарь пощупал пульс у седого Охотника, который наконец перестал ворочаться и заснул; перебинтовал заново руку Кангасску.

— Руку сама Владислава Воительница лечила тебе, Ученик! — сказал он с восторгом. — Ты ее заморозил совсем. Если б не Владислава, ты бы просто без пальцев остался. А мое дело скромное: рука твоя наполовину новая, надо ей окрепнуть, тут только время, лечебные травы да моя нехитрая магия… — бормотал лекарь, накладывая повязку.

Кангасск невольно удивился, как порой меняется ощущение самого себя. Заговори с Владой — чувствуешь себя несмышленым ребенком, а с Сильвией или вот Тредиусом-лекарем — воин, суровый, могучий и бывалый…

Он расспросил Тредиуса о том, что произошло. Тот особо ничего не знал, кроме того, что седой Охотник перед самым нападением витряника схватил сердечный приступ, — все-таки он был очень и очень стар, вот сердце и подвело. Дальше Кангасск дополнил сам: в боевой единице без этого Охотника осталось только шестеро человек, и, чтобы не создавать в защитном периметре слабого места, седьмым за него встал Флавус. А потом и сам Кангасск. Оглядываясь назад, он понял, что это было довольно глупо: при миродержце одно слабое место в периметре погоды бы не сделало… Но вот Тредиус-лекарь чествовал их с Флавусом как героев.

Розовая, точно рассвет над Кулдаганом, правая рука Кангасска скрылась под тяжелым, пропитанным травами бинтом. Заклинание, наложенное затем, живо напомнило то, что он давно уже знал: ядро у магического напева Тредиуса было то же, что и у стишка для снятия головной боли, который сам Кангасск когда-то учил. Так что запомнить труда не составило. Еще одно заклинание в копилку…

…О Флавусе лекарь сказал только, что тот проспит еще пару часов, пока действие сон-травы не кончится. Мол, кулдаганцы к зелью из нее не так чувствительны, как жители Юга и Севера.

С тем он и ушел, повелев больному вернуться в постель и отдыхать.

Если не считать зияющей пустоты в душе, Кангасск чувствовал себя хорошо. Тело было здорово, мышцы немного затекли от долгого лежания. Ему бы побегать, а не возвращаться в постель… Он сделал пару коротких кувырков, насколько позволяло пространство шатра, и помахал руками, воображая, что держит меч. Тело радовалось движению, а душе стало еще тоскливее.

Тогда Кангасск вздохнул и присел на краешек кровати Флавуса. Он долго смотрел на того, кто за какой-то день успел стать ему другом. И мать, и мастер оружейник всегда корили его за излишнее доверие к едва знакомым людям. Но, как бы там ни было, в людях Кан, даже маленький, ни разу не ошибался, когда шел к ним с открытым сердцем. Правда, в Кулдагане друзей у него не было. Странники, вызвав доверие своего случайного ученика, уходили в дюны и возвращались редко. Торговцы — те появлялись изредка и привозили смешному мальчишке фантастические книги… А среди потомков Дэл и Эмэра Кан не встречал дружбы: только неприязнь, равнодушие или жалость, от которой всегда хотелось убежать на край света…

Вспоминая Кулдаган, Кангасск припомнил и слова Тредиуса о том, что кулдаганцы менее чувствительны к северным зельям. Жители Севера и Юга в этом представлении стояли рука об руку, а жители Кулдагана — поодаль… И ему стало странно: и те, и другие — люди… но, похоже, действительно из разных миров. Ведь, обустраивая мир, каждый творец создает его в единстве, создает так, чтобы каждая деталь подходила к другой, так, чтобы мир был единым живым организмом…

Совсем недавно Кангасск рассказывал Флавусу и Сильвии две легенды, а ведь он особо не задумывался над ними ни тогда, ни много раньше — стоя на площади Арен-кастеля, или сидя в оружейной. Получается, действительно был мир Ле'Рок. Но и вторая легенда может оказаться верной: а что если жителям Омниса обмен жилыми островами показался ужасной катастрофой, быть может, даже с жертвами? Исчез кусок зеленой равнины, кольцо острых гор поднялось из земли за одну ночь…

Тогда зачем вторая легенда спорит с первой, объявляет ее ложью, да еще доказывает, что кулдаганцы — жители Омниса, пришедшие в пустыню с Юга и Севера?

…И на них не действует сон-трава… да…

Глупость, Кангасск! Чем ты докажешь существование некоего мира Ле'Рок? Тем, что тебе сейчас бегать хочется, а не спать, а друг твой, Флавус, лежит тут и на имя не отзывается? Ммм?..

Откинув полог и ступив в полумрак шатра, Смарагд, отец Флавуса, долго смотрел на задумчивого смуглого парня, склонившегося над его спящим сыном. Всюду витал сонный аптечный запах, от которого слипались глаза и напрашивалась зевота, а тот все сидел, подперев забинтованной рукой подбородок, и на его лице не было и следа сонливости — только грусть, да еще лоб хмурился от неизвестных Омнису мыслей. Кангасск думал… нет, мечтал — о мире Ле'Рок…

— Ты и есть Кангасск? — услышал он голос свысока и удивленно поднял глаза на обладателя такого глубокого и мощного баса.

Этот человек был настоящим великаном, словно живое воплощение Мощи и Силы. Серег Серый Инквизитор показался бы рядом с ним невысоким и щуплым.

То, что это отец Флавуса, Кан понял сразу, и вряд ли ему это харуспекс подсказал. Нет, просто лица этих двоих выглядели так похоже, что не оставалось сомнений. Только отец был белоснежно седым, с черными бровями и ресницами. Отпусти он бороду — тоже была бы черной…

Смарагд внимательно смотрел прямо в широко распахнутые, удивленные глаза Кангасска и ждал ответа.

— Да, я, — запоздало ответил Кангасск, на удивление спокойно.

— Я Смарагд, отец Флавуса, — кивнул великан. Он опустился на колени рядом с кроватью и с удивительной для такой ручищи нежности провел по золотым волосам и по щеке спящего сына. Затем вновь поднял взгляд на Кангасска и заговорил тише: — Ты даже не знаешь, чем ты пожертвовал, парень, — произнес он печально. — Рейне с восхищением говорила о тебе, столько в тебе было скрытой силы, а теперь ты пуст, так же, как и мой сын. Но он хотя бы знал, что делает, еще когда пошел в Охотники. Это был его выбор. А ты даже не понял, что потерял. Жаль…

— А что… — заговорил Кангасск с сомнением, — что я потерял?

— Теперь это уже не важно, — ответил Смарагд. — Не думай об этом. Иди путем мага. Надеюсь, ты будешь счастлив на этом пути…

Кангасск так и понял, что больше этот удивительный человек ему ничего не скажет. Он даже не смотрел на Кана, обратив взор к сыну. Оставалось только гадать, что же все-таки произошло. Гадать и никогда не догадаться…

Смарагд легко, словно ребенка, поднял на руки своего взрослого сына вместе с тоненьким матрасом и одеялом. Безвольно повисла тонкая жилистая рука; голова спящего запрокинулась назад… Взглянув, задумаешься, почему же Флавус не унаследовал ни стать и силу отца, ни пугающую боевую ловкость матери. Быть может, просто пошел своим путем, а уж что это за путь, известно только ему самому.

— Нечего ему тут делать, сонной травой дышать только, — сказал Смарагд подбежавшему Тредиусу. — Я заберу его домой, там мать о нем позаботится… И ты иди со мной Кангасск Дэлэмэр. Думаю, он будет рад тебе, когда проснется…