- Это на общак.
Грузный мужчина более внимательно посмотрел на вновь прибывшего и спросил:
- По понятиям живешь или подсказал кто?
- Это мне в ИВС один сокамерник посоветовал, - честно признался Хонгор.
Грузный уже одобрительно сказал:
- Это хорошо, что прислушиваешься к умным советам!
Сокамерники усадили Хонгора за стол и заставили рассказать, как на духу, все о своем деле. Консолидированного мнения не сложилось, но главный распорядился:
- Занимай эту шконку, - и указал на пустующее место в углу камеры.
Вечером после отбоя, лежа под тощим, холодным одеялом Хонгор решил, что все прошло относительно благоприятно. В ИВС его пугали всякими неожиданностями, и он изрядно волновался по поводу своего переезда в СИЗО. И если нельзя было сказать, что он безоговорочно принят новой средой, то уж – не отторгнут, это точно. А это крайне важно в таком месте, как тюрьма. Еще его угнетало чувство несправедливости, бессилия, невозможности как-то повлиять на ход дела. Но это сидело под сердцем всегда, даже тогда, когда он думал, казалось, о совершенно другом. Впоследствии, грузный Бембя, главный в камере, повидавший на своем веку всякое, наставлял новичка:
- Понимаешь, Хонгор, это машина! И ты должен готовиться к худшему. Машине безразлично, кто попадет в ее жерло. У нее нет души. Она штампует приговоры, как на конвейере. Это ее задача. Ты – теленок, за тебя некому заступиться, и у тебя нет денег, чтобы нанять хорошего адвоката. Поэтому, оставь глупые надежды, что «эти» разберутся по совести или по своим законам!».
Бембя говорил с Хонгором нормальным, обычным языком, не употребляя блатные словечки – «феню», может быть, поэтому, без скоморошьего фольклора петрушки-уголовника, они действовали напрямую сильнее и убедительнее. Не прибавляли хорошего настроения Хонгору поучения знающего человека, опускающие на безнадежное ледяное плато реальности.
Со следующего дня Хонгору пришлось жить «по иконе» (блатное - внутреннему распорядку дня), висящей на самом видном месте. Побудка в 6:00, утренний туалет, уборка камеры. Затем «кормушка» с грохотом распахивалась и шнырь из хозобслуги – раздатчик пищи черпаком плескал в миску какую-нибудь кашу из «дробленки», и выдавал пайку - хлеб. После завтрака сидельцы мыли посуду и готовились к прогулке. Часовая прогулка совершалась в первой половине дня, для каждой камеры имелся отдельный прогулочный дворик, по графику, составленному таким образом, чтобы заключенные из разных камер не имели возможности контактировать между собой в коридоре, но потенциально существовала случайная возможность встретиться с кентом из другой камеры, поприветствовать его, обменяться нужной информацией.
Прогулочные дворики представляли собой каменные квадратные мешки высотой три метра, верхняя часть которых была туго обтянута прочной сеткой-рабицей, и через это «окно в клеточку» виднелось хмурое, тоскливое, зимнее небо. Небо – один час в сутки. Над головами подследственных, по промежуткам между двориками прохаживались контролеры-вертухаи, следящие за порядком и за тем, чтобы люди из соседних двориков не переговаривались между собой и не перебрасывали записки.
В полдень следовал обед: обычная баланда, рыбный суп, который правильнее было бы называть супом из рыбных костей, или суп с кусочками вареного говяжьего сердца. Любовь администрации СИЗО к говяжьим сердцам объяснялась банально; дешевизной этого продукта.
В послеобеденное время одни спали, другие читали газету или книги из тюремной библиотеки, то есть, культурно проводили досуг. Другие играли в разрешенные шахматы, шашки или нарды, или в неразрешенные самодельные стиры (блатное) – карты. Во время периодических шмонов – обысков стиры изымались вместе с другими запрещенными предметами: чаем, из которого варили чифирь, чифирь-баками, заточками, порнографическими рисунками, записками-мялявами, приспособлениями для татуировок. Но народные умельцы очень быстро изготавливали новые стиры, используя газетную бумагу и хлебный мякиш.
После скромного ужина, опять наступал период свободного времени. Хонгор его использовал для стирки личных вещей. Он сразу усвоил правило, что одним из условий нормального существования в камере была чистоплотность. Чмошников, не следящих за собой, опустившихся людей тюремное сообщество быстро превращало в изгоев.
В 22 часа гасло основное электрическое освещение, оставалась гореть только тусклая лампочка над дверью для обозрения камеры через «глазок» контролером. А подследственным надлежало ложиться на свои нары. Хочешь, спи или предавайся невеселым думкам о приближающемся суде.
Не менее важным, чем предписания «иконы», были нормы поведения, установленные преступным миром, нарушение которых грозило самыми суровыми последствиями. Хонгор интуитивно догадался о некоторых из них. Не вступай в контакт с администрацией, если хочешь спокойно жить, не бери чужого, меньше говори, больше слушай, не грузи своими проблемами окружающих, говори, когда тебя спрашивают, «фильтруй базар» (блатное), то есть, следи за речью, кому-то твое необдуманное слово может показаться обидным и даже оскорбительным, умей постоять за себя. Поистине, платформа для лагерной триады:
«Не верь, не бойся, не проси!».
Несмотря на то, что основная масса клиентов СИЗО привлекалась по статье «бакланка»-хулиганка - «национальная калмыцкая статья» (ст. 206 старого Уголовного Кодекса), в Хонгоровой камере наблюдалось завидное разнообразие.
Так, цыганковатый, с жуликоватыми глазами, вертлявый Печкин по «специальности» был вор-домушник. Бомбил не навороченные особняки-хоромы и квартиры, а преимущественно убогие домишки и землянки, довольствуясь малым, за что получил погоняло (кличку – блатное) Кусошник. «Работал» нагло, небрежно, оставляя кучу следов. Но по какому-то невероятному везению долгое время не попадал в расставленные милицией сети. Эта невообразимая, почти мистическая, неуловимость доводила до бешенства начальника следственного отдела городской милиции товарища Громченко. Проживал Печкин с матерью в частном, небольшом, покосившемся домике. Но все засады не давали результата.
Наконец, поступила оперативная информация, что варнак приполз на свою хату и затаился там в обстановке строжайшей секретности. Громченко срочно собрал группу захвата и лично решил поучаствовать при задержании ненавидимого им Печкина.
По запарке вся группа ввалилась в дом, забыв выставить милиционера на крыльце. Плутоватый воришка, оценив обстановку, шустро выскочил в сени и набросил крючок, имевшийся на двери с обеих сторон, блокировав, таким образом, группу захвата, а сам огородами исчез в неизвестном направлении. Багровый до такой степени Громченко, что, казалось, его вот-вот хватит инсульт, орал в бессильном гневе:
«Печкин, сука, открой дверь!!! Поймаю, падла, на куски порву!!!».
Сгрудившись, сотрудники милиции плечами вышибли дверь, причем товарищ Громченко не стоял при этом в стороне, а принимал активное участие, но Печкина и след простыл.
Его потом вскорости все равно поймали, и по указанию Громченко, не забывшему большого позора (глухой форшмак – блатное) при неудачном задержании, Печкину основательно проверили детали каркаса грудной клетки, то есть, ногами пересчитали ребра.
Совсем иная история была у московского афериста Марата Хабибуллина. Как-то в Правительство республики позвонили из Москвы, и на другом конце провода солидный баритон сообщил, что известный либеральный журнал «Огонек» собирается опубликовать большой фоторепортаж о Калмыкии, как о процветающем, стабильном регионе, и с этой целью в Элисту командируется фотокорреспондент журнала Марат Хабибуллин. Лаковые материалы о себе любимых в Элисте очень почитали, поэтому Марата в аэропорту встречала правительственная делегация и две иномарки.
Элегантный Марат спускался по трапу легкой походкой кронпринца; ласковый степной ветер слегка кудрявил его густую шевелюру вольного художника, гибкий торс облегала замшевая куртка, на одном плече небрежно висел швейцарский “Viktor Hasselblad” – мечта всех фотографов мира, на другом – кожаный кофр с фотопринадлежностями. Документы у корреспондента были в полном ажуре, его разместили в люксе лучшей гостиницы города и приставили специального человека, который выполнял две функции: удовлетворял запросы и пожелания гостя, а также другую, более специфическую функцию.