— И еще раз хорошо заработать, ведь вы работаете как дьявол! — уговаривал его сеньор Элеутерио Перес.

Макарио не в силах был сдержать слез, видя себя вновь обреченным на нищету и одиночество. Он потерял все; все, что он заработал, испарилось, исчезло; и нужно было, запасшись терпением, начинать жизнь сначала, вновь претерпевать нескончаемые невзгоды в колониях, вновь содрогаться от отчаяния и работать до седьмого пота! А Луиза! Макарио принялся писать ей письмо, но, написав, разорвал его. Он хотел видеть ее; подойдя к Луизиному дому, он взглянул на их окна: в окнах горел свет. Макарио стал подниматься по лестнице, но вдруг его охватила тоска, ему было мучительно стыдно признаться в своем крушении, его била дрожь при мысли о разлуке с Луизой, он был в ужасе от того, что может ее потерять, что она может отказать ему или усомниться в нем! Захочет ли она еще ждать? Он не в силах был говорить с ней, объяснять, умолять; бесшумно спустившись по лестнице, он вышел на улицу. Был уже поздний вечер. Макарио брел по городу, озаренному безмятежной, тихой луной. Брел наугад. Вдруг из освещенного окна раздались звуки скрипки: кто-то играл мавританскую народную песенку. И Макарио вспомнил, как он познакомился с Луизой, как тогда ласково сияло солнце, вспомнил Луизино муслиновое платье в голубую крапинку. Незаметно для себя он снова вышел на улицу, где жила Луиза и где был магазин его дяди, и ему захотелось подойти к своему прежнему дому. Окно конторы было закрыто. Сколько раз он смотрел оттуда на Луизу, на легкие взмахи ее китайского веера! В окне второго этажа в дядиной комнате горел свет. Макарио отошел подальше и разглядел прислонившуюся к стеклу фигуру: это был дядя Франсиско. И Макарио с тоской подумал о своей прошлой жизни, уединенной, простой и тихой. Он представил себе свою бывшую комнату, старый письменный стол с серебряными замками, портрет матери, висевший на спинке кровати, столовую и в ней потемневший от времени старый буфет, большой кувшин для воды, у которого была ручка в виде разъяренной змеи. Что-то словно толкнуло его, и он постучал в дверь дядиного дома. Потом еще раз. Окно отворилось, и голос дяди спросил:

— Кто там?

— Это я, дядя Франсиско, я. Я пришел с вами проститься.

Окно закрылось, и через минуту, скрежеща засовами, дверь отворилась. В руке дядя Франсиско держал масляную лампу. Макарио увидел, что он похудел и постарел. Он поцеловал дядину руку.

— Поднимись, — сказал ему дядя.

Макарио, держась за перила, молча пошел за ним.

Войдя в комнату, дядя Франсиско поставил лампу на длинный дубовый стол и смотрел на Макарио, опустив руки в карманы.

Тот молчал и теребил бородку.

— Что тебе нужно? — вдруг закричал дядя.

— Я пришел попрощаться с вами: я снова уезжаю на острова Зеленого Мыса.

— Счастливого пути.

И дядя Франсиско, повернувшись к племяннику спиной, подошел к окну и принялся барабанить пальцами по стеклу.

Макарио постоял немного, потом, в отчаянии, сделал шаг к двери.

— Куда ты, безрассудная твоя голова? — остановил его дядя Франсиско.

— Я пойду.

— Сядь!

И дядя, в волнении шагая по комнате, стал громко восклицать:

— Твой приятель — негодяй! Скобяная лавка! Лучше ничего не придумал! Но ты — порядочный. Неразумный, но — порядочный. Сядь! Приятель твой — негодяй. А ты — порядочный! Ты был на островах Зеленого Мыса! Я знаю! Ты все уплатил! Разумеется! И это мне известно! Завтра же изволь занять свое место за конторским столом! Я распорядился починить твой плетеный стул. И на всех накладных изволь указывать: «Торговый дом Макарио и Племянник». И женись. Женись и будь счастлив! Я дам тебе денег. Понадобятся белье и обстановка. Я дам тебе денег. Все расходы за мой счет. Постель тебе приготовлена.

Макарио, растерянный, сияющий, со слезами на глазах хотел обнять дядю.

— Хорошо, хорошо. Прощай.

Макарио пошел к двери.

— Вот дурачок, ты что, не собираешься ночевать в своем доме?

И дядя, подойдя к маленькому шкафчику, вынул оттуда желе, блюдечко с вареньем, бутылку старого портвейна и бисквиты.

— Поешь.

И он, присев рядом с Макарио, снова ласково назвал его дурачком, и слеза скатилась по его морщинистой щеке.

Свадьба должна была состояться через месяц. Луиза начала хлопотать о приданом.

Макарио был весь переполнен любовью и радостью. Вся его дальнейшая жизнь представлялась ему благодатной, прекрасной, безоблачно счастливой. Он почти не расставался со своей невестой, и однажды, сопровождая ее в магазины, где она делала предсвадебные покупки, он тоже решил купить ей какой-нибудь подарок. Мать Луизы замешкалась у модистки на втором этаже дома на улице Ювелиров, а Макарио с Луизой, весело смеясь, спустились к ювелиру, чья лавка помещалась в том же доме, внизу.

День был зимний, ясный, прозрачный и холодный под бездонными, темно-голубыми, излучавшими надежду небесами.

— Что за прекрасный день! — воскликнул Макарио.

И, взяв невесту под руку, потянул ее вперед.

— Послушай! — воспротивилась Луиза. — Нас могут увидеть вот так, вдвоем…

— Ну и пусть, посмотри, как хорошо!

— Нет, нет…

И Луиза тихо скользнула в лавку ювелира. Там их встретил приказчик, смуглый и длинноволосый.

— Покажите нам кольца, — попросил его Макарио.

— С камнями, — добавила Луиза. — Кольца с камнями — и самые красивые.

— Да, да, с камнями, — подтвердил жених. — С аметистом или гранатом. Словом, самые лучшие.

Луиза между тем принялась разглядывать витрины, где на синем бархате были разложены усыпанные драгоценными камнями браслеты, золотые цепочки, ожерелья из камней, кольца с камнями и обручальные кольца, тонкие, как узы любви, и всякие прочие сверкающие образцы высокого ювелирного искусства.

— Посмотри, Луиза, — позвал Макарио.

На другом конце прилавка приказчик выложил на стекло витрины россыпь золотых колец, резных, с камнями, украшенных цветной эмалью; и Луиза стала перебирать их и, вертя кончиками пальцев, рассматривала, восклицая:

— Это некрасивое… А это тяжелое… А это — велико…

— Посмотри вот это, — Макарио показал ей на кольцо с маленькими жемчужинками.

— Какая прелесть, — воскликнула она. — Очень красивое кольцо.

— Давай-ка примерим, — сказал Макарио и, взяв руку невесты, с нежностью, не спеша, надел ей на палец кольцо, и Луиза засмеялась, показав свои белоснежные зубки.

— Но оно велико, — заметил Макарио, — как жаль!

— Можно сузить, если пожелаете. Оставьте размер, завтра будет готово.

— Прекрасно, — согласился Макарио, — я прошу вас, сеньор. Уж очень красивое колечко. Не правда ли? И жемчужины такие чистые, ровные, одна к одной. Прелестное кольцо. А эти серьги? — Макарио направился к витрине в конце прилавка. — Сколько стоят вот эти серьги с жемчугом?

— Десять золотых, — ответил приказчик.

Луиза все еще продолжала рассматривать кольцэ: примеряя их на все пальцы, перерывая всю эту сверкающую драгоценную груду.

Но вдруг приказчик сильно побледнел и вперил взгляд в Луизу, нервно поглаживая рукой лицо.

— Хорошо, — повторил Макарио, подходя к приказчику, — значит, завтра кольцо будет готово. В котором часу?

Приказчик, ничего не отвечая, перевел пристальный взор на Макарио.

— В котором часу? — переспросил Макарио.

— В двенадцать.

— Прекрасно. До свидания.

Они направились к выходу. Подол Луизиного голубого платья, волочась, волновался в такт ее шагам, а ее маленькие ручки прятались в белой муфте.

— Простите, — внезапно остановил их приказчик.

Макарио обернулся.

— Сеньор не заплатил…

Макарио удивленно взглянул на него.

— Разумеется. Завтра я приду за кольцом, тогда и заплачу.

— Простите, — настаивал приказчик, — но за другое…

— Какое другое? — воскликнул изумленный Макарио, возвращаясь к прилавку.

— Эта сеньора знает какое, — сказал приказчик, — сеньора знает…

Макарио растерянно вытащил бумажник.

— Простите, вы имеете, верно, в виду какую-то давнюю покупку?..