Но Рита не уходила. Ей показалось, что он осуждает ее, и она произнесла:

— Не сердись на меня, Борис. Я старалась бороться с собой. Но что я могла поделать? Не думай, что мне легко.

Борис не менял положения. Он почти не слышал ее.

«Для чего она оправдывается? — спрашивал он себя. — Разве не все ясно?» Не открывая глаз, он прошептал вслух: — Хорошо... Но теперь уйди. Иди, я все понял.

Он слышал, как она отодвинула стул и поднялась. Ему до боли захотелось взглянуть на нее, взглянуть в последний раз, чтобы запомнить навсегда ее лицо, но он сдержался. Он слышал, как прозвучали ее неуверенные шаги. Один... второй... третий... Вот она, вероятно, подошла к двери, вот остановилась почему-то. У него мелькнула слабая надежда, что она сейчас вернется и все останется попрежнему.

Вернется, положит руку на его лоб и тихо скажет, что пошутила, что все это неправда и что она останется с ним и никуда не уходит. Он на мгновение обрадовался и даже хотел сказать, что так шутить нельзя, что это жестоко— шутить такими вещами. Но необычайная тишина вернула его к действительности, и он понял, что этого случиться не может.

Скрипнула отворяемая дверь. До него долетел ее голос:

— Прощай, Борис!

Он не ответил. И когда шаги ее постепенно стихли, он вдруг испугался.

«Ушла».

Ему показалось, что в комнате стало нестерпимо душно. Он провел рукой по шее и нащупал марлю. Плохо понимая, что делает, он сорвал ее и бросил куда-то в сторону. Ладонью он растирал горло, не ощущая боли и тревожа еще не закрывшуюся рану. Опомнившись, он почувствовал, что рука стала липкой, и, взглянув на нее, увидел, что это от крови.

— Для чего это я? — спросил он себя с недоумением.

Ему сделалось стыдно оттого, что он не сдержался и потерял власть над собой. Нащупав на стене кнопку, он позвонил.

— Я нечаянно снял повязку, — сказал он вошедшей Кате. — Извините меня, но ее придется, вероятно, восстановить.

Катя всплеснула руками и выбежала. Через минуту она вернулась с марлей и клеолом.

— И отчего это вы такой неловкий,— рассуждала она, перевязывая его снова. — Как это вы?

Он не ответил на вопрос и только сказал:

— Я прошу вас, Катя, не говорить об этом доктору.

В этой просьбе Катя увидела нечто таинственное. Это заинтересовало ее.

— Вы боитесь? — спросила она.

— Вы слишком любопытны...

Катя кончила перевязывать его, но не уходила.

— Любопытство, — философствовала она, — осуждать нельзя. Когда я училась в школе, нам говорили, что врач должен быть любопытным.

— Но вы же пока только сестра, — ответил Борис. Ему хотелось, чтобы она ушла, и в то же время он боялся остаться один. Он чувствовал, что не заснет сегодня.

— Я обязательно буду врачом, — ответила гордо Катя.— После войны я пойду учиться дальше. Мне все говорили, что я способная...

В коридоре зазвонил звонок.

— Меня зовут, извините...— Катя еще раз улыбнулась и выбежала из палаты.

Утром у Бориса неожиданно повысилась температура.

Рита уехала с первым поездом, не прощаясь с Ветровым. Она оставила ему ключ от двери и коротенькую записку.

Ветров прочитал ее, повертел в руках и, подумав, разорвал на мелкие кусочки. Обращаясь к Ивану Ивановичу, с которым они сидели вместе в его комнате, он сказал:

— Ну, вот и все, коллега. Я могу теперь переселиться восвояси. Моя квартирантка уехала, жилплощадь освободилась.

— И вы снова переходите на общественное питание?— улыбнулся Воронов. — Как говорится: «От кухни нездоровой к общественной столовой...»

— Вероятно...

— Недолго же продолжалось ваше счастье.

— Да, — задумчиво произнес Ветров, — вы правы... Очень недолго. Впрочем, мое счастье впереди. Работа! Большая интересная работа — вот в чем мое счастье!.. Кстати, я на днях вычитал в журнале, что один из наших советских физиологов занимается пересадкой сердец холоднокровных животных. Кое-какие результаты он уже получил. Что вы на это скажете?

— Скажу, что интересно.

— А я думал, вы назовете его романтиком.

Воронов смущенно улыбнулся.

— Вы, дорогуша, оказывается, злопамятны,— сказал он. — Нехорошо... Вместо того, чтобы обижать старика, зажгите-ка свет. И, если хотите, давайте-ка сыграем партийку в шахматы. Вам ведь сегодня не надо дежурить?

— Да, сегодня очередь Анны Ивановны. В прошлый раз за Михайлова дежурил я, а сегодня — она. Лев Аркадьевич что-то долго хворает.

— Что с ним?

— Грипп, говорят. Будто бы лежит и никуда не выходит. А без него трудновато... — Ветров поднялся и включил свет. Наблюдая, как Иван Иванович расставляет шахматы, он улыбнулся: — А ведь я опять обыграю вас, Иван Иванович.

— Посмотрим, посмотрим...

Они замолчали, сосредоточенно вглядываясь в квадратики поля. Иван Иванович играл хуже Ветрова, и, чтобы не проиграть, подолгу думал над каждым ходом. Когда партия была в самом разгаре, в дверь резко постучали. Не дожидаясь разрешения, в комнату вбежала Тамара. Она была в халате и тяжело дышала от быстрой ходьбы.

— Доктор, — обратилась она к Ветрову, — вас срочно требуют в госпиталь!

Иван Иванович, недовольно покосившись сначала на нее, потом на Ветрова, нахмурился:

— Ну, уж... И часу без доктора пробыть не можете. Все у вас срочно.

— Нет, я пойду, — сказал Ветров, поднимаясь. — Извините. Доиграем после.

Он вышел вместе с Тамарой. По дороге она коротко рассказала, в чем дело. Ростовцеву внезапно стало плохо. Еще днем он дышал с некоторым трудом, а сейчас начал совсем задыхаться.

Услышав ее рассказ, он ускорил шаги. Он почти вбежал в ординаторскую, схватил халат и, на ходу просовывая руки в рукава, быстро прошел в палату, где его ждали.

— Ему хуже с каждой секундой,— прошептала Анна Ивановна. — Я не знаю, что делать.

Ветров с первого взгляда понял все.

«Отек голосовых связок! — врезалась в его мозг страшная мысль. — Надо резать горло. Сейчас же!»

Ростовцев делал чудовищные усилия, чтобы протолкнуть в свои легкие воздух. От чрезмерного напряжения лицо его багровело, а глаза с расширенными от ужаса зрачками готовы были вылезти из орбит. Он широко раскрывал рот, стараясь захватить как можно больше спасительного воздуха, судорожно хватался за спинку кровати руками, на которых, вздулись вены. Его тело напрягалось, и на шее при каждом вдохе веревками надувались мышцы. Он боролся за каждую каплю воздуха, боролся за жизнь, но эта борьба становилась бесполезной. Тонкая свистящая струйка, еще проникавшая в его легкие, была слишком незначительна, чтобы поддержать его силы, чтобы не дать погибнуть.

Ветров понял, что нужно было действовать максимально быстро. Сейчас дорога была каждая секунда.

— Скальпель и иод! — почти крикнул он, обращаясь к Тамаре. — И как можно скорее! — он хотел еще добавить, чтобы она захватила марлевые салфетки, но Тамары уже не было в комнате.

— Для трахеотомии? — спросила Анна Ивановна.

— Да.

— Вы хотите делать ее здесь? И без анестезии?

Ветров внезапно рассердился.

— А где же еще? Пока его несут в операционную, он окончательно задохнется. Разве вы не видите? Лучше подержите голову и руки, чтобы он не мешал мне... Да скорее же! — он испытывал раздражение оттого, что Анна Ивановна растерялась.

Откупорив принесенный Тамарой пузырек с иодной настойкой, он вылил половину содержимого на руки. Капли иода попали на простыню, и на ее белизне остались коричневые пятна.

— Подвиньтесь... Вот так,— сказал он Анне Ивановне и нагнулся над Борисом, нащупывая на шее выступающий хрящ. Раньше ему никогда не приходилось делать этой операции, хотя она и не считается сложной. И он волновался тем более, что делает ее в таких необычных условиях.

Острое лезвие раздвоило кожу. В месте разреза сразу скопилась кровь.

— Держите крепче, — процедил сквозь зубы Ветров, чувствуя, как напрягается под его локтем тело Ростовцева. Он нащупал хрящевые кольца трахеи, приложил к ним скальпель и надавил. Хрустнули рассеченные хрящи. Ростовцев закашлялся. Из образовавшегося разреза в лицо Ветрова вылетели брызги крови, и в горле Бориса что-то заклокотало. Но грудь его вздохнула свободно и жадно. Он делал максимально частые и глубокие движения, словно не веря тому, что может вдохнуть настоящий чистый воздух, которого было так много вокруг и который еще минуту назад был ему недоступен.