– Нет, с ногой хорошо.

– И резать не нужно?

– Вот чудак!- улыбнулся Ветров.- Зачем же ее резать? Или она у вас лишняя? Конечно, если она вам не нужна, – пошутил он, – скажите мне, и я, уж так и быть, по дружбе, могу отхватить ее там, где вы укажете. Но, на мой взгляд, ноги вам еще пригодятся, хотя бы для того, чтобы после войны потанцевать с девушкой, которая вам письма каждый день присылает.

– А откуда вы знаете?- смущенно улыбнулся больной.

– Я все знаю. Знаю, что вы читаете эти письма, грустите и думаете: «Вот останусь я без ноги, она меня разлюбит, и буду я самый несчастный человек на свете...» Потом вы достаете папиросы и курите пачку за пачкой, портя себе легкие и отдаляя свою с ней встречу.

– Почему?

– Потому что хворать будете дольше, если не бросите курить.

– Я тогда брошу, доктор.

– Опять крайность! Зачем же сразу бросать? От этого ваше настроение еще сильнее испортится. Курите, но только немного.

– Три папиросы можно?

– Можно даже десять сначала, а потом меньше. Не беритесь сразу – надорветесь. Надо все делать терпеливо... И хворать надо терпеливо, и нервничать не надо. Потерпите, и летом мы еще с вами в догонялки играть будем.

– Неужели я даже бегать смогу? – с надеждой спросил больной.

– Еще как! Но при одном непременном условии.

– Каком же?- больной с тревогой ждал ответа.

Ветров вздохнул и сказал:

– О, условие это тяжелое. Боюсь, что вы его не выполните, и тогда – все пропало.

– Ну, какое же, доктор? Ну, говорите!

– Вы должны хорошо кушать. Съедать все, что вам приносят, и еще просить добавки! Поняли?

– Понял,- облегченно вздохнул Золотов.- А я уж испугался... Думал, что-нибудь трудное... Это я могу!

– А чего же раньше не ели?

– Не хотелось...

– А теперь?

– Теперь хочется, доктор. Вот сразу сейчас и захотелось.

– Вот это хорошо, Золотов. За это хвалю... Ну, а о мыслях ваших вы мне расскажете сегодня или нет?

Золотов смущенно заулыбался и ответил с расстановкой:

– Чего же о них говорить... Вы, оказывается, сами все знаете... Вы какой-то всевидящий... Удивительно!

Ветров засмеялся и встал.

– Ладно, ладно, давайте-ка спать, а то мы всех разбудим. Спокойной ночи!-он пошел к выходу, но на дороге его остановил громкий шопот Золотова.

– Доктор, там в тумбочке папиросы... Возьмите, пожалуйста.

– Это зачем же?

– Возьмите и курите.

– Нет, нет, спасибо,- запротестовал Ветров.- У меня есть свои. Мне не надо. Сами курите, пока разрешаю...

– Ну, доктор,- умоляюще зашептал Золотов,- возьмите, пожалуйста. Я вас очень прошу... Не обижайте меня.

В тоне его было столько просьбы, что Ветров, пожав плечами, нагнулся, открыл тумбочку и, вытащив нетронутую пачку, сунул ее в карман халата. Придя домой, он достал неожиданно полученные папиросы, повертел в руках и положил в чемодан, чему-то улыбнувшись.

На другой день ему сообщили, что больной Золотов преобразился. Он улыбался, разговаривал с окружающими, с сестрой, и в обед съел все, что принесли, потребовав даже добавки. За время пребывания в госпитале это случилось с ним в первый раз.

Услышав об этой перемене, Ветров невольно подумал, как мало иногда нужно, чтобы преобразить страдающего человека. Стоит только уделить ему лишних пять минут, чтобы вдохнуть надежду несколькими теплыми словами, стоит только показать, что врач интересуется им и абсолютно уверен в его выздоровлении, и больной приобретет интерес к жизни, будет стараться поскорее приблизить это выздоровление и поэтому выполнять все указания и назначения.

Срок, который дал Ветров Кате для наведения порядка, истек. Благодаря ее стараниям палаты преобразились, и Ветров счел возможным похвалить ее. Однако он предупредил, что наведенный порядок должен сохраняться и в будущем, и что за это она должна будет отвечать в первую очередь.

Катя растаяла от похвалы и кокетливо сощурила глазки. Она, повидимому, очень любила, когда ее хвалили, Это надолго сообщало ей хорошее настроение, и она весело летала по отделению с лекарствами, стуча своими сапожками о паркет и вполголоса мурлыкая песенку. В это время ее невыразительные водянистые глаза приобретали какой-то новый оттенок. Но хорошее настроение Кати, как оказалось, могло отражаться на ее работе далеко не в хорошую сторону, в чем вскоре Ветрову пришлось убедиться.

Осматривая одного из своих больных, он осведомился о его самочувствии. Больной, молодой парень с широким добродушным лицом, медлительный и степенный, ответил, по обыкновению сильно упирая на звук «о».

– Вообще-то ничего, доктор. Но вот голова побаливает.

Ветров, убедившись, что эта жалоба не существенна, сказал все же:

– Ну, это пустяки. Я вам выпишу порошочки, и все пройдет.

– Да мне уж дали порошочек, – нехотя заявил больной.

– Кто же дал?

– Сестра дала. Да уж больно порошочек-то горький. Его и не съешь. И много очень. Я, было, попробовал, но уж очень не вкусно. А сестра велит все сразу...

– Где же он у вас? – спросил Ветров, заинтересовавшись таинственным порошком.

– Вот лежит.

На столике, рядом с кружкой, лежала белая горка порошка величиной с добрую столовую ложку.

«Неужели слабительное? – подумал Ветров, пораженный количеством порошка. – Нет, на слабительное не похоже. Может быть, кофеин? Но почему так много?» – Вы пока не принимайте его,-сказал Ветров вслух. – Я вам выпишу порошок получше, повкуснее.

Проходя мимо сидящей за своим столом сестры, он, как бы между прочим, сказал ей:

– Катя, в третьей палате Иванов жалуется на головную боль...

– Да, да, – перебила она его, – я знаю. Я ему уже дала порошок.

– Какой же порошок?

– Кофеин...

– Вы что! Угорели? – вырвалось грубо у Ветрова. – Немедленно бегите в палату и принесите ваш порошок сюда!

Катя удивленно подняла брови, готовясь заспорить.

– Немедленно! Сейчас же бегите! Сию минуту!

Испуганная окриком Катя побежала в палату.

Обратно она вернулась, неся на раскрытой ладони бумажку с злополучным порошком. Осторожно, чтобы не рассыпать, она положила его на стол и выжидающе взглянула на Ветрова.

Ветров, не говоря ни слова, нагнулся, отделил от общего количества порошка малюсенькую частичку, положил ее на отдельную бумажку, не торопясь, свернул, и насмешливо посмотрел на Катю, которая следила за его действиями:

– Отнесите это больному. Здесь на один прием!

Катя, поняв свою ошибку, вспыхнула и закусила губки.

– Отныне, – жестко сказал Ветров, – вы не должны давать больным ничего без моего ведома! Надеюсь, что таких случаев больше не будет. А вам порекомендую впредь почаще заглядывать в учебник.

Когда в следующий раз Ветров встретился с больным и спросил, прошла ли голова после его лекарства, то услышал, что голова прошла моментально, а порошок был даже вкусным. Если бы он знал, что катиной дозы хватило бы, чтобы вылечить больных чуть ли не целого отделения!

Ветров часто встречался с Иваном Ивановичем Вороновым. Они подружились. Проводя за чаем тихие вечерние часы, они подолгу беседовали, и Ветров, слушая старого врача, вбирал в себя, как губка, все то хорошее и ценное, о чем ему рассказывал Иван Иванович. А тот со свойственным ему юмором детально разбирал каждый поступок Ветрова, каждое его слово и, если находил что-нибудь неправильным, подвергал беспощадной критике. Иногда Ветров пытался протестовать, защищаться, но почти всегда получалось так, что ему приходилось признавать свою неправоту. Иван Иванович знал бесчисленное количество самых разнообразных историй, примеров из своей собственной практики, и даже простая беседа с ним могла доставить удовольствие. Ему, видимо, тоже нравилось общество Ветрова. Он относился к нему с какой-то отеческой теплотой, которая так присуща людям, не имеющим собственных детей. Ему доставляло удовольствие исправлять те мелкие промахи, которые делал иногда Ветров. Он видел, что из молодого человека со временем вырастет настоящий большой врач, умеющий не только залечивать раны физические, но и лечить раны душевные, которые зачастую доставляют большие страдания и тревожат дольше. И он говорил ему, добродушно улыбаясь: