«Все мы согласились с тем, что тебе лучше здесь» говорит она «Из New Seasons звонили, и подтвердили дату, когда тебя положат» она стряхивает пыль с абажура «Они получат твою историю болезни и поговорят с доктором Паркер после твоего приема»

«Мне восемнадцать. Все, о чем я с ней говорю – приватно»

«Нет, если суд решит, что ты причиняешь вред себе и окружающим»

«Этого не будет»

«Я знаю половину судей графства. Если понадобится, они признают, что тебе нужна опека»

Нет, мне не восемнадцать, мне двенадцать, я танцую балет для моей чокнутой матери, запертая в кукольные туфельки, я снова под ее крылом, и она снова говорит мне, что я делаю неверно.

Ручьи вьются на поверхности супа «Это место мне не помогло. Бесполезно отослать

меня назад»

«Это папа тебе сказал?»

«Он так говорил?»

«После того, что ты сделала, он поменял мнение о некоторых вещах. Он понимает, насколько далеко все зашло, но он не думает, что лечение помогло тебе»

«Почему нет?» я не могу помочь себе.

«Ты не хочешь выздоравливать. Он говорит, что ничего не изменится, пока ты не захочешь жить и стать здоровее. Я почти согласна с ним»

«Почему вы не позволите мне уйти, а просто тратите деньги?»

«Если мы не будем этого делать, ты умрешь»

«Ты преувеличиваешь» Я складываю чашечкой руки над суповой тарелкой и ловлю едва заметный пар. Затем я беру ложку и начинаю движение.

В основном это овощной суп. Нона делала такой, но я не могу позволить себе попробовать его. Первый глоток растопил бы слой льда, который сохраняет холод внутри черной дыры моего рта.

Я кладу ложку, и прячу руки в одеяле. «Почему здесь так холодно?» слова произносятся мной слишком громко, будто бы кнопку звука сломали.

«У тебя недостаточно подкожного жира, чтоб регулировать свою температуру. Чтоб это прошло, тебе стоит есть что-то питательное каждые несколько часов. Очень просто»

«Я не должна есть каждые несколько часов. У меня медленный обмен веществ»

«Твой метаболизм замедлился, потому что твое тело думает, что ты голодаешь. Оно сохраняет каждую унцию, чтоб поддержать тебя»

«Ты раздуваешь мои проблемы, чтоб не смотреть на свои, и не выглядеть несчастной!» Мои кулаки сжимаются, но она этого не видит.

«Перестань менять тему»

«А ты перестань доставать меня! Я могу делать то, что захочу!»

Мама ударяет кулаком по журнальному столику «Нет, если это убивает тебя!»

Ветер вливает через французские двери, носится по комнате, заставляет меня дрожать.

Она встает и отходит. Я сижу, уставившись в выцветшее пятно краски на стене.

«Какой смысл в этом неразумном поведении?» она спрашивает, стоя спиной ко мне.

«Что ты пытаешься доказать?»

«Ты думаешь, что я напугала Эмму, довела вас до бешенства, а теперь вы даже смотреть на меня не хотите!»

Она оборачивается «Я не знаю. Я не понимаю твоих действий. Выпей этот суп» Я натягиваю одеяло на подбородок. «Ты меня не заставишь»

Она закрывает окно, опуская тяжелые шторы. Это погружает меня в тень. Она включает еще два светильника прежде, чем глубоко вздохнуть и сесть снова.

«Твое тело хочет жить, Лиа, даже если твоя голова против» говорит она «Кальций повысился, фосфаты в больнице поднялись, печень начала работать, сердечный ритм наладился. Ты упрямая и не хочешь понимать, но я говорю, как медик»

Жесткая, крашеная кожа, и кислота, разъедающая здания. Я.

«Если ты не поешь, я сама засуну еду в твое горло, как бы «нечестно» это не звучало. Если уровень веществ в твоей крови упадет, я признаю тебя недееспособной, и помещу под опеку. Немедленно. Я поговорила об этом с доктором Паркер, все дело в бумагах, Лиа»

«Я возненавижу тебя, если ты положишь меня в психушку»

«Ты будешь принимать все свои таблетки» говорит она, поднимая плед «Мелиса или я будем присматривать за тобой в течение часа, чтоб знать, что ты их не выплюнула. Мы будем записывать все, сколько ты съела, и сколько было экскрементов»

«Ты будешь записывать каждый раз, когда я пописаю?»

«Это лучший способ узнать, что у тебя нет обезвоживания. В ванной пластиковый контейнер для сборки мочи»

«Это смешно. Я не настолько больна»

«Неспособность рационально оценить ситуацию - результат нарушенной мозговой химии»

«Я ненавижу его, когда ты говоришь как учебник»

Она наклоняется вперед. «Я ненавижу, когда ты моришь себя голодом. Я ненавижу, когда ты режешь себя, я ненавижу, когда ты отталкиваешь нас»

Ветер стучит о стеклянные двери, шторы колыхаются.

«Я тоже ненавижу, но я не могу остановиться» шепот.

«Ты не хочешь останавливаться» Мы оба удивлены ядом в ее голосе.

Она встает снова и быстро сгребает плед, всхлипывает и глотает слезы. Сначала я думаю, что она собралась отнести плед в ванную и засунуть в стиральную машину, но этого не происходит. Она накрывает электроодеяло, под которым скрываюсь я, и укутывает меня, окутывая мои плечи и бедра.

«Прости» говорит она «я не это имела в виду»

«Это было честно» говорю я. Вес одеяла кажется мне приятным. «Доктор Паркер одобрила бы»

На мгновение, ветер останавливается. Дом замирает, ждет моих слов.

Я должна попробовать. Может, не все сразу. Может быть, только то, как я называла себя. Слова, плохие слова

Тупая/уродливая/тупая/сука/тупая/жирная Тупая/малявка/тупая/лузер/тупая/потерянная

Которые одергивают меня, когда я думаю о коричном багете или миске земляничных хлопьев. И затем возникает вопрос, как быть, если ты угодил в мир, ловушку, без компаса и карты.

Она поглаживает мою щеку задней частью ладони, наклоняется вперед, но не целует меня. Она вдыхает запах моих волос один раз, дважды, три раза.

«Что ты делаешь?»

Она садится рядом. «В мед. школе нам говорили, что любая мать может идентифицировать своего ребенка по запаху спустя день после того, как он родился. Я думала, что это чушь»

«Правда?»

«Я могу узнать тебя по запаху, если ты только что была в комнате. Это успокаивает меня, как таблетка успокоительного. Я люблю запах своей дочери. Раньше я любила зарываться носом в твои волосы, когда ты была ребенком»

«Мам, это странно. Если уж мне кажется, что это странно, ты действительно немного ненормальная»