Последнее пристанище и последняя надежда. Ее моральные силы на исходе. Это я понял из общения с больной.

А чисто профессиональное знакомство с ней, изучение всех дополнительных лабораторных данных и данных специальных исследований, сопоставление и тщательный анализ всего этого не оставляло никаких сомнений в самом плохом – в злокачественном опухолевом поражении нижних грудных позвонков.

Так возникли первые вестники безысходности в ее судьбе… У меня оставалась последняя надежда. Надежда на диагностическую ошибку. Тот относительно редкий случай в жизни, когда человек искренне рад ошибке, которую он сам допустил.

Понять это может, наверное, только врач-хирург. Радоваться своей ошибке?! Хоть это звучит парадоксально, но это именно так. Ведь такая ошибка возвращает надежду на жизнь, устраняет, сметает с жизненного пути человека казавшуюся непреодолимой безысходность.

Однако ошибка не подтвердилась. К великому моему сожалению, не подтвердилась, хотя операция была предпринята только в надежде на ошибку.

Я оперировал больную, не теряя пусть маленькой, но вероятной надежды на ошибку. Ведь бывают же такие счастливые ошибки. Они запоминаются на всю жизнь, они всегда доставляют мне большую радость за судьбы больных людей. К сожалению, они не столь часты, как хотелось бы!

Наступила наша последняя встреча. Последняя до того, пока еще тлела, пока еще не угасла какая-то надежда. Пусть маленькая. Пусть маловероятная. Если эта надежда не оправдается, то наступит безысходность…

Встреча в операционной. Она, распростертая на операционном столе, отключенная от тяжкой действительности руками моего помощника, врача-анестезиолога, и я, обязанный вынести окончательный приговор, после которого, возможно, не останется ни малейшей надежды, ни единого шанса на выздоровление.

Это одна из самых трудных сторон моей профессии, профессии врача, – выносить окончательный приговор человеку, определять ему жизнь или смерть. Очень трудный приговор. И опять парадокс. Если надежды нет, приговор, в первую очередь, раньше всего ранит приговаривающего, а не приговоренного, по той простой причине, что от приговоренного будет скрываться истинное положение вещей, будет допущена ложь во имя душевного покоя безнадежно больного человека.

Ну, а врач, выносящий приговор?!

Для меня это всегда тяжелейшая трагедия. И ощущение этой трагедии в судьбе моих пациентов с годами не уменьшается, не исчезает, а наоборот, становится острее, резче. Всякий раз все труднее я переживаю подтверждение безнадежности в судьбе больного человека. Всякий раз такое подтверждение приводит к грани неверия в свои возможности, возможности врача-хирурга, возможности медицины. Конечно, этот срыв, этот аффект со временем проходит. Ведь иначе я бы не смог повседневно лечить моих пациентов.

Перед моими глазами чуть суховатая, коричнево-желтая, обработанная насыщенной настойкой йода кожа операционного поля – участка правой половины грудной клетки моей пациентки, – окруженного стерильным бельем. Я рассекаю кожу вдоль правого седьмого ребра и обнаруживаю интенсивно окрашенную в густой желтый цвет подкожную клетчатку, которая обычно бывает светлой или чуть желтоватой. Желтая окраска подкожной клетчатки свидетельствует в пользу худшего… Вот я рассек мышцы, надкостницу – тонкую, напоминающую пергамент, оболочку, окружающую каждую кость, в том числе и ребро, выделяю на нужном протяжении ребро и удаляю его. Рассекаю глубокий листок надкостницы и тонкую прозрачную плевру.

Я в правой половине грудной клетки – в правой плевральной полости. Теперь до разгадки нашей беды рукой подать! Стоит мне войти рукой в плевральную полость, провести пальцами по поверхности тел позвонков – и я получу первое представление о характере заболевания, о вероятности ошибки или отсутствии таковой. Обычно все эти манипуляции я провожу за считанные минуты. А сейчас тяну, делаю все медленно. Со стороны, вероятно, мои движения выглядят, как на кинопленке при замедленной киносъемке.

Я боюсь! Да. Я боюсь войти в плевральную полость и убедиться в достоверности диагноза!

Неторопливо развожу края раны грудной стенки. Вот вишневый купол диафрагмы с серебристой верхушкой, а вот розоватая воздушная ткань легкого. Они прикрывают от моих глаз тела позвонков – место болезни, к которому я стремлюсь, вернее, должен стремиться. Стремлением мои действия назвать нельзя. Уж очень все медленно я сейчас делаю. Ловлю на себе удивленные взгляды моих помощников, привыкших к тому, что обычно я оперирую быстро. Видимо, они не могут понять моей медлительности. Им, конечно же, хочется знать – подтвердится ли дооперационный диагноз, высказанный мною при разборе больной до операции? О своем страстном желании ошибиться в диагнозе я им не говорю. В нашей хирургической специальности эмоциям нет места. Во всех наших действиях право на существование имеют только разум, знания, анализ и синтез фактов, способность правильно использовать эти обобщенные данные и на их основании действовать. Действовать быстро и решительно. А эмоции? Эмоции остаются хирургу-человеку, если когда-нибудь кто-нибудь сможет их отделить – хирурга-специалиста от хирурга-человека. А сейчас все мои переживания должны быть упрятаны глубоко, подальше от посторонних глаз. Никто не должен даже заподозрить, разглядеть во мне тех чувств, которые бушуют внутри. Внешне, как обычно, я должен выглядеть уверенным, решительным, твердым. Ведь хирург на операции, что командир в бою. Проявит неуверенность, начнет сомневаться – может пострадать человек, доверивший ему свое здоровье, свою жизнь. Ведь моральная ответственность хирурга за каждого своего пациента ох как велика!

Миг эмоций прошел. Продолжается хирургическая операция. Продолжается рукодействие. Я отжимаю правый купол диафрагмы книзу, а легкое кверху. Мои помощники удерживают эти органы, чтобы они не мешали мне работать на позвонках. Вот открылось и стало доступным для обзора место болезни. В гармоничной красоте анатомического построения тел позвонков и покрывающих их тканей видны отчетливые отклонения, явные признаки болезни, цветущей, таящей в себе приговор…

Из тел нижних грудных позвонков в виде шляпки сочного гриба выстоит кпереди опухолевидное образование, выпятившее над собой вперед покрывающую тела позвонков плевру. Обычно очень тонкая, совершенно прозрачная пленка у этой больной утолщена. Обычно не содержащая кровеносных сосудов плевра над опухолевидным выпячиванием имеет огненно-красный цвет от большого количества пронизывающих ее мелких кровеносных сосудов. Она воспалена – это ее ответ на вредность, на болезнь. Огненно-красный цвет, цвет пожара! Окружающие ткани полыхают. Под плеврой я угадываю более крупные кровеносные сосуды, которых у здорового человека в этом месте не должно быть, не бывает. Это сосуды, которые питают ткань опухоли – паразита, уничтожающего огромное количество питательных веществ и энергетических ресурсов организма больного человека и отравляющего этот организм продуктами своей жизнедеятельности.

Кажется, я проиграл. Ошибки не состоялось. Опухоль… Безысходность… Цепляюсь за последнюю надежду… Микроскоп… Может, все же я ошибаюсь? Может быть, все же это не опухоль в биологическом смысле этого слова? Может быть, это своеобразный гнойник, маскирующийся под опухоль? Какое было бы счастье, если вот сейчас я проколю, как мы говорим, пропунктирую, толстой иглой, насаженной на шприц, эту самую опухоль, и вслед за вытягиваемым поршнем в шприце покажется гной?! Как бы это было здорово! Ведь это бы в корне изменило судьбу оперируемой.

Увы! В шприце вслед за поршнем появилась алая кровь…

Теперь надежда только на микроскопическое исследование. Содержимое шприца исследуется под микроскопом. Обнаружены клетки так называемого гипернефроидного рака, одной из наиболее злокачественных разновидностей раковых заболеваний, исходящих из надпочечника.

Надежда на ошибку иссякла. Я понимаю, что не могу вылечить ее, мою пациентку. Она погибнет от неизлечимой болезни. На всем свете не существует сегодня способа, могущего вернуть ей перспективу на здоровье и жизнь. Как же трудно примириться с тем, что эта двадцатисемилетняя женщина должна погибнуть. Я удалю эту опухоль, а она все равно погибнет. И очень быстро. Погибнет от других очагов опухоли, которые возникнут из клеток, рассеянных по всему организму. Я уберу эту обнаруженную мною опухоль только для того, чтобы она не сдавила по мере своего быстрого роста спинной мозг и не усугубила и без того тяжкие страданья…